Человек-огонь - Павел Кочегин

Среди казаков рокот негодования.

— «…Но когда предписание вступить немедленно в формальные переговоры о перемирии было сделано Духонину категорически, он ответил отказом подчиниться», — продолжал читать председатель дивкома.

— Дышло ему в глотку, — выкрикнул возмущенный казак и поднял над головой винтовку.

— Кол осиновый! — поддержал рядом стоящий.

— «Солдаты! — продолжал читать Томин. — Дело мира в ваших руках…»

— Дельно сказано, — раздался голос сзади.

— Не перебивай! — одернул другой.

— Читай! — нетерпеливо требуют третьи.

— «…Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклониться от ожидающего их суда»…

— Наш сморчок загодя в шесток, — бросил кто-то, намекая на побег генерала.

— Дальше петли не убежит.

— Тихо, товарищи, тихо, — успокаивают люди друг друга, увеличивая шум и гвалт.

Когда успокоились, Томин продолжал:

— «Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок»…

И снова не сдержались.

— Томин, принимай дивизию! Принимай, принимай! — кричат с разных сторон.

На землянку поднимается Каретов.

— Кто за то, чтобы Николая Дмитриевича Томина избрать начальником 1-й Оренбургской казачьей дивизии, прошу поднять руки.

Взметнулись штыки. И тут же требование:

— Читай!

— «Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем»…

— У-ра-а-а! Даешь мир! Да здравствует Ленин! Ленину ура, ур-а-а-а… Ленину-у-у-у…

На участке, занимаемом дивизией, в тот же день произошло братание русских и австрийских солдат.

Вопрос «Что делать?» снова встал перед Томиным и его друзьями.

С фронта одиночно, подразделениями и частями, с оружием и без оружия неудержимым потоком хлынули солдаты. Это разлагающе действовало на казаков. Они все настойчивее стали спрашивать: когда же домой?

— Все идут, а мы что? — требовали однополчане.

Дивизия дислоцировалась на территории Украины, где власть захватило буржуазно-националистическое контрреволюционное правительство. Оно поспешно готовило армию. В дивизии появились агитаторы Центральной Украинской рады, сманивая в свои войска казаков.

Поймали двух лазутчиков от генерала Каледина, которые призывали станичников вступить в войско донского казачества.

Над соединением нависла смертельная угроза: или оно расползется по одиночке, группами, или будет уничтожено контрреволюцией.

Томин собрал дивком, рассказал о положении, в котором оказалась дивизия, попросил высказать свои мнения.

Первым выступил Полубаринов. Он имел задание любыми средствами задержать дивизию на месте.

— Мы не можем открыть фронт перед противником и поэтому должны оставаться на позициях. Уход дивизии с фронта считаю предательством революции, изменой молодой республике Советов, позорным дезертирством. Открыть фронт перед врагом, это значит вонзить нож в грудь любимой Родине. Народ и Советская власть не простят нам такого подлого предательства.

Высказав свое мнение Полубаринов сел, сложив нога на ногу, скрестив на животе руки.

Некоторое время среди членов дивкома была растерянность.

— Как быстро перенарядился, — подумал Томин. — Когда решался вопрос: с кем идти? — Полубаринов отсиделся в штабе, не подавая своего голоса ни за, ни против. А теперь — на тебе! Другом Советов стал.

Слово попросил Каретов.

— Полубаринов не видит, что творится вокруг. Одной нашей дивизией фронта не закрыть, он уже открыт на сотни верст. Поэтому я присоединяюсь к мнению начдива и председателя дивкома товарища Томина, организованно идти в Москву, стать на службу Советской власти. А там уж дело командования, где нас использовать.

Проголосовали. Томин зачитал приказ о переходе дивизии в Москву.

Приказ одобрили все казаки и командиры.

Погрузившись в эшелоны, полки, соблюдая революционную дисциплину, двинулись на север, к Москве.

Томин ехал в первом эшелоне, его заместитель Каретов — в последнем.

В пути соблюдали строгий порядок: пока последующий эшелон не прибудет на станцию, впереди идущий не имел права выходить с нее.

На площадках мешки с песком, пушки и пулеметы, готовые к бою. Караулы беспрестанно несут свою службу.

На одной из станций в вагон Томина заявились три представителя от генерала Каледина — офицер и два нижних чина.

Каледин предлагал Томину повернуть эшелон на Дон, взамен обещал оставить его начальником дивизии, присвоить звание полковника и в придачу дать столько золота, сколько сможет унести.

Возмущенный Томин выгнал парламентеров.

В Киеве произошла задержка.

Начальник эшелона Тарасов доложил, что Томина требует к себе военный комендант станции.

— Ого! Видал, какой фрукт нашелся! — возмутился Томин. — Как, Федор Степанович, ты думаешь?

Гладков погладил широкий лоб и, подумав, ответил:

— А я так думаю, Николай Дмитриевич, что если коменданту нужно встретиться с начдивом Первой Оренбургской казачьей дивизии, то пусть он придет к нему.

— Слышал, Дорофей Глебович, что сказал Федор Степанович. Так и передай коменданту наш ответ. Здесь нам придется подождать прихода всех эшелонов, а пути заняты. Передай еще коменданту, что если он не явится сюда и если через десять минут не начнет освобождать пути для эшелонов дивизии — начнем говорить языком пушек и пулеметов.

Военный комендант станции Киев явился к Томину в сопровождении трех гайдамаков в шапках с кисточками. Офицер пристукнул каблуками, вскинул руку к папахе:

— Гос… ваш… товарищ начдив! Имею честь представиться: штабс-капитан…

— А я, штабс-капитан, не имею чести знать офицера доблестной русской армии, который лижет зад украинским буржуям. Говорите, что нужно?

— Вас желает видеть пан Петлюра, — преодолевая страх и сдерживая злобу, ответил офицер.

— Зато я не имею никакого желания встретиться с вашим паном Петлюрой и не имею чести его знать. Если через час не будут освобождены все пути для эшелонов, — Томин встал и, уже стоя, закончил: — Первой Оренбургской казачьей дивизии, то ни от вас, ни от вокзала ничего не останется, да и Петлюре вашему не поздоровится. Идите!

В последних числах декабря 1917 года дивизия прибыла под Москву, на станцию Люберцы.

Томин в сопровождении своих друзей едет к командующему Московским военным округом и докладывает:

— Первая Оренбургская казачья дивизия в полном составе, со всем вооружением и имуществом поступает в распоряжение Советской власти!

НА РАССВЕТЕ

…На лестнице застучали стылые валенки, дверь открылась, и в комнату ввалился Полубаринов.

Томин удивился. Расстались они в Самаре, где расформировывались два полка дивизии. По поручению дивизионного комитета Полубаринова оставили там для сдачи имущества, оформления документов, на что должно было уйти не более двух-трех недель. Однако прошло уже более месяца, а Полубаринова все не было. Уж не перекинулся ли Вениамин к врагу? — думал Томин.

И вот он — нате вам, собственной персоной!

Томин затопил буржуйку, сразу стало теплее. Вскоре из рожка жестяного чайника стали вылетать струйки пара, крышка задребезжала.

Собирая на стол, Томин рассказывал о событиях последних дней.

— Не мешало бы за встречу выпить, случай подходящий, — предложил Полубаринов.

— Ни по случаю, ни без случая — не пью! — проговорил Томин. — Да и что за случай? Не сумели сберечь дивизию!

— А что бы ты сделал? — спокойно спросил Полубаринов.

— Как что?! Да в Питер надо было махнуть, к Ленину! Вот почитай-ка, — и Томин подал Полубаринову «Правду», в которой была напечатана речь Ленина на проводах первых эшелонов социалистической армии.

— Читал. Напрасно волнуешься, Николай. В Питер ты бы поехал или за Питер, от этого положение ничуть не изменилось бы.

Полубаринов встал, подошел к Томину, обнял за плечи и, увлекая к дивану, заговорил:

— Давай-ка, дружок, сядем рядком да потолкуем ладком.

Томин движением плеч освободился от рук Полубаринова, но все же сел на диван.

— Не обижайся на меня, Коля, но я тебе скажу правду: мелко ты ныряешь, — заискивающе глядя в глаза, начал Полубаринов. — Ты забываешь, что мы казаки, а казакам у Советов ни на грош доверия нет, так что, хоть из кожи лезь вон, все равно в добрые к ним не войдешь.

В груди Томина закипала злоба, хотелось прервать этот разговор (он уже догадался, куда гнет Полубаринов), но решил выслушать до конца.