Ломка - Алексей Леснянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бесполезно, дружище, — схватив его за руку, сказал Митька. — Мы сделали всё, что могли.
— Пошёл прочь, — прошипел Сага, и Спас увидел, как от невероятного напряжения вздулись жилы на горле у парня. — Тащите шланги от Карамчаковых и цепляйтесь к колонке, — зазвенел сталью восстановившийся голос.
— Есть! — бросил Белов и помчался выполнять указание своего "второго номера".
В ограду забежала тётя Лида и, споткнувшись, упала:
— Ребя-я-ята! Мишутка в доме! Где Антон? Мишу-у-утка спи-и-ит! Помогите! Господи, да помогите же! Я в Абакан, а Мишутку закры-ы-ыла! Спаси-и-ите!
— Давайте ключи, — спокойно произнёс Бакаев.
— Нету-у-у! Спаси-и-ите! Христом Богом молю!
— Истерика, — заключил Сага. — Попробуем без ключа.
Вставив отмычку в дверную скважину, Бакаев пытался вскрыть дверь. Сага и Андрей кричали на него, а он тихонько матерился и продолжал работать, недоумевая, почему в этот раз ничего не выходит. На его воровском веку были замки и посложнее, но этот же нельзя было взять ни хитростью, ни измором. Его лицо подрагивало от волнения, дым разъедал ему глаза, а он упорно продолжал работать, призывая на помощь всё своё умение, так некстати ставшее подводить его на этом пожаре. Он сосредоточился и стал перебирать в памяти все кражи со взломом, за которые уже отсидел и за которые, может быть, ещё предстояло сидеть. Он поклялся себе, что завяжет с воровством, если замок самую малость поддастся ему. Они заставлял себя не думать о Мишутке, потому что это его отвлекало. Бакаев стал разговаривать с замком, как со злой собакой, которую во что бы то ни стало надо приручить за короткий срок. Он дошёл до того, что искусственно распалил воображение, представив себе горы золотых слитков, запрятанных под кроватью маленького мальчика, и его руки перестали трястись. Мысль вора достигла предельной степени концентрации, и, в конце концов, он вспомнил, как в 99-ом имел дело с подобной замочной скважиной.
— Давай взломаем! — крикнул Сага. — Нет времени! Повсюду огонь!
— Не успеем! Нужна монтажка или хотя бы лом! Серёга, быстрее! — волнуясь, сказал Андрей и закашлялся от едкого дыма.
— Дело чести, пацаны. Дайте мне ещё десять секунд, и дело в шляпе, — обернувшись, бросил Бакаев, и больше уже ни на кого не отвлекался.
Его зубы выстукивали дробь, а пальцы въелись в отмычку, которая за четыре секунды освоилась внутри замочной скважины, а в следующие шесть уже отпирала засовы, ломала крючки и разгребала завалы в железном доме, превращённым пожаром в непреступную тюрьму.
— Сага, ты остаёшься! — крикнул Бакаев, когда дверь поддалась.
— Почему?! — заорал Сага.
— Потому что, — спокойно ответил Бакаев и, не желая дальнейших расспросов, безжалостным ударом в челюсть отправил гиганта в нокаут.
— За что ты его? — спросил Андрей.
— Да он сгореть хотел. Я это по его глазам прочитал. Вперёд! Ты — направо! Я — налево!
Через минуту дом обрушился…
Вытащив мальчика из огня, Сергей Бакаев скончался по дороге в больницу. На его теле не было живого места, и он беспрерывно повторял:
— Кто теперь построит скворечники?
С ожогами первой степени Андрей Спасский был доставлен в белоярскую больницу и пришёл в сознание на операционном столе. Врачи колдовали над ним, и он улыбнулся, потому что эти люди часто копошатся в человеке, не зная, кто он и как жил. Они изо дня в день выполняют свой долг, верные клятве Гиппократа, и привыкают к работе с больным человеческим организмом. Он ведь тоже придумал собственную клятву и остался ей верен до конца. А вот труды над больными человеческими душами так и не стали для него рутиной, поэтому он радовался, что уйдёт вовремя. Он решил, что не скажет докторам о том, что пришёл в сознание, ведь они должны выполнять свою работу, не отвлекаясь на просьбы и жалобы обречённого молодого человека. Он стиснул зубы и стойко переносил адскую боль, решив перейти в иной мир не одурманенным морфием. Пусть думают, что он ничего не чувствует; так будет лучше. Его последние мысли были о России, великой стране от Калининграда до Дальнего Востока, о которой он ежедневно привык размышлять, не считая свои думы глобальными. Он никогда не стеснялся говорить о том, что любит свою Родину и людей, её населяющую; за это над ним беззлобно, а нередко жестоко подсмеивались, но за это же самое и искренне любили его. В такой вот парадоксальной стране он жил, меняя её и меняясь сам. И сейчас, когда его сердце должно было вот-вот перестать биться, он никак не мог себе уяснить, почему одни могут, но ничего не делают, а другие хотят, но ничего не могут. В маленькой сибирской деревушке он начал жить навзрыд, и каждый его день был равен веку. Сейчас он укорял себя за это, так как не знал, на кого оставляет кайбальцев.
Андрей открыл глаза и увидел столб яркого солнечного света, который струился сверху и манил его туда, где когда-нибудь будут все. И понял он вдруг, какой хочет видеть свою страну. Не великой, не богатой, не грозной мировой державой представлял он будущую Россию
— Матушка, поверь в Бога!!! — вырвался из него крик, и пожилой доктор с молодым ассистентом вздрогнули.
Прошло полтора месяца. Десятки деревень за долгие годы опостылевшего всем застоя увидели живые деньги. Кайбальские парни, рассредоточившись по глухим подтаёжным населённым пунктам, закупали рыжики и рассказывали молодёжи и старикам о странном студенте, который философствовал с ними о путях вселенной, а погиб, спасая малыша. Они наслаивали вымысел на быль, а потом сами уже не могли отличить придуманное от правды. Легенда о человеке, бросившем вызов порокам и нищете, росла и ширилась. Её передавали из уст в уста у деревенских колодцев, в продуктовых магазинах и на завалинках, где собираются мужики, чтобы покурить мохорочки и погутарить о том, о сём. Спасский прожил с ними так мало, что ребята стали забывать его лицо, но его слова, рассказы о прошлом и настоящем страны, немногочисленные поступки навсегда врезались им в память. Они теперь знали, что он слишком много понимал для того, чтобы жить долго. Андрей был из тех комет, которые на и без того красивом, но тёмном небе пишут сказки, а потом воспламеняются и сгорают в звёздной пыли…
Эпилог
Пензенская область. Бедно-Демьянский район. Деревня Свищово. Сельский клуб. Декабрь 2003-его.
— Здравствуйте, ребята. Я приехал из Пензы. Можно с вами познакомиться?
— Девчонок наших приехал отбивать, хахарь городской? — со злобой процедил Кожемякин Иван.
— Нет, к тёте погостить. А как тебя зовут?
— Меня не зовут. Я сам прихожу… Что, пацаны, — угостим его по-свищовски?
— Ага, — поддержал кто-то.
Сергея Звонарева повалили наземь и стали пинками охаживать со всех сторон.
— Дружней, дружней, бедные Демьяны! — весело кричал он. — Ха-ха!.. Я вас пока так буду называть!.. Вы ж мне не представились!.. Хотел уехать на следующей недельке, но теперь точно задержусь!.. В душу цельтесь!.. Она у меня в пятках под ботинками, мазилы!.. По почкам тоже можете!.. Вот так, вот так тебе, Серёга, — приговаривал он в такт ударам, — Одну отстегнули! Молодцы! Когда у вас запал кончится, не забудьте булавкой пристегнуть мой язык к губе, чтобы тот в горло не запал!.. Потому что с вами и сознание потерять — раз плюнуть!.. А вообще-то вы мне нравитесь!.. Огонь на поражение и на победу тоже огонь!.. Я теперь точно останусь!.. Не бросать же вас!.. Хочется матюгнуться и почесать нос!.. Вот на такой я, чёрт вас всех подери, развилке!.. Оба! Первое желание исполнилось!.. Я сматерился, а теперь расцарапайте-ка мне нос до крови! — Последовал пинок по носу. — Всю жизнь мечтал, чтоб у меня нос картошкой!.. Эй, ты!.. Человек в фуфайке!.. Отойди от лица!.. Виды свищовские загораживаешь!.. Раз уж так получилось, что заняться нам с вами нечем, давайте хоть споём!
— Да заткнёшься ты или нет! — с бешенством произнёс парень в фуфайке.
Улыбка сошла с лица Звонарёва. Парни расступились. То, что произошло потом, невольно вызвало их уважение. Окровавленная фигура нашла в себе силы подняться, посмотрела на них с теплотой, гордо выпрямилась, откашлялась багровыми сгустками и под всхлипывания какой-то девушки, выбежавшей из клуба, запела чистым тихим голосом:
Полюшко моё. Родники.
Дальних деревень огоньки.
Пой златая рожь, пой кудрявый лён,
Пой о том, как я в Россию влюблён…
Абакан, 2004
