Ломка - Алексей Леснянский

— И туалеты уличные, стервец, переворачивал. А теперь, гляди-ка, митингует. Прям как в сказке. А ну ущипни меня.

— С чего это ради?

— Ущипни, тебе говорю. Так полагается, когда всякая дребедень мерещится. Мне в мои-то лета всякая чертовщина по ночам сниться стала. Давче муж, покойничек, во сне заявился. "Опохмели меня, жена, — говорит. — Скоро я тебя к себе заберу. На пару, — говорит, — в раю мучиться будем".

— А ты?

— Я и опохмелила. Родной же как никак.

— Ой, ну и дура же ты, Терентиха. Прямо сладу с тобой нет. Как же он теперь пьяный у Господнего-то престола?

— Ничего, подруга. Схоронится на часок-другой под фиговым деревом и опять как стёклышко.

— А ну тебя. Послухай лучше, что Вжик-то наш говорит. Я, кляча старая, давно смерти ждала, а теперь пожить охота.

— "Да, пожалуй, в спайке мы непобедимы", — подумал Андрей, посмотрев на ораторствующего друга. — День села сжёг последние мосты. Имеется корабль, пришвартованный к причалу, дружная команда, безбрежное море потенциальных возможностей, даже провожающие есть. Россия молодая уходит в дальнее плавание. Час Быка пробил. Со щитом или на щите. Через полтора месяца, — не будь я Спасский, потомок первых поселенцев Сибири, — в наших краях появится на свет легенда, на которой будут воспитываться люди, родившиеся после нас".

Незаметно для всех Андрей покинул водонапорную башню и отправился в лес. Разгуливая среди тополей, он думал о том, что его стране как никогда нужны сегодня герои. Откуда им взяться в бензиновой гари миллениума, он не знал. Но они были нужны как воздух. Это он знал точно.

— "Может быть, — размышлял он, — когда наладится жизнь, и людям ничего другого не останется, как наслаждаться безмятежностью преобразившегося мира, рыцари "без страха и упрёка" останутся в прошлом, но это будет не скоро… Я многое сделал, но силы иссякают. Я с ужасом осознаю, что они иссякают, а герои обязаны побеждать. Что-то со мной не так. Почему внутри такое опустошение, вялость, апатия? Казалось бы, нужно радоваться. Особенно сегодня. А мне хочется бежать, скрыться от всех. Неужели я способен только на работу в подполье? Давай, признайся же сам себе, Спасский, что ты жалкий червь, потому что помышляешь о побеге, когда перед всеми открыл карты… Сопротивляешься?.. Тогда анализируй.

Прислонившись плечом к тополю, Андрей погрузился в себя. Каждый прожитый день в деревне был восстановлен в памяти, разбит на часы и минуты, поделен на микроскопические эпизоды, рассечён на монологи и диалоги. Анализ не дал ответа на главный вопрос: откуда взялась апатия?

— Я всё сделал так, как надо, — сказал он вслух. — Всё, абсолютно всё. Мне не в чем себя упрекнуть.

— Хочешь совет, юноша, — услышал Андрей бархатный голос где-то совсем неподалёку.

Оглядевшись, Андрей обнаружил старика, который сидел на пне, всем телом навалившись на посох. Незнакомец был одет в монашескую рясу. Длинные пепельные волосы падали на его плечи, на кончиках закручиваясь в кольца. Бородатое лицо улыбалось уголками больших аквамариновых глаз.

— Кто Вы? — с изумлением произнёс Андрей.

— Скиталец, — смиренно ответил старик.

— Уходите. Мне надо побыть одному. В советах я не нуждаюсь.

Незнакомец поднялся.

— Стойте. Присядьте, пожалуйста. Если у Вас есть время, выслушайте меня, — передумав, сказал Андрей.

— Мне итак всё известно.

— Тогда кто Вы?

— Тот, кто знает тебя, но кого не знаешь ты.

— У меня много вопросов.

— Отвечу на два.

— Кто Вы такой, чтобы я мог вам верить.

— Первый вопрос задан. Я — скиталец. Больше тебе знать не положено.

— Так не честно.

— Я не солгал, просто ты поспешил, — лукаво заметил старик. — Сок, выжатый из виноградной лозы, ещё не вино. Должны пройти годы, чтобы из забродившей под солнцем влаги получился драгоценный нектар. Выпьешь вино до времени, и оно вскружит голову, но не даст наслаждения, не вызовет желания употребить его вновь. Крепость духа, как и крепость вина, проверяется выдержкой. Ты действительно многое сделал, но в и без того быстротечной смене дней ты жил без знаков препинания, словно за суетные мгновения хотел испить чашу жизни до дна. Ты видишь глубину, но она у тебя, словно птица, в руках бьется, и улететь хочет. А ты приручи её… Это всё молодость, молодость… Ты срезал расстояние. Бросая неподготовленных, ты сходил с тропы.

— Прошу вас, — замолчите! Вы же знаете, что обстоятельства мне позволяли. Вы не посмеете запретить мне идти по гипотенузе, потому что так быстрее. Боже, как у меня раскалывается голова. Я выдохся, выдохся.

— Не надо играть в жизнь, юноша. Надо жить (старик опустился на колени и стал читать молитву).

— Я не живу, а сказку собственным сердцем пишу. Её тяжело писать, но так всё же лучше, чем страдать оттого, что не можешь подстроиться под популярную книгу ужасов… Скажи мне, старик, когда мой народ перестанет страдать?

— Ты не хуже меня знаешь, что никогда. Россия — Голгофа мира. Она распята на кресте очищения. Всё, что русский народ представляет собой, благодаря страданию и вопреки нему. Если люди разбогатеют — падёт духовность.

— А разве нельзя совместить понятия?

— Нет.

— Что Вы хотите этим сказать? Что я иду против людей, так как хочу, чтобы они стали жить лучше?

— А что ты понимаешь под словом "лучше"?.. Пусть всё идёт своим чередом. В подлунном мире запасы счастья подходят к концу, пришло время подвести итоги и подумать о спасении души. Если хочешь, я возьму тебя с собой в пустыню.

— Нет, не хочу. Попробую остаться чистым здесь — в миру.

— Это невозможно, юноша.

— Для чего, скажите мне, тогда на землю приходил Христос? Если Вы помните, Он не был отшельником, а проповедовал среди иудеев.

— В тебе нет смирения, — сказал старик. — Христос даровал человечеству совершенные законы, но люди забыли о них… Последние дни.

— Но ведь Вы же помните, и я помню, и 200 человек во Франции помнят, 500 человек в Германии не забывают о них, 700 человек свято их чтят в Британии. Так набираются миллионы. А Вы, если потеряли надежду, лучше идите в пустыню и там молитесь о нас. А мы будем продолжать. По Вам видно, что Вы желаете возразить. Я Вам запрещаю! Слышите — запрещаю! Может, я несу сейчас полную чепуху, но я не хочу, чтобы на Страшном Суде, которого не избежит ни один человек с самого сотворения мира, разлучались люди, любившие друг друга при жизни. Поэтому я намерен бороться за каждого, кого хоть мало-мальски знаю, и это не противоречит христианской морали. Может быть, кому-то всё равно, с кем делить райские чертоги или подземелья ада, а мне нет. Бросить людей? Никогда, ни за что на свете!

— Первая заповедь гласит о том, что прежде всего надо любить Бога.

— Но в Библии говорится ещё и о том, что как мы можем полюбить Бога, если даже людей не в силах. А на расстоянии, в далёкой пустыне, помочь ближнему не представляется никакой возможности. Я люблю людей, и рая мне без них не надо.

— Ересь, юноша, хоть у тебя и доброе сердце… Кажется, мне пора, — с огорчением в голосе произнёс старик.

— Спасибо и прощайте.

На деревню легла ночь, когда Андрей был на подходе к площади дома культуры. Раздавшийся в ночи залп заставил его вздрогнуть и посмотреть в высь. Бледный огонёк ракетницы осветил мрак, пронзив стрелой унизанный бисером небосклон. Долетев до ковшика Большой Медведицы, огонёк на мгновение исчез из вида, и Андрея охватила тревога, которая переросла в восторг, когда во тьме стали распускаться цветы праздничного салюта. Ещё и ещё взмывали в космос ракеты, приятно тревожа мглу; ещё и ещё, то усиливаясь, то затихая, оглашали воздух безумные крики радости.

— Андрей, ну куда же ты запропастился? Ребята с ног сбились, разыскивая тебя. Иди ко всем, — сказала проходившая мимо заведующая.

— Нет, я домой лучше.

***

— Андрюшенька, зачем ты плачешь? — спросила бабушка, увидев внука, зашедшего в дом.

— Не обращай внимания… Это я так… Издержки сердца.

— Тут не плакать, тут радоваться надо. Сколько хорошего я про тебя сегодня услышала!

— Спать пойду. Ужасно клонит в сон, бабуль. Пожалуйста, не задавай вопросов. Мне надо отдохнуть для дальнейшего. Впереди много дел, а я с каждой минутой теряю силы. Но ничего, ничего, баба.

Лишь голова коснулась подушки, тревожный студент уснул. И я, дорогие мои читатели, смею утверждать, что с этим замечательным парнем заснула Хакасия. Тысячи Спасских трудятся сегодня в разных часовых поясах, поддерживая страну на плаву. Сменяя один другого с Востока на Запад, они просыпаются с первыми лучами солнца, не сомневаясь, что для их Родины всё ещё впереди. Их считают чудаками, потому что они живут по правде, пусть и не ими придуманной, но полюбившейся их сердцу. Они подхватывают упавшие на землю знамёна и рвутся на поля не ими проигранных битв. Вы спросите: почему? Да потому, что они идеалисты, которые сегодня не в почёте. Глядя на них, обрюзгшие реалисты ядовито усмехаются, но невдомёк хвалёным приверженцам суровой жизненной концепции, что идеализм легко приживается в радиусе трёх километров от человека, верящего в братство и единение людей, любящего окружающую и человеческую природу, стремящегося постигнуть тайны бытия через поиск новых путей.