Южная звезда - Жюль Верн

Одним из таких наиболее остервенелых «изыскателей» был Аннибал Панталаччи. Злой неаполитанец (он уже держал на своем клеме троих кафров и напоказ носил на рубахе огромный алмаз) давно обнаружил слабость несчастного бура. И по крайней мере, раз в неделю доставлял себе удовольствие вести зондирование или рыть землю вблизи фермы Преториуса. Местность, где располагалась эта усадьба, находилась на левом берегу Вааля, всего двумя милями выше лагеря, туда свозили отработанный грунт, который постепенно смешивался с местной почвой. Поэтому там могли и впрямь скрываться алмазы, оставшиеся после сортировки. Чтобы доиграть до конца свою комедию, Аннибал Панталаччи старался почаще торчать на виду под самыми окнами Матиса Преториуса и часто прихватывал с собой дружков — потешить их этим розыгрышем. И тогда можно было видеть, как бедняга бур, наполовину спрятавшись за ситцевой занавеской, с тревогой следил за каждым их движением, подстерегал каждый жест, готовый, в случае прямой угрозы нападения на его владения, бежать в стойло, чтобы запрячь страуса и спасаться бегством.

Однажды, себе на горе, поведал он одному из своих друзей, что день и ночь держит свою тягловую птицу прямо в сбруе, а ящик шарабана полным провизии, чтобы при первом же проявлении опасности тут же сняться с места.

— Отправлюсь к бушменам[50], к северу от Лимпопо! — говорил он.— Десять лет назад я вел с ними торговлю слоновой костью и уверяю вас,— в сто раз лучше находиться среди дикарей, львов и шакалов, чем оставаться среди этих ненасытных англичан!

Между тем у доверенного лица незадачливого фермера — по неизменному обычаю всех наперсников — не нашлось более спешного дела, чем сделать его тайные планы всеобщим достоянием! Нечего и говорить, что Аннибал Панталаччи тотчас воспользовался этим — к величайшему удовольствию старателей Копье.

Другой постоянной жертвой скверных шуток неаполитанца служил, как и прежде, китаец Ли. Он тоже поселился в Вандергаарт-Копье, где попросту открыл прачечную, а как всем известно, дети Поднебесной империи[51] знают толк в этом ремесле!

Действительно, в знаменитом красном ящике, столь занимавшем Сиприена в первые дни его путешествия до Грикваленда, не содержалось ничего, кроме щеток, соды, кусков мыла и синьки. В общем, чтобы нажить в этой стране состояние, умному китайцу ничего больше и не нужно! И теперь, встречая Ли, все такого же молчаливого и сдержанного, с большой корзиной белья, которую тот разносил своим клиентам, Сиприен не мог сдержать улыбки.

Неутомимый на выдумку Аннибал Панталаччи обходился с бедным китайцем поистине жестоко. Бросал в чан с бельем бутылки чернил, натягивал поперек двери его дома веревки, чтобы тот споткнулся, пригвождал к скамье, втыкая нож в полу халата. А главное — никогда не упускал случая пнуть китайца по ногам, обзывая «некрещеной собакой», а если и удостаивал заказом, то лишь для того, чтоб предаваться своим прихотям еженедельно. Свое белье он всегда находил недостиранным, а за малейшую лишнюю складку приходил в дикую ярость и колотил несчастного, словно тот был его рабом.

Грубые лагерные развлечения порой оборачивались трагедией. Если, к примеру, в краже алмаза обвинялся занятый на руднике негр, то все считали своим долгом сопроводить виновного в магистрат[52], предварительно наградив его увесистыми тумаками. Так что если случайно судья оправдывал обвиняемого, синяки все равно оставались — в качестве задатка! Следует, впрочем, уточнить, что в подобных случаях оправдания выносились редко. Объявить обвинительный приговор для судьи было проще, чем проглотить дольку апельсина с солью — одно из любимых местных блюд. Приговор состоял обычно в осуждении на пятнадцать суток каторжных работ и в двадцати ударах «кота о девяти хвостах», чем-то вроде плетки в несколько хвостов, все еще применяемой в Великобритании и английских колониях для наказания заключенных. Но самым тяжким преступлением считалось у рудокопов сокрытие краденого — преступление, которое прощалось еще менее охотно, нежели воровство.

Уорд — тот янки, что прибыл в Грикваленд одновременно с молодым инженером, однажды испытал это на себе, согласившись купить алмаз у одного кафра. Между тем по закону кафр не имеет права владеть алмазами, поскольку закон запрещает ему приобретать их в руднике или отделывать за собственный счет. Едва об этом случае прознали в лагере — дело было вечером, в послеобеденный час,— как яростная толпа уже устремилась к лавке виновного, разнесла ее в пух и прах, затем подожгла и, по всей вероятности, вздернула бы хозяина на виселице, которую люди «доброй воли» уже сооружали, если бы, к огромному счастью для янки, дюжина конных полицейских не появилась как раз вовремя, чтобы спасти его, уведя в тюрьму.

Стоит добавить, что среди этого смешанного, необузданного, полудикого населения сцены насилия происходили довольно часто. В разношерстной сутолоке сталкивались самые различные расы! Жажда золота, пьянство, влияние жаркого климата, разочарования и досада — все это воспламеняло умы и мутило души! Возможно, если бы все эти люди были счастливы в их котлованах, они сохранили бы, пожалуй, больше спокойствия и терпения! Но на одного из них, которому время от времени выпадал шанс найти камень большой ценности, приходились сотни кое-как прозябавших, едва зарабатывавших на жизнь, а то и впавших в самую беспросветную нищету! Рудник походил на зеленое сукно игорного стола, где рисковали не только своим капиталом, но и здоровьем — душевным и телесным. И на алмазных разработках Вандергаарт-Копье немного находилось тех везучих игроков, чье кайло[53]направляла удача!

Вот что с каждым днем все яснее видел Сиприен и уже задавался вопросом, стоит ли продолжать заниматься столь неблагодарным ремеслом, как вдруг ему пришлось переменить род занятий.

Как-то утром он столкнулся лицом к лицу с кучкой кафров из дюжины человек, прибывших в лагерь искать работы. Бедняги спустились с далеких гор, отделяющих собственно страну кафров от страны басуто. Они проделали пешком более ста пятидесяти миль вдоль реки Оранжевой, двигаясь гуськом и питаясь тем, что находили по дороге,— корнями, ягодами, кузнечиками. Своей ужасающей худобой эти туземцы больше напоминали скелетов, чем живых существ. Глядя на их иссохшие ноги, длинные обнаженные торсы, пергаментную кожу, натянутую словно на голый каркас, выпирающие ребра и запавшие щеки, легче было представить их пожирающими бифштекс из человечины, нежели истово трудящимися в копях. Поэтому никто и не спешил нанять вновь прибывших, и они — нерешительные, хмурые, отупевшие от нищеты — так и продолжали сидеть на корточках вдоль обочины дороги.