Томирис - Булат Жандарбеков

Это бы миг торжества Спаргаписа! Ведь и взаправду боги оказались на стороне Спаргаписа и жестоко покарали самого Фарзана. Самое тяжкое обвинение разлетелось в пух и прах!

— Ты не царь, а самозванец!— в сердцах вскричал Кейхос-

— Я царь! — гордо сказал Спаргапис. — Во мне течет благородная кровь великого богатыря Ишпакая, избранного царем всеми сакскими племенами, и великого царя Мадия, покорившего тьму полуденных стран! — и, почувствовав, что держит теперь поводья в своих руках, нанес удар: — И тебе я отвечал только из-за уважения к твоей седой бороде. А кто ты такой, чтобы говорить со мной, с царем, от имени всего племени абиев? От имени всего племени может говорить только сам вождь этого племени! А он стоит в толпе, в то время как ты стоишь на его месте и трясешь своей козлиной бородой. Не я, а ты самозванец, присвоивший себе права, которые тебе не положены ни по званию, ни по твоему положению!

Кейхосроу бы смят и раздавлен. Толпа бушевала. Исчезло всякое почтение к совету родовых старейшин. Раздались возгласы: "Долой Кейхосроу!", "Сойди вниз!", "Не тряси своей козлиной бородой!" Кейхосроу беспомощно обернулся к старейшинам, ища сочувствия и поддержки, но те, избегая его взгляда, молчали, словно набрав в рот воды. Они только теперь поняли, с каким опасным противником собрались потягаться. И вдруг раздался крик: "Скилура вождем!" Его подхватили, сначала робко, затем все громче и громче. Своим отношением к отцу, за которым он ухаживал с сыновней преданностью, нежно и терпеливо, Скилур вызвал к себе добрые чувства со стороны рядовых абиев. Многие отцы приводили его в пример своим сыновьям как символ настоящей сыновней любви к своему родителю. А толпа теперь единодушно ревела: "Скилура вождем! Скилура вождем!". Слезы признательности текли по щекам растроганного Скилура. Спаргапис властно обернулся к старейшинам и кивнул в сторону Скилура. Они, как-то неловко потоптавшись на месте, стали спускаться с кургана, а затем, словно.подстегиваемые ревом толпы и сверлящим взглядом Спаргаписа, все гуртом перешли на мелкую трусцу. Приблизившись к Скилуру, они согнулись в почтительном поклоне. Когда Скилур нерешительно шагнул вперед, то старейшины разом бросились к нему, оттирая друг друга, чтобы быть поближе к новому вождю племени, и каждый норовил первым успеть поддержать под локоток и повести к кургану. А на кургане продолжал стоять в одиночестве Кейхосроу, еще недавно такой важный и неприступный, почти владыка абиев, а теперь дрожащий и согбенный, как побитая хозяином собака. Спаргапис остановил на нем свой недоуменный взгляд, словно вопрошавший: "А ты все еще здесь?" И Кейхосроу покорно и безропотно начал спускаться с кургана. Они встретились на середине пути — Кейхосроу и Скилур — и разошлись. Так всегда бывает в жизни — сверженный нисходит вниз, а вознесенный восходит на вершину!

Теперь, когда самый ярый противник был ниспровергнут, Спаргапис, всегда следовавший своему принципу "бей слабейшего", но и не забывавший и другого хорошего правила "разделяй и властвуй!", решил не добивать уже сломленных старейшин племени абиев.

Ведь главное было сделано — Скилур стал вождем!

Вожди были потрясены, когда перед ним появился Спаргапис, не только живой и невредимый, но еще и с новостями, одна похлеще другой! Во-первых — умер Фарзан! Во-вторых — вождем племени абиев стал сын, проклятый отцом! А в-третьих — абии готовы выступить против Батразда!

Про третью новость можно было и не говорить, она сама собой вытекала из второй — все знали, насколько предан Скилур Спаргапису. Вот теперь вожди твердо знали, что, если бы снова пришлось выбирать между Спаргаписом и абиями, нужно было выбрать только этого великого хитреца. И каждый из них со страхом подумал: "О боги! Избавьте и сохраните меня иметь своим врагом Спаргаписа!" И никто из них, даже властолюбивый и честолюбивый Шапур, не возразил против признания Спаргависа верховным вождем союзных племени войне против Батразда.

Странное животное — верблюд. Волк, решившийся полакомиться верблюжатиной, бесстрашно подходит к этому великану, во много раз превосходящему хищника и весом, и ростом, с прыжка вцепляется ему в густые космы шерсти, свисающие с длинного горла, и дергает изо всех сил вниз. Несчастное животное, ревя от страха, покорно становится на колени и ложится. После этого вояк деловито перепрыгивает через верблюда и, энаж, что теперь это глупое животное не встанет, хладнокровно начинает глодать его обычно с крупа Рыча от удовольствия, он рвет своими острыми клыками живое мясо, а бедный верблюд, даже не пытаясь встать, жалобно мычит и стонет от невыносимой боли.

Но один раз в год — весной, в пору случки — нет страшнее зверя, чем нар — самец-верблюд! Упаси и сохрани попасть ему на глаза, если он сорвется с крепкой привязи. Тот же волк при виде его, поджав хвост, улепетывает со всех ног, замирая от страха. Обычно уравновешенный и миролюбивый верблюд становится кровожадным. Ои развивает огромную екорость и, догнав всадника на бешено скачущем коне, сбивает и своими ножищами превращает в кровавое месиво и всадника и лошадь. Ворвавшись в мирный аул, он рушит и ломает юрты, яростно топчет их, превращая в жалкиеостанки, мало того — рухнув всем телом и перекатываясь с боку на бок, давит всей своей массой погребенное под войлоком и визжащее от животного ужаса живое.

Взбесившийся Батразд напоминал разбушевавшегося нара. Становище аланов обезлюдело — все разбежались кто куда. И только сыновья — дюжие молодцы — старались унять отца. Они повисли гроздьями на отце, который то стремился вскочить на коня, помчаться к Спаргапису и разорвать того в клочья, то пытался в ярости покончить с собой, то бился в буй, ном истерическом припадке. Они не защищались, когда он, вырываясь из их объятий, бил их со страшной силой, разбивая в лепешку носы и сворачивая скулы, но, только стоило ему их разбросать и вырваться, они вновь дружна повисали на нем. Наконец могучий, как буйвол, Батразд выдохся. Он лежал на животе, уткнувшись лицом в ковер, а сыновья настороженно сидели вокруг, готовые снова унимать, если приступ буйства повторится.

Батразд лежал долго и молча. Болело все тело и ныло могучее, мощно пульсирующее сердце. Батразд приподнял голову и посмотрел своими мутными, налитыми кровью глазами на одного из сыновей, тот тут же проворно вскочил, налил огромную чашу кумыса и поднес отцу. Батразд пил жадно, захлебываясь и давясь. И вдруг вспомнил, что из этой чаши они пили со Спаргаписом в честь побратимства, и, застонав, бросил ее с силой в голову сына, подавшего кумыс, того, самого злосчастного Куджи — неудавшегося жениха Томирис. Муки стыда прожигали его насквозь: "Змея! Коварная ползучая гадина! Провел меня, старого дурака, как мальчишку, и обольстил, как глупую девчонку! О-о-о-о!!!" И Батразд зарыдал. Рыдания его походили больше на рев раненного насмерть зверя. Вдруг снаружи раздался шум,, на него вышел облитый .кумысом Куджи. Вскоре он вернулся и, тревожно поглядывая на отца, что-то зашептал на ухо сщршему брату.

— Куджи! — грозно воззвал Еатразд.

— Прости, отец. Я...

— Куджи-и-и — взревел Батразд.

— Приближается Спаргапис с войском!

Батразд поднялся и заметался сю юрте.

— Где мое оружие?!

Сыновья попрятали все колющее и режущее и теперь нерешительно переглядывались. Дать? Или не давать?

— Сосунки! Я сам передавлю вас этими руками! Живо мне оружие!

Несколько сыновей, подстегнутые окриком отца, бросились к тайникам и вытащили спрятанное оружие. Батразд вырвал из их рук свой меч, кинжал и лук с колчаном. Опоясываясь он кричал своим детям:

— Собирайте войско! Сажайте на коней! Я пленю эту гадину и на его глазах растлю его малолетнюю дочь, а потом, сняв с живого скальп, приторочу его череп к хвосту своего коня.

Чтобы всегда видеть и помнить о своей дурости!

Спаргапис понимал, что война с Батраздом должна быть краткой, как вспышка молнии. Потому что междоусобная война всегда чревата неожиданностями. У Батразда и аланов есть друзья и в стане союзных племен, да и вожди, очень неохотнно признавшие Спаргаписа верховным вождем, переменчивы, ках весенний ветерок. Сегодня они с ним, а завтра могут переметлушея к Батразду. Значит, надо все решить в одной битве. Но ведь Батразд, воин с головы до пят, прекрасно понимает, что подавляющее превосходство в численности войск у него, у Спаргаписа, и не полезет на рожон. А применит тактику самого Спаргаписа — изнуряющую врага партизанскую войну, выигрывая время, которую он как степняк-кочевник знает превосходно. Значит, надо любым путем и средствами вынудить Батразда выйти в чистое поле для решительного сражения. А как это сделать?

Спаргапис задумался, затем засмеялся и пошел к вождям, чтобы объявить о завтрашнем сражении.

Вожди не поверили Спаргапису, что завтра Батразд сам начнет атаковать союзников. Не сошел же он внезапно, как Фарзан, с ума, чтобы решиться на такое самоубийство! С сорока тысячами на сто тысяч!