Человек-дельфин - Жак Майоль

В большей части баджао — мусульмане. Говорят они на различных диалектах. Если они не погружаются, значит, находятся на борту своих лодок или в деревнях, расположенных в лагунах, в домах на сваях, словом, вся их жизнь проходит целиком на фоне моря. Большинство из них начинает плавать и нырять гораздо раньше, чем научится ходить, совершенно так же, как известные “дети воды” великой реки Меконг недалеко от Бангкока. В основном дети баджао, особенно мальчики, не имеют возможности ходить в школу. Их школа — Природа и Море, их учителя — их родители. У них врожденное чувство клана, и особенно семьи. Они действительно морские кочевники, но не передвигаются поодиночке: вся семья плывет одновременно, подчиняясь ветрам и течениям этой обширной и живописной области, которой являются моря Сулавеси и Сулу с бесчисленными гостеприимными островками. Одна из таких семей прибыла в прекрасный апрельский день, полный солнца и зеркального моря, к нашему кораблю, стоящему на якоре среди коралловых рифов, окаймляющих атолл Апо. Лодка, которая, должно быть, была длиной с десяток метров, имела двойной балансир. Несмотря на более чем скромное водоизмещение и крохотную жилую площадь, там царил такой беспорядок, что можно было подумать, что мы очутились в уголке местного рынка: большие камышовые корзины с провиантом; рыба, развешанная для сушки на шпагатах, натянутых на центральной мачте, парус которой был сложен здесь же; еще живые черепахи, перевернутые навзничь; клетки с курами, скрытые в тени импровизированной крыши из банановых листьев, и при этом еще оставался маленький пятачок, где свободно разгуливали петухи. Под крышей центральной кабины, напоминавшей скорее соломенный шалаш, среди дыма маленькой жаровни и приятных запахов приготовляемой пищи беспорядочно метались полуголые члены всех возрастов этой многочисленной фамилии. Именно там, на этой лодке, я встретил старого Педро Агинальдо. Педро был не только отцом клана и семьи, но также самым опытным ныряльщиком своей области. Чтобы достичь больших глубин, скажем 30 м, Педро пользовался, как и все баджао, плоским камнем, весящим около 8 кг, вырезанным в форме плавника с двумя большими дырами, чтобы иметь возможность просовывать в них пальцы и регулировать угол погружения, изменяя его наклон. Таким образом можно замедлять или ускорять погружение. Достигнув дна, ныряльщик приступает к работе, а затем его вместе с камнем вытягивает за веревку в лодку помощник. Эта элементарная схема нашла себе место на всех широтах, она же вызвала к жизни и мою систему тормозного балласта и шара для ускоренного подъема. Свое первое погружение Педро совершил в 7 лет и продолжает до сих пор, несмотря на свои 80. И хотя его кожа покрыта морщинами от солнца и морской соли, выглядит он отлично, я дал бы ему максимум 60. Секрет его хорошей формы, как он мне позже поведал после нашего совместного погружения на 20 м, был чеснок. Весь день он буквально пожирал его огромными порциями (у него были все зубы). С тех пор я последовал его совету и тоже начал есть много сырого чеснока, особенно по возвращении в Италию и на остров Эльба для тренировок к погружению на 100 м. К большому удивлению всех моих “суб” (подводников), в течение нескольких недель мое время нахождения в апноэ значительно улучшилось. Совпадение? Не думаю. Прямой эффект воздействия чеснока на бронхи и легкие известен с древности; чеснок рекомендуют астматикам и туберкулезникам — словом, чудо, а не средство. Он использовался даже для лечения некоторых кишечных заболеваний. На Востоке, когда во время знойного лета повышается влажность, несколько съеденных зубцов способны поддержать организм в хорошем состоянии. Египтяне при строительстве своих пирамид уничтожали его в огромном количестве по тем же причинам. А не считается разве, что секрет бархатистой, нежной, как фарфор, кожи прекраснейших китайских женщин кроется в разумном употреблении чеснока и растительного масла? Чеснок, по-видимому, эффективен и при переохлаждении тела, головных болях, катарах дыхательных путей. Логично предположить, что он может стимулировать, например, участие некоторых резервных легочных альвеол, которые обычно не функционируют полностью, что объяснило бы увеличение времени апноэ.

Полинезийские ныряльщики

Если какой фильм и отложил отпечаток не только на мою молодость, но и на мое взрослое подсознание, то это был точно “Табу”, исключительная немая лента Роберта Флаэрти. Снятый в 1927 г. в Бора-Бора, он в простом повествовательном стиле фильма-хроники наших дней рассказывал о жизни и приключениях ловца жемчуга. Я видел этот фильм в мрачные годы фашистской оккупации, и хотя мы с моим братом ныряли тогда на 10 и даже 15 м в небольших бухтах Самены и Моиэ-Па около Марселя в поисках дополнительного пропитания в тот жестокий период, я, конечно, не думал, что смогу сравниться однажды с этими мужчинами, которые в моих глазах символизировали предел погружения и отождествлялись с тем далеким подводным раем, каким представлялись Южные моря. Нужно было поехать туда самому, чтобы на месте в Тихом океане убедиться в том, что ловцы жемчуга в Полинезии и особенно на островах Туамоту отличаются от других ныряльщиков. И если кто-нибудь где-то индивидуально и преодолевает глубину в 35–40 м, никто, кроме маори (народ, коренные жители Новой Зеландии. Маорийцами также часто называют местное население о-вов Кука, не составляющее единого этноса), не может обеспечить стабильность таких погружений в течение всего сезона, длящегося несколько месяцев. Именно это является общим фактором для всех народов (К этническим группам в этом районе принадлежат кроме маори гавайцы, таитяне, туамотуанцы и др.), живущих на многочисленных островах.

Древние легенды о My, затонувшем земном рае в бездонных впадинах Тихого океана еще раньше Атлантиды, рассказывали о существовании народов, живших в прекрасном симбиозе с подводным миром. Полинезийцы с их радостью жить, инстинктивной деликатностью и прежде всего врожденной непринужденностью, свойственной в общении с водой мужчинам и женщинам, молодежи и старикам, не являются ли они далекими и, возможно, последними потомками тех народов? Было бы, безусловно, интересно проследить до конца эту гипотезу, но пока просто посмотрим, как может складываться один день ловца жемчуга.

Мы находимся в лагуне Хикуру одного из островов Туамоту. Сильно дуют пассаты, и температура не настолько приятна, как нам обещали. Семь часов утра, и ловцы жемчуга покидают деревню в балансирных пирогах, на которых роль подвесного мотора исполняют древние весла. В каждой пироге находятся только два человека: ныряльщик и его помощник — тэтэ. Меньше чем за час они уже на месте ловли и принимаются за работу. Молодежь и старики, все обладают одинаковой физической структурой маори: костяк и мускулатура чрезвычайно могучие, сильно развитый торс, рост выше среднего. В течение 5—10 минут, которые предшествуют первому погружению, или после долгого перерыва, ныряльщик выполняет гипервентиляцию, следуя очень характерной технике: длинный вдох, 2–3 секунды задержки дыхания и глубокий выдох, сопровождающийся долгим свистом сквозь губы, сложенные буквой “о”. Одновременно идут приготовления: надевается маска или очки (которые, несмотря на тенденцию к забвению, все же придуманы были под этими небесами), сделанные из бамбука или меди, имеющей преимущество в ковкости; на правую руку надевается жесткая рабочая перчатка — изначально просто отрезок прочного полотна, — которая служит для предохранения от порезов при отрывании жемчужниц от пустой породы. Когда ныряльщик готов, он опускается в воду рядом с пирогой, продолжая гипервентиляцию и, более того, усиливая ее вплоть до того момента, когда, сделав последний глубокий глоток воздуха, не исчезнет с поверхности ногами вниз. Спуск ускорен балластом, который он держит ногами и который соединен с лодкой канатом, скользящим но правой руке. Свободной рукой, если есть необходимость, ныряльщик корректирует давление, зажимая ноздри. Спуск длится от 30 до 45 секунд на глубину 30–40 м. Лишь на дне ловец приступает к сбору, кладя устриц в круглую корзину с двумя ручками, спущенную отдельно помощником. Ее он также может вытащить на канате в любую минуту. Ныряльщик начинает выдувать остаток воздуха чуть раньше, чем высунется на поверхность, и, достигнув се, немедленно делает быструю гипервентиляцию, продолжающуюся 2–3 минуты, после чего вновь скрывается под водой. Для глубокого погружения на 30 м общее время апноэ составляет 2–2,5 минуты. И так как это занятие продолжается в течение шести часов, нетрудно понять, что от частоты, с которой осуществляется апноэ, могут возникнуть многочисленные нарушения в организме — от простой глухоты до частичного и даже общего паралича. Полинезийские ловцы жемчуга больны манией преследования со стороны того, что они называют “таравана”, нечто похожее возникает и у аквалангистов, так называемая кессонная боязнь — боязнь кессонной болезни. Причины везде одинаковы: слишком короткое время быстрого подъема на поверхность не дает возможности крови полностью избавиться от накопленного в ней азота. “Пузырь”, т. е. газовая эмболия (Эмболия — закупорка кровеносных сосудов инородными частицами, приносимыми с кровью.), может возникнуть и у опытного ныряльщика, который погружается с аквалангом и не делает остановок на различных уровнях подъема; но весьма опасна частая серия долгих погружений в апноэ, следующих через слишком короткие интервалы. Таким образом, замечено, что таравана не поражает ловцов, которые заполняют время между погружениями песнями, молитвами или делая длинные паузы и хорошо, но без напряжения вентилируя легкие. Это способ, к примеру, ловцов из Мангаревы, которые погружаются только каждые 15 минут после медленной и выдержанной гипервентиляции, предшествующей традиционным пениям, и практически не знают мучений тараваны. Напротив, их собратья из Туамоту, совершающие свои погружения каждые 4–8 минут, часто подвержены этому недугу. До последних лет незнание фундаментальных законов погружения вело к большому количеству болезней и смертей у многочисленной армии ловцов. Важно отметить, что у ама, которые очень редко переходят рубеж 25 м, инциденты такого рода — редчайшее явление. Однако и здесь, как и в других местах, использование автономного скафандра быстро вытесняет свободное погружение в апноэ, и ловцы жемчуга из свободных людей, какими они были, находясь в тесном и живом единстве с миром лагуны, становятся рабочими моря, анонимно и стереотипно скоблящими дно.