Ломка - Алексей Леснянский

— Дурак ты. Какие нахрен истоки? — серьезно сказал Санька, думая, что брат частично повредился в уме.

— Не-е-е, я не дурак… Я — пионер и… немного романтик, но романтик жесткий, никак не витающий в облаках.

Последнее предложение с силой разрезало воздух, Санька вздрогнул. Андрей увидел еле перевалившую через порог кошку, он присел на корточки и принялся чесать у Мульки за ухом. Та заурчала и на удивление никак не отреагировала на кусок рыбы, брошенной в её сторону Санькой.

— И как ты хочешь добиться поставленной цели? — спросил Санька.

— Своими поступками. Сначала я буду всех шокировать — это неоспоримый факт, но если хотя бы одного человека заставлю задуматься, то буду считать, что свою задачу выполнил… И самое главное… Здесь, в деревне, я не имею права на ошибку, иначе буду неправильно истолкован. Ошибок мне не простят.

— Я тебя спрашиваю, как ты хочешь добиться цели? — вскипел Санька.

— Увидишь.

***

Вечером группы молодежи, как это всегда бывает из лета в лето, когда теплая погода позволяет проводить время на улице, стягивалась к дому культуры. Подходили неодновременно, как и расходились. Каждый из вновь прибывших имел свой круг общения, но по велению странных склонностей души все без исключения рассматривали крыльцо клуба в качестве самого подходящего места для приятного времяпровождения. Были среди деревенских парней и девушек такие, которые значились как завсегдатаи крыльца. Они приходили к клубу пораньше, просили в соседнем продуктовом магазине пустые картонные коробки и чинно рассаживались. Были и другие, которые считали ниже своего достоинства проводить вечер на крыльце вместе со всеми. Эти проходили мимо как бы случайно (так, перекинуться парой слов), и оставались возле клуба часами. Третьи, особая каста, подъезжали на машинах (даже если жили неподалеку), громко включали музыку, но из автомобилей не вылазили, позволяя себе лишь чуть-чуть опустить окно, да и то не всегда. Как бы то ни было, осознанно или подсознательно, но все стремились к крыльцу дома культуры, а оно одинаково ждало всех: добрых и злых, задиристых и смирных, задавалистых и не очень.

Крыльцо хранило много тайн, являлось средоточием деревенских сплетен и пересудов. Здесь распивали спирт, покуривали травку, обменивались последними новостями, смеялись, плакали, отмечали дни рождения и поминки.

По стечению необыкновенных обстоятельств на вывеске "ДОМ КУЛЬТУРЫ" не доставало буквы "Ы", сделанной из алюминия. Ходили слухи, что "Ы" глубокой ночью была снята Беловым и сдана по цене 15 рублей за килограмм в пункт приема цветного лома. Но кто бы "Ы" ни своровал по искреннему убеждению автора книги совершил если ни хороший поступок, то, безусловно, достойный понимания.

"ДОМ КУЛЬТУР" звучит гораздо лучше, а последнее слово в названии, употребленное во множественном числе, приоткрывает завесу некой правды о деревенских. В селе проживала и до сих пор проживает разношерстна смесь национальностей. Этот факт, казалось бы, должен дать автору право считать кайбальцев народом самобытным и культурно-обогащенным. Только, может, из-за невнимательности или частых отлучек эту самую самобытность разглядеть ему не удалось… Кто же тут виноват? Сам автор?.. Да… А еще инстинкт продолжения рода, почти насильно заставивший немцев, поляков, хакасов, евреев, украинцев, русских, татар и мордву утратить национальные черты с присущими им духовными и культурными ценностями путем смешанных браков. Взаимного обогащения не произошло, а старое стерлось из памяти; ничего не поделаешь.

Чтобы быть до конца честным, следует отметить, что некоторые отличия между потомками первых поселенцев автор под лупой всё же рассмотрел. Хакасов выдавали раскосые лица и жадность до водки, немцев — крепкие хозяйства, евреев — работа в городе (хоть дворником, но в городе), поляков — фамилии на "ий", мордву и татар — отсутствие денег и многодетные семьи. Украинцы пытались походить на евреев, но были лишь жалким подобием немцев. Русские смело взяли водку от хакасов, от остальных тоже попытались кое-что перенять, но из-за водки не получилось. В общем же, все были сибиряки, россияне — народ крепкий, но пришибленный временем. А кто, как это сейчас принято, скажет, что деревня вымирает, — тот не прав. Не вымирает она, а выжидает. Чтобы скрасить затянувшееся ожидание, татары на пару с мордвой выправляют демографическую ситуацию, а евреи с немцами заколачивают деньги, и если бы в деревне завелся статист, то он бы сказал, что доходы сельчан по сравнению с гиблыми прошлыми годами существенно выросли, правда, пока что на душу населения.

***

Неприятная история, произошедшая с Андреем на базах, быстро распространилась на крыльце и подверглась обсуждению. В этот июльский вечер разрозненных кучек замечено не было, даже парочки влюбленных не искали уединения и, крепко обнявшись, присоединялись ко всем.

— Я вам отвечаю. Он, в натуре, даже ему не всек, — захлебываясь рассказывал Воронцов.

— Значит, Спас — чмо. Я бы за такое не упустил возможности зарядить Купреянову в район солнечного сплетения, — высунувшись из толпы, обступившей рассказчика, сказал Штейн Максим.

— Сам ты чмо. Я это тебе, Забелин Антон Сергеевич, открыто заявляю. Базарить вот так о человеке, который не может тебе ответить, западло… Где ты был, когда мы с подсинцами схлестнулись?

— На Согре, — сказал Максим.

— Врешь, гад. Серега мне говорил, что ты в памятнике отсиживался. Не тебе Спаса судить.

— Ребята, как же вы можете? — вмешалась Заварова Наташа.

— Шалавам слова не давали, — нагрубил Белов.

— Я шалава?

— Ты! Кто ж еще? — через силу подтвердил Митька.

Наташа заплакала. У Белова все внутри опустилось; так захотелось подойти к девушке, обнять, прижать её голову к своей груди, но он не мог себе этого позволить.

Митька любил Наташу давно. Парень исстрадался весь. Сколько раз он пытался выкинуть её из головы, но тщетно. Она, лишь она постоянно стояла у него перед глазами, только чаша гордости перевешивала любовь. Все в деревне были в курсе, что в городе Наташа занимается постыдным делом. Вечерами за ней приезжал джип и увозил на всю ночь в Абакан. Но никто, абсолютно никто в Кайбалах не мог похвастать, что позабавился с ней в черте деревни. Однажды Митька, не решаясь напрямую сказать девушке о своих чувствах, скопил денег и поехал с Пашей Прокопенко на Весту, где ожидали клиентов проститутки. Белов купил Наташу, но у него и в мыслях не было ничего дурного. Он просто хотел поговорить с девушкой как человек с человеком. Состоявшуюся беседу он вспоминал потом не один раз.

— Что, думаешь, купил меня? Подлец! Давай! Ну же! Начинай, — чего ждешь? Все вы… мужики… И после этого мы ещё и бляди.

— Зачем ты так? Я тебе…

— Не можешь после таких грубостей? Другие приёмы нужны?.. Может, ласка? Другим клиентам — да, а в свой адрес не дождёшься. Понял?

— Да пошла ты…

Уязвленная гордость теребила душу много дней, не давая Белову спокойно засыпать по ночам. Жестокие планы отмщения роились в мозгу, и все непременно вели к смерти Заваровой. По прошествии некоторого времени мысль об убийстве возлюбленной отошла на второй план, оставив место глухой боли в сердце. Встреч с Наташей Белов всячески старался избегать. Сталкиваясь с девушкой на деревенских улицах, он демонстративно отворачивал голову, выражая таким манёвром своё презрение к ней. А со стороны Наташи — никакой реакции, полное равнодушие. Когда же Митька гулял не один, а со своей бандой, то тут он, конечно, не упускал возможности крикнуть несколько язвительных словечек в адрес девушки.

— Зачем ты уж так совсем-то? — спрашивали парни.

— Пусть знает, — коротко отвечал Митька.

***

— Эй, Белов, а ну извинись перед Наташей, — сказал Мухменов Колька.

— В честь чего это? — спросил Белов.

— В честь того.

— Я что, — не правду сказал? — удивился Митька.

Роль злого рыцаря меньше всего сейчас нравилась Белову, но пришлось доигрывать:

— Защитник выискался.

— Да, защитник… А тебе какое дело?.. Когда мы в больнице лежали, Наташа к нам приезжала, а ты нет. Никто кроме неё не приезжал. А ты, Толян, чего заткнулся? Сестра же твоя.

Толька готов был сквозь землю провалиться. Такое гадкое состояние воцарилось в душе, что хотелось завыть от обиды на весь мир. Его сестра действительно была проституткой, сам же он считался здравым пацаном и пользовался среди деревенских уважением. И пока здравый пацан прохлаждался, Наташа тащила на своих хрупких плечах семейный быт и дурную репутацию.

— Заткнитесь все. Достали уже, — сказал Толька.

Санька с Андреем решили вечером тоже подойти к клубу. Заметив большую толпу, они, спрятавшись в сумерках, смешались с толпой, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Несколько человек их все же заметили, и братья приложили указательный палец к губам, засвидетельствовав таким жестом желание на время сохранить инкогнито. Санька, посматривая на брата, недовольно мотал головой, а Андрей широко улыбался, что за ним водилось редко.