Очерки современной бурсы - Алексей Чертков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вот распахивается дверь и появляется преподаватель. Все встают. Он становится лицом к иконе, а дежурный выходит вперед и читает молитву. После нее преподаватель входит на кафедру, садится. Дежурный подает ему список отсутствующих, а педагог отмечает их в журнале.
Пока преподаватель выискивает жертву, бурсаки в страхе молчат. Но вот кого-то вызвали, и он с трепетом душевным выходит к кафедре, крестится и ждет вопроса. Остальные облегченно вздыхают — слава богу, на этот раз пронесло!
В семинарии придерживались правила: спрашивать не часто, зато основательно. За сорок пять минут успевали спросить одного, самое большее двоих семинаристов.
Для большинства воспитанников самым трудным было то, что очень многое приходилось заучивать наизусть. Любой ответ, будь то по священному писанию или по догматическому богословию, по истории церкви или по патрологии, следовало подкреплять цитатами из библии и из произведений отцов церкви. Это требовало колоссального напряжения памяти. Цитату из библии нельзя было пересказывать своими словами, а следовало отвечать слово в слово. А в задании таких цитат, зачастую длиной в полстраницы, насчитывалось несколько. К каждому дню нужно было наизусть выучить несколько страниц текста, не считая содержания уроков. Спрашивали не только последний урок, но и предыдущие. Этим и объяснялся страх перед ответами.
Но вот наступает три часа: время обеда. Снова звонок. Опять молитва, благословение дежурным священником трапезы, чтение «Жития», благодарственная молитва.
За обедом у бурсаков есть приятный момент: раздача писем помощником инспектора.
Обед закончен. Час-полтора свободного времени. Каждый проводит его по-своему: одни ложатся «на боковую», другие беседуют, прогуливаются по лавре или с разрешения начальства отправляются в город по неотложным делам.
Без пятнадцати минут пять звонок оповещает бурсаков о начале полдника. Все отправляются в столовую, молятся, съедают по булочке с чаем и опять молятся.
В пять часом звонок, сзывающий на вечерние занятия. Семинаристы и студенты академии обязаны готовиться к следующему дню именно тогда, когда предписывает начальство, и обязательно под его неусыпным наблюдением.
Среди бурсаков были люди самых разнообразных характеров и способностей. Одним, чтобы выучить урок, требовался час-два, а остальное время они изнывали от скуки или занимались посторонними делами. Другие, менее способные, не могли одолеть семинарской премудрости и за четыре часа, отведенные на подготовку. Им нужно было прочитывать вслух текст учебника и особенно цитаты, чтобы сколько-нибудь сносно выучить их.
Сидит, бывало, зубрила за своим столом, раскачивается из стороны в сторону и бормочет себе под нос:
— Бог есть дух, бог есть дух, бог есть дух…
Это мешает соседу.
— Замолчи, долбежник! — злобно шипит сосед.
А долбежник и рад бы замолчать, но иначе ему не выучить урока. Примолкнет он на несколько минут, а потом снова за свое. Опять негодование соседей, а не то и подзатыльник.
— Замолчи, говорят тебе русским языком! Мешаешь, негодяй!
Встает долбежник и принимается расхаживать по аудитории, приговаривая все те же слова:
— Бог есть дух, бог есть дух, бог есть дух…
Неоднократно воспитанники духовных школ обращались к начальству с просьбой отменить вечерние занятия и разрешить каждому заниматься тогда, когда ему удобнее, как водится во всех учебных заведениях. Однако всякий раз они слышали в ответ:
— Ни за что! Так заведено в духовной школе испокон веков, так и будет! Мы хотим, чтобы вы находились под нашим наблюдением. Разреши вам заниматься самостоятельно, так кое-кто вместо духовной литературы начнет читать светскую, упаси боже, безбожную. А так мы видим, чем вы заняты…
По иронии судьбы городской Дом культуры помещался по соседству со зданием семинарии. Семинаристам грустно бывало слышать, как вечерами молодежь с веселым смехом устремлялась на огонек Дома культуры. Оттуда доносились звуки вальса, вызывая щемящую тоску по тому миру, который после трудового дня пел, танцевал, радовался.
Большинство воспитанников были молодыми людьми в возрасте двадцати-тридцати лет. Физически сильные, здоровые люди жили в ненормальных условиях: лишенные физического труда, занятий спортом, они жирели, становились апатичными.
Даже ходить семинаристам следовало степенно и чинно, приучая себя к манерам священника. Но природа требует своего, и время от времени происходили «срывы»: бурсаки играли в салочки или затевали борьбу между собой. От скуки развлекались и детскими забавами; прятали друг у друга тетрадки, книги, письменные принадлежности, одежду…
Часы приближаются к девяти. Чем ближе ужин, тем сильнее возрастает нетерпение семинаристов. Ужин не только прием пищи, он знаменует собой и окончание занятий.
Звонок. Гурьбой устремляются семинаристы в столовую. Краткая молитва, еда под аккомпанемент «Житий святых», затем вечерняя молитва, продолжающаяся полчаса.
Наконец занятия и молитвы остаются позади. До отбоя — около часа. Одни бурсаки, утомленные занятиями, пораньше ложатся в постель. Другие, сидя на койках, беседуют о жизни, о доме, о родных, о девушках и о богатых приходах. Третьи отправляются на прогулку или идут на свидание.
Запрет выходить за стены лавры без разрешения особенно строго действует в вечерние часы. Но начальству надоедает постоянно надзирать за воспитанниками. К тому же вечером у помощника инспектора много других дел. Наиболее смелые бурсаки отваживаются нарушить запрет и покидают территорию лавры. В большинстве случаев все проходит благополучно, но время от времени помощник инспектора устраивает вылазки и ловит ослушников. Тогда свидания на время прекращаются.
После отбоя наглухо запираются двери, калитка и в скверик спускается с цепи собака. Проникнуть в семинарию после отбоя без ведома начальства почти невозможно. Для гуляк оставались два пути: подкупить вахтера, который любил выпить и не гнушался денежными подачками обеспеченных бурсаков, или возвращаться через окна. Опоздавший должен был перелезть через забор так, чтобы не почуяла собака. Зная ее нрав, бурсаки заранее приучали собаку, давали ей лакомые кусочки, ласкали. Барбос привыкал к ним и не лаял. Надо было также договориться с товарищами, которые прикрыли бы окно спальни, но не запирали его. И наконец, нужно было провести рачителя, который в начале двенадцатого обходил спальни, гасил свет и наблюдал, чтобы все лежали на своих местах. Горе тому, чья постель оказывалась пустой.
Существовало два способа обмануть строгого блюстителя семинарских порядков. Первый состоял в том, что семинарист, уходя, разбирал свою постель и изготовлял из разных тряпок подобие фигуры спящего человека. Чучело накрывалось одеялом. Это был крайне опасный ход: в случае обнаружения фальсификации бурсаку угрожало немедленное исключение.
Другой способ заключался в том, что гуляка договаривался с верными друзьями, а те, когда помощник инспектора обнаруживал пустую постель и интересовался, где ее хозяин, скорчив постные лица и воздев глаза к небу, смиренно отвечали:
— Он молится….
В семинарии были фанатично настроенные воспитанники, которые не ограничивались положенными молитвами и вечерами удалялись в укромный уголок, чтобы помолиться дополнительно и не в казенной обстановке. Начальство знало об этом и хотя не особенно поощряло такие молитвенные бдения, но все же не запрещало их и не контролировало, не желая затрагивать интимные религиозные струны души грубыми подозрениями. К тому же оно было уверено, что проникнуть после отбоя в семинарию все равно никто не в состоянии, и поэтому не опасалось обмана.
В том и в другом случае смельчаки шли на большой риск. Нужно было быть твердо уверенным в товарищах, что они ни по злобе, ни по глупости не подведут. Благочестивых и повышенно религиозных семинаристов уже знали. Бурсаки с веселым нравом тоже наперечет были известны начальству. И смешно выглядело бы, если про заведомого весельчака и балагура, этакого Дон-Жуана, вдруг сказали бы:
— Он молится…
Для такого заявления нужно было заранее подготовить почву. И хитрые ловеласы готовились загодя. Несколько вечеров подряд они действительно уходили куда-нибудь в темный уголок, крестились там и клали поклоны. При этом старались попасться на глаза начальству. Лишь после такой подготовки они решались на ночную вылазку.
ПРО И КОНТРА
Андрей постепенно стал осваиваться в семинарии, привыкать к ее порядкам. То, что в первые дни казалось странным, постепенно приобретало силу привычки, а потому выполнялось легче.
Андрей принадлежал к числу тех, кто сближается с людьми не сразу. Больше остальных друзей по учебе ему нравился священник Лев Гатукевич, который был чуть старше Андрея. Поступил отец Лев, так же как и Андрей, сразу в третий класс. До этого он прослужил год на приходе в Белоруссии, откуда был родом. Гатукевича, хотя он и не имел никакого духовного образования, в сан священника посвятил минский архиерей. Но Гатукевич не хотел оставаться невеждой в богословии и, презрев материальные блага приходской жизни, решил окончить духовную семинарию и академию. Это нравилось Андрею и духовно сближало молодых людей. В свободные часы они часто бывали вместе, строили планы будущей пастырской деятельности.
