Свое время - Виталий Владимиров

Сели.

Я с Наташей на диване. Елена Ивановна - на краешке стула.

Воцарилось молчание. Стало слышно, как гулко тикает большой пластмассовый будильник, как глухо булькает вода в трубах центрального отопления.

Мы держались с Наташей за руки, смотрели друг другу в глаза, а Елена Ивановна - на нас.

- Ну, с богом, - шмыгнула она носом.

Мы поднялись.

В это время загремел звонок в передней.

- Когой-то еще несет нелегкая? - всполошилась Елена Ивановна. - Не заперто там. Никак Кирилл?

- Ну, боялся опоздаю! - крупный, громоздкий Кирилл сразу заполнил собой пространство комнаты. - Сестренка, родная моя, давай попрощаемся что ли?

Наташа утонула в объятиях Кирилла.

- Фу, уже успел, - брезгливо отвернулась она от него. - С утра. И не стыдно?

- День сегодня такой, - виновато потупился Кирилл. - Я и с собой прихватил, давай на дорожку, а?

Он вытащил из боковых карманов пальто две бутылки темного стекла с оранжевыми этикетками.

- Совсем без понятия, идол, - сердито закричала Елена Ивановна. - Ей к докторам, а она выпимши.

- Маманя, цыц, - добродушно отмахнулся Кирилл от Елены Ивановны. Это же не водка, а вино. Портвейн. "Лучший". Сто тридцать семь копеек с посудой. Тогда с тобой, Валерка? За Наташкино здоровье неужели не выпьешь?

- Вот вернется она домой здоровая, тогда и выпьем. Все вместе, - отрицательно покачал я головой.

- Это сколько ждать, - уныло протянул Кирилл. - Месяца три как штык. Столько мой слабый организм не выдержит.

- Бугай ты, слонище, еще жалуется, - с горечью в голосе сказала Наташа. - Слон и есть. Большой, добрый и глупый. Представляешь, Валера, пока он в свой ручной мяч играл и сам был, как ручной. Чемпион Союза, мастер спорта, любимец команды, а как ушел из большого спорта - кто он? Десятиклассник необразованный. Кому он нужен? Да никому, кроме забулдыг подзаборных. Проводили его, правда, с почетом, телевизор подарили, завскла дом назначили. Была я у него. Проходной двор. Всех алкашей с округи собрал. Сборная алкоголиков.

- Ребят не трогай, им тоже несладко живется, - помрачнел Кирилл.

- Гляди, добром это не кончится, - вздохнула Наташа. - Ну, хватит, поехали.

Мы вышли на улицу, я нес сумку, а Наташа ухватила меня за свободную руку и крепко прижалась ко мне. Мартовское солнце словно играло с городом в прятки, то скрываясь, то выглядывая из-за быстро бегущих облаков. Славный был денек.

Мы спустились в метро, сели в полупустой вагон. Напротив нас сидел мрачный старик с взъерошенными кустистыми бровями. Он обводил грозным взглядом вагон и что-то презрительно ворчал себе под нос. Мы было притихли, но вдруг Наташа фыркнула, сдерживая смех, и показала мне глазами на ноги старика. Он был в разных носках, черном и желтом.

Теперь и я не мог удержаться от смеха.

Мы с безразличным видом смотрели по сторонам, потом встречались глазами с Наташей и начинали мелко трястись и постанывать от очередного удушающего приступа смеха.

Старик заметил наши судороги, сначала изумленно уставился на нас, а потом, когда поезд вылетел из туннеля и сбросил ход у очередной платформы, встал и театрально громовым голосом произнес, глядя на меня:

- И лишь бумажные цветы воды боятся...

И вышел.

Вот тут мы уже дали себе волю и нахохотались до слез.

Научно-исследовательский институт, куда мы ехали, располагался в пределах Москвы, но добираться до него было легче электричкой. Выйдя из поезда, мы поднялись с железнодорожной платформы на переходной мост и спустились в березовую рощицу, в глубине которой виднелась институтская ограда.

Исчезли, пропали городские шумы, нас обступила тишина, нарушаемая шорохом оседающего снега, редкой капелью с веток берез и невнятным говором ручейка в придорожной канаве. Весна, подумал я, но когда мы зашли в больницу и я ждал Наташу в приемном покое, то подумал, что не имеет значения весна, лето или зима - раз первый день в больнице, значит осень. Осень нас, чахоточных, как цыплят, ловит и считает. Осенние итоги: сколько кому отпущено?

Я дождался Наташу, забрал у нее сумку с вещами. Она достала из пластикового пакета косметичку, покопалась в ней и вытащила маленького облезлого медвежонка.

- Здесь, - по-детски хвастливо показала она мне его. - Мой талисман. Его зовут Потап. Он нам обязательно поможет. Правда, Потап?

Помогали бы амулеты, Наташку обвешал бы ими с головы до ног и сам обвешался бы. У нас в издательстве одна сотрудница, технический редактор по специальности, мы их техредьками зовем, так у нее дома во всех комнатах, даже в туалете, специальные камни разложены. Обереги называются. Оберегать должны от порчи, от сглаза, от всякой заразы. Несчастней ее, кажется, нет женщины...

- Конечно, поможет, Натусь. Ну, Потап, я потопал. Завтра опять жди.

Глава восемнадцатая

--===Свое время===-

Глава восемнадцатая

И тот день начался как один из череды буден, что составляют ритм рядовой рабочей недели. Без двух минут девять я вошел в двери издательства. Главное пересечь порог до того, как минутная стрелка, вздрогнув, встанет вертикально, иначе комсомольский прожектор вывесит плакат с лозунгами "За образцовую трудовую дисциплину!", на котором в числе злостных нарушителей будет вписана черными печатными буквами и твоя фамилия - опять на полторы минуты ты не дотрудился ради общего блага, что, в свою очередь, послужит поводом для нравоучительного поминания в докладах комсомольского секретаря на очередном собрании, а также основанием для снижения баллов родной редакции в широко раз вернувшемся социалистическом соревновании нашего славного коллектива за достойную встречу всемирного праздника трудящихся - Первого Мая и лишения квартальной премии, по крайней мере, на пятьдесят процентов. Лично для меня это грозило обернуться ощутимой потерей: вместо двадцати рублей премии я получил бы десять... За квартал... За три месяца... При окладе в сто двадцать... Минус алименты, налоги, взносы...

Сегодня мне повезло - я успел. И очень вовремя, потому что краем глаза увидел под лестницей около столика вахтера две фигуры с заспанными лицами - комсомольский прожектор высвечивал опоздавших. У одной из фигур была точеная фигурка, ясные голубые глаза, высокий гладкий лоб и копна светлых кудряшек, похожих на ворох древесных стружек.

Жанна Панова.

Мы с ней - члены комсомольского бюро. Она - оргсектор, я - культсектор. Такая веселая, такая улыбчивая. Как солнечный луч. К поручениям относится очень ответственно. Образцовая активистка. Это она, когда в стране неожиданно для всех вдруг стало туго с хлебом и все стали бороться за его экономию, предложила фотографировать в издательской столовой тех, кто не доел свой кусок, и вывешивать обличающие фотодокументы на специальный стенд. Мы еле отговорили ее, сказав, что советовались по этому вопросу в райкоме и там не одобрили эту инициативу.