Газета День Литературы # 65 (2002 1) - Газета День Литературы

И далее опять идет большая подборка стихов — "С письменного стола поэта". Все это зримо показывает, что Крым — жив и до сих пор остается пронизанным русской культурой, как его воздух солнечными лучами.

"СИБИРСКИЕ АФИНЫ" (г. Томск), 2001, № 2 (22).

Этот довольно тоненький по сравнению с вышеназванными изданиями журнал каким-то чудом уместил в себе громадное количество авторов. Здесь представлены стихи сразу четырнадцати поэтов (от Алексея Решетова, Анатолия Кобенкова и до совсем молодых авторов), а также множество рассказов, очерков и даже фрагмент романа-пародии Виктора Колупаева "Сократ Сибирских Афин".

Много любопытного, чистого, русского, но целостностного восприятия не получается, так как ему мешают некоторая пестрота и, я бы сказал, "дайджестовость" подачи материала.

"МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ", 2000, № 4 — 2001, № 1.

Помимо массы интересных и не очень поэтических, прозаических, а большей частью публицистических материалов в этих номерах помещен роман-видение Александра Игошева "Холокост, или Гибель Нью-Йорка", задолго до трагедии 11 сентября 2001 года предсказывающий возможный удар по этому американскому городу. Да и вряд ли нужно было быть таким уж пророком, чтобы не понимать, что насаждаемое по всему миру зло однажды непременно возвратится к тем, кто его порождает...

Юрий Рябинин ПОБЕДИТ ЛИ ГЕРОЙ?

Николай Переяслов, критик и литературовед, как-то заметил, что в противостоянии двух наших литератур — западническо-либеральной и патриотической — последняя проигрывает борьбу за читателя. Переяслов объясняет это тем, что патриотическая литература, верная ценностям реализма и традиционализма, чаще всего не находит адекватной формы, которая удовлетворяла бы современные читательские вкусы и одновременно влияла бы на эти вкусы.

И вот недавно Николай Переяслов сам выпустил книгу прозы. Называется книга "Прости, брат". По форме, чисто композиционно, это сборник остросюжетных рассказов и повестей. Но по существу книга является философским размышлением о судьбах России. А повесть "Я не брошу бомбу на Париж" вообще представляет собой проект программы развития нашего общества и государства, изложенный языком художественной литературы.

Главный герой этого "любовно-политического романа", как сам Переяслов определяет жанр своего произведения, Николай Куманов — кандидат в президенты России. Предвыборная борьба сталкивает его с милицейской мафией, покровительствующей некой литературной фабрике, которая потоком производит детективные сочинения под именем мифического автора "Маргариты Арининой". Колоссальная производительность этого предприятия, на котором трудится множество молодых безвестных литераторов и журналистов, и не менее впечатляющая выручка от реализации продукции позволяют его хозяевам, кроме того что они не забывают о собственном благополучии, ещё и влиять на политику в стране. Получается даже забавно — миллионы потребителей этого книжного хлама финансируют систему, которая их же и подавляет.

Схватка, в которую вступает Куманов, осложняется мотивами его личной жизни, любовью, интригами всяких заклятых друзей. В повести как будто отсутствует развязка. И этот приём в данном случае вполне оправдан: изобразить победу Куманова или его поражение было бы совсем в духе банальных "крими"-сочинений. Герой Переяслова пока не побеждает, но и не проигрывает. Он оставлен автором перед множеством проблем, которые по ходу повествования не только не разрешились, а напротив, ещё и пополнились новыми. И уже сам читатель будет додумывать, победит ли Куманов или нет. Но главное — в этом-то и заключается идея Переяслова! — читатель может сам помочь Куманову победить. Не тому, конечно, Куманову, что остался на бумаге, а реально существующим его двойникам-единомышленникам, борющимся со всякими "Ариниными", порождёнными мафией, с самой мафией и прочими прелестями нынешнего существования.

Книга Николая Переяслова заставляет думать. Рассказанные им истории — это не те боевики, которые наспех прочитываются в метро и тут же забываются. Его сюжеты не забываются, так же, как не выходит из памяти дурной сон. Но если дурной сон сбывается помимо нашей воли, то всё "дурное", показанное Переясловым в книге "Прости, брат", мы можем предотвратить. Мы властны это сделать. Если, конечно, захотим.

Юрий РЯБИНИН

Владимир Крупин КРАСНАЯ ГОРА

Как же давно я мечтал и надеялся жарким летним днём пойти через Красную гору к плотине на речке Юг. Красная гора — гора детства и юности. Здесь мы встречали весну, жгли костры, клялись в дружбе до гроба. Здесь учащённо бились наши сердца, здесь наши пиджаки соскакивали с наших плеч, чтобы укрыть девичьи, здесь было ощущение полёта…

И вот он, этот летний день. Открестившись от всего, разувшись, чтобы уже совсем как в детстве ощутить землю, по задворкам я убежал к реке, напился из родника и поднялся на Красную гору. Справа внизу светилась и сияла полная река, прихватившая ради начала лета заречные луга, слева сушились на солнышке малиново-красные ковры полевой гвоздики, а ещё левей и уже сзади серебрились серые крыши моего села. А впереди, куда я подвигался, начиналась высокая бледно-зелёная рожь.

По Красной горе мы ходили работать на кирпичный завод. Там, у плотины, был ещё один заводик, крахмало-паточный, стояли дома, бараки, землянки. У нас была нелёгкая взрослая работа: возить на тачках от раскопа глину, переваливать её в смеситель, от него возить кирпичную массу формовщикам, помогать им расставлять сформованные сырые кирпичи для просушки, потом, просушенные, аккуратно везти к печам обжига. Там их укладывали ёлочкой во много рядов и обжигали, сутки или больше. Затем давали остыть, и готовые, страшно горячие кирпичи мы складывали в штабели, а из них грузили на машины или на телеги. Ещё пилили и рубили дрова для печей.

Обращались с нами хуже, чем с крепостными. Могли и поддать. За дело, конечно, не так просто. Например, за пробежку босыми ногами по кирпичам, поставленным для просушки. Помню кирпич, который сохранил отпечаток чьей-то ступни после обжига, и мы спорили, чьей. Примеряли его, как Золушка туфельку.

Обедали мы на заросшей травой плотине. Пили принесённое с собой молоко в бутылках, прикусывали хлебом с зелёным луком. Тут же, недалеко, выбивался родник, мы макали в него горбушки, размачивали и этой сладостью насыщались. Формовщицы, молодые девушки, но старше нас, затевали возню. Даже тяжеленная глина не могла справиться с их энергией. Дома я совершенно искренне спрашивал маму, уже и тогда ничего не понимая в женском вопросе:

— Мам, а почему так — они сами первые пристают, а потом визжат?

Вообще, это было счастье — работа. Идти босиком километра два по росе, купаться в пруду, влезать на дерево, воображать себя капитаном корабля, счастье — идти по опушке, собирать алую землянику, полнить ею чашку синего колокольчика, держать это чудо в руках и жалеть и не есть, а нести домой, младшим: брату и сестрёнке.

Я шёл босиком. И обувь жалел, да и всю жизнь, когда можно, хожу босиком. Тем более по тропинкам детства. Но шёл я уже совсем по другой жизни, нежели в детстве: в селе, как сквозь строй, проходил мимо киосков, торгующих похабщиной и развратом в виде кассет, газет, журналов, мимо пивных, откуда выпадали бывшие люди, падавшие в траву для воссоздания облика, мимо детей, которые слышали матерщину, видели пьянку и думали, что это и есть жизнь и что им также придётся пить и материться.

Но вот что я подумал: моя область на общероссийском фоне — одна из наиболее благополучных в отношении пьянства, преступности, наркомании, а мой район на областном фоне самый благополучный, меньше других пьёт и колется. То есть я шёл по самому высоконравственному месту России. Что же тогда было в других местах?

Я вздохнул, потом передохнул, остановился и обещал себе больше о плохом не думать.

— А, вот оно, это место, — понял я, когда поднялся на самое высокое место Красной горы. Тут, конечно, тут мы сидели, когда возвращались с работы. Честно говоря, иногда и возвращаться не хотелось. С нами ходил худющий и бледнющий мальчишка Мартошка, он вообще ночевал по баням и сараям. У него была мать всегда пьяная или злая, если не пьяная, он её боялся. Другие тоже не все торопились домой, так как и дома ждала работа — огород, уход за скотиной. Да и эти всегдашние разговоры: "Ничего вы не заработаете, опять вас обманут". А тут было хорошо, привольно. Вряд ли мы так же тогда любовались на заречные северные дали, на реку, как я сейчас, вряд ли ощущали чистоту воздуха и сладость ветра родины после душегубки города, но всё это тогда было в нас, с нами, мы и сами были частью природы.