Ломка - Алексей Леснянский

— Новых карт, получается, нет, а старые никуда не годятся, — сказал Андрей.

— Я оговорился. Карты не рви, а перерисуй на чистый макет объекты, которые со временем не меняются, как наш Абакан.

— Он может разлиться! — не согласился Андрей.

— И-и-и…

— Обмелеть!

— Верно, но большую часть года, а точнее одиннадцать месяцев он не изменен. Затем дорисовывай, но не один, а с людьми. Так быстрее будет. Они в головах отдельные участки новой карты носят, но каждый свой клочок как зеницу ока бережёт и никому не показывает.

— Почему? — удивился Андрей.

— Потому что в нём самое сокровенное… Думаю, надругательства боятся. Человек сегодня ложную карту предоставить готов, а настоящую нет… А ты разбуди народ, разбереди его чувства, собери фрагменты и новую карту составь.

— Ты о какой карте речь ведёшь?

Бакаев не ответил и, кажется, совсем позабыл об Андрее.

— Кто сейчас со мной говорил? Ты ли?

И на этот вопрос тишина прозвучала ответом.

Сергей долго смотрел в голубое небо, а потом произнёс:

— Вот и дождались мы с тобой… Рассвет.

— Да-а-а.

— Но, по-моему, будет ливень с грозой и раскатами грома.

— И это да, — задумчиво произнёс Андрей.

— Зато очистится небо, смыв с себя пятна серых туч.

— Когда это будет?

— Скоро. Видит Бог — скоро! А сейчас слушай мою карту, мой фрагментик. Я, Андрей, художником хотел стать, а получился, как видишь, вор профессиональный. Сколько ни брался я в детстве и юности за кисть, а выходила какая-то слабая чепуха, которая и сердца-то растрогать не может… И я бросил рисовать. Я вором стал. Лучше с десяток людей обокрасть, чем циничным "Чёрным квадратом" на миллионы пагубно влиять, калечить их. Я таких квадратов сотнями мог настрогать, но не захотел настоящее искусство поганить. Малевичу невдомёк, что он своими малярными работами на Репина, Саврасова, на нашего современника Глазунова тень бросил, потому что своим салом к содружеству истинных творцов прилепился. Вот "Грачи прилетели" — это шедевр. Просто там всё, незатейливо, а глубина какая, Андрей.

— Хорошо, а самое главное верно сказал. А как же теперь ты?

— Художником буду, каких ещё земля не знала. Когда я на речку нашу, на траву, на небо смотрел, то откуда-то пришло ко мне, что картины писать — моё призвание. Пройдёт лето, осень, зима, и я сяду за работу.

— Весной?

— Да, только у меня будут не грачи, а скворцы, — с воодушевлением произнёс Сергей.

— Не понимаю.

— Скворечники делать начну. На каждый двор — по два! День и ночь строгать и пилить буду!

— А успеешь? — спросил Андрей.

— Ребятишек подключу, а на доски, инструмент и гвозди сам заработаю, — понимаешь?! Когда с дальних краёв начнут возвращаться скворцы, их уже будут ждать скворечники. Они поселятся в нашей деревушке, загомонят птенцы, и оживёт наш край! Мои неумелые наброски станут картиной! Живой картиной с развитием, которую будет завершать сама природа. Я через птиц у людей прощения попрошу, потому что они ясней всяких слов моё раскаяние выразят.

— Да, в каждом плотнике скрыт спаситель, а поэт и наверняка.

— Теперь я не понял.

— Наступит осень как всегда. Скворцы улетят, опустеет деревня, и люди забудут о светлых праздничных днях, а твоя картина померкнет.

— Ложь! — воскликнул Сергей. — От тебя ли это слышу?

— Спасибо.

— Придёт новая весна, и я наделаю новые скворечники. Их станет в два раза больше! Через год и Кайбалы изменятся. Как будет выглядеть моя картина, зависит от тебя и от нас всех. Мне бы хотелось, чтобы она была лучше прежней.

— Спасибо, человек, — сказал Андрей.

— Не за что, гражданин.

— Мне — в лагерь, — твёрдо сказал Гражданин.

— Удачи!.. А мне в деревню, — ответил тот, кого назвали Человеком.

Спасский вернулся на стоянку, лёг возле костра и уснул. Ему снились регионы, сидевшие за круглым столом и обсуждавшие проблемы государства. Председателем была, как обычно, Москва.

— Говори, 18-ый, — сказала она.

— Э-э-э, уважение, слышь, имей. Что ещё за 18-ый? — с акцентом сказала Чечня.

— Ты с общака деньги сосёшь. Сколько можно это терпеть? — продолжила Москва.

Регионы загудели. С места вскочил Алтайский край и гневно закричал:

— Не нападай на Чечню! Она итак изранена.

— Боюсь, что не открою велосипеда, если скажу, кто на самом деле частенько прикладывается к общаку, — лукаво улыбнувшись, заметила Новосибирская область.

— Врёшь! — завопила столица и затопала ногами.

— Сама призналась, — буркнула Новосибирская область и водворилась на место.

— Смотри, как председателя-то нашего разнесло, — шепнул Питер на ушко Ленинградской области. — А на Якутию смотреть страшно. Одни кожа да кости остались. Ещё чуть-чуть, и Москва заболеет язвой желудка от переедания.

— А ты, конечно, так этого хочешь, Санкт, — сказал Татарстан, потому что очень уж громко произнёс Питер последнюю фразу.

— Вовсе нет. Я ей даже свои таблетки для похудения дал. Ты разве ничего не слышал о питерских таблетках?

— Много побочных эффектов, — уверенно заявила Калмыкия. — Невозможно предсказать, как они поведут себя в организме.

— Куда надо, туда и поведут, — начал защищаться Петербург. — Других таблеток у меня просто нет, так что не обессудьте.

— А ты, таки, в инструкцию по употреблению побочные эффекты внеси, — осмотревшись по сторонам, вклинился в разговор Еврейский автономный округ.

— Ишь чего захотел? — с недовольством произнёс Питер. — Хочешь, чтобы их брать перестали? Нет, я не враг сам себе. А так годика, эдак, четыре мои таблетки по стране нарасхват будут.

— Или семь, — вставила словечко Калмыкия.

— Хотелось бы, но не уверен, — мечтательно произнёс Питер.

— А не уверена, что мне нужны таблетки для похудения, однако, — сказала Якутия, еле ворочая языком. — Мне бы для ожирения. Это Москва вон какая, а я вон какая. Мне бы в весе прибавить.

— В политическом? — спросила Новгородская область о наболевшем.

— Нет, просто в весе прибавить, — ответила Якутия и упала в голодный обморок.

Только никто не заметил, как потеряла сознание Якутия, так как в зале всесильный Кто-то вырубил свет.

— А-а-а! А-а-а! Веерное отключение! За неуплату! — от страха перед темнотой закричал солнечный Краснодарский край.

— Чё ты орёшь на всю Ивановскую? — спокойно сказал Хабаровский край, привыкший к таким казусам.

— А на кого мне прикажешь орать? На всю Питерскую что ли?

— Дальневосточным регионам покинуть зал заседания! Свет из-за них потух! — закричала Калининградская область.

— Отщепенка! — сделали контрвыпад Дальневосточные регионы.

— А от вас всех нелегальной рыбой воняет! — напала Калининградская область.

— Но мы её не едим! Посмотри на нас! Мы же в рубище одеты! — наперебой заголосили Дальневосточные регионы.

— Спокойно, дамы и господа. Почему не слышно Москвы? Чего это она притихла? — произнёс Дагестан.

— Да здесь я, — отозвалась мать-и-мачеха городов русских. — Вы дебоширите, а ведь по мне за кордоном о вас судят.

— А я предпочитаю, чтобы по мне о тебе судили, долгорукая ты моя, — очнувшись на холодном полу, сказала Якутия и самостоятельно поднялась, потому что знала, что кроме неё самой её никто не поднимет.

— Давайте устроим дискотеку, — предложила Мордовия. — Пусть Дальний Восток выходит из зала, а потом снова входит в него. Получится светомузыка.

— Или светопреставленье, — съязвила Пензенская область.

— А где возьмём магнитофон? — спросила Вологодская область.

— В Вологде-где-где-где, в Вологде-где, — пробасил Красноярский край.

— В до-о-оме, где резной палисад, — подтянула Хакасия.

— Нет, таких песен нам не надо, — сказала Москва. — У этого дуэта, право же, нет голоса. Какая-то лебединая песня выходит.

— Есть у нас право голоса, а лебединые песни в твоём репертуаре, — рявкнул Красноярский край.

Под впечатлением от услышанного всесильный Кто-то растрогался и включил свет. Края, области, республики запрыгали от радости и захлопали в ладоши, радуясь подачке. Хорошо, что они резвились и от этого вспотели, иначе бы почувствовали, что в зале отключили отопление.

Андрей проснулся в холодном поту. Его колотило от озноба. Он поднялся с земли и, пошатываясь, пошёл к речке. Ему на пути попался Гадаткин.

— Доброе утро, Андрей… А чё с твоей головой? Когда уже успел мелирование сделать? — осипшим голосом спросил Володя.

— О чём ты? — вяло удивился Андрей.

Гадаткин продрал заплывшие глаза, внимательно посмотрел на голову Спасского, и ужас застыл на его лице:

— Да ты седой!.. Ё…пэ…рэ…сэ…тэ… Что с тобой сделалось? На твои впалые глаза страшно смотреть.

— А ты не смотри на меня… Ты вместе со мной смотри… вперёд, — задыхаясь на каждом слове, произнёс Андрей.

— Сколько тебе лет?

— Андрею — девятнадцать, Спасскому — тысяч пять.

— Что я могу для тебя сделать хотя бы?

— Постриги меня наголо, чтобы никто, слышишь, никто и никогда не пожалел меня за то, что я седой от любви к людям.