Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и зря! — буркнул Володя.
— Я с тобой, сынок, об этом утром на рыбалке поговорю, — строго предупредил отец.
А я заметил, что Катя смотрит через стол на Володю, а в глазах у нее — печаль и жалость.
Мы еще посидели некоторое время, поговорили, а затем стали расходиться и готовиться ко сну. Родители отвели Полине комнату в мансарде, рядом с Катей, а меня решили переместить из дома во флигель, для собственного спокойствия. Когда я желал всем спокойной ночи, я шепнул Полине кое-что насчет окошка. Она все поняла и заговорщицки улыбнулась мне, а я — родителям. Смешные! Мне ли, облазившему в детстве все закоулки Убежища, было не знать самый кратчайший путь из флигеля — по сосне — на крышу — и оттуда в мансарду!
7
Что же это за птичка пела там, за окном, на рассвете, когда я открыл глаза, разбуженный ее трелью, а Полина еще спала, положив голову на мою грудь? Она что-то прошептала во сне, вздохнув, и я осторожно, чтобы не потревожить ее, выскользнул из кровати. Одеяло сползло на пол, она лежала обнаженная и была прекрасна. Я любовался ее лицом, точеной фигурой, всеми изгибами тела, и мне слышались всплывшие в памяти слова: «Ты хочешь уходить? Но день не скоро. То соловей — не жаворонок был…» Не их ли она прошептала только что? Укрыв ее, я поспешно оделся, потому что в нашем доме все поднимались рано и мне не хотелось с кем-нибудь столкнуться. Я вылез через окно на крышу и огляделся. Куда-то далеко-далеко текла река, сливаясь с безоблачным небом; от нее веяло свежестью и неугасимым покоем. Но где же она, моя утренняя звезда? Вновь исчезла, явившись не мне.
Пройдя по крыше, я перебрался на сосну, а ветка под ногой треснула, и я загремел вниз, на вспаханную клумбу.
Тотчас раздался насмешливый голос:
— Ты чего, как кот, по крышам лазишь? — В тени деревьев на скамеечке сидел Николай и покуривал.
— Да так, тренируюсь. — Я встал, потирая ушибленное место.
Он догадался и хмыкнул. Потом подвинулся.
— Садись, покурим.
— Рыбаки наши уже ушли?
— Давно. Расскажи-ка лучше, что у вас там в Москве происходило? Когда парламент брали. — Его теперь интересовала только война, так я понял.
— Из танков стреляли. Кумулятивными снарядами.
— Знаю. — Николай кивнул. — В таких случаях от человека одно воспоминание, а мозги на стенке. Вот сволочи! — добавил он. — Русские в русских. Дожили. Даже Гитлер такого не добивался… Я тебе так скажу, Леша: все политики — они такие козлы! Была бы у меня дивизия, двинул бы ее на Москву и навел порядок.
Он плюнул на землю и выругался. Я не знал, что ему ответить.
— Ты занимайся чем хочешь, а в политику не лезь никогда, — продолжал он. — Впрочем, и в армию тоже. Мы как жупел для всех. Вот бросили нас на Кавказ, а что толку? Как прокаженные ходим. — Он посмотрел на меня, зевнул и равнодушно произнес: — Застрелиться, что ли?
Прямо на нас спланировал желто-красный лист, оторвавшись от дерева. Николай поймал его на лету и разгладил на коленке.
— Осень… Если бы хоть знать, зачем все? Играем в солдатиков, в любовь, а не понимаем, что сами мы манекены, куклы. Нами также играют. И теми, кто нами. Целый театр марионеток.
— Катя не марионетка, — возразил я.
— Разве что, — согласился он, дунув на лист.
— Коль, а что она тебе говорила вечером, за столом? — Безумно хотелось узнать.
Николай усмехнулся, взглянув на меня.
— Есть слова пустые, а есть простые. Но главное — кто их тебе произносит и как. Пойдем, что ли, дрова порубим?
— Пошли, — согласился я. Все равно ложиться уже не хотелось.
Николай набросился с топором на бревна так, словно перед ним было вражье полчище, только щепки летели. Не хотел бы я подвернуться ему под руку в горячую минуту.
— Почему ты не женишься? — спросил я, складывая дрова в поленницу. — Одному же плохо!
— В два раза лучше! — крякнул он, махнув топором. — А ты что, жениться надумал?
— Не знаю, — пожал я плечами. — А почему бы и нет?
— Ну и глупо. Вот Володька женился, у него хоть деньги есть. А у тебя? Миллион долгов.
Точно, подумал я, ровно миллион.
— Выбрось ты эти романтические бредни из головы, — продолжил Николай. — Займись каким-нибудь серьезным делом, поступи в институт. А еще лучше — плюнь на все и живи здесь, с мамой. Работы полно, хватит. Она, конечно, девушка красивая, но тем хуже для тебя. Красивые люди недобрые, у них одно окно — зеркало. Ей нужен блеск, поклонение, Москва, а лучше — Париж. — Каждое его слово вбивалось в меня, словно удар топора. — Она никогда не поймет тебя, а ты — ее. Вы с разной земли. Так что оставайся на своей почве, здесь. А потом, может быть, и я к вам присоединюсь. — Николай задумался над своими словами и добавил: — Когда война кончится.
Не хотелось мне его слушать: что он знал о любви? Мы закончили с дровами и пошли к дому, но настроение у меня пошатнулось. Мама и Катя занимались «зверюшками», и я стал помогать им кормить кроликов.
— Что-то ты рано поднялся, поспал бы еще, — сказала мама.
— Кто рано встает, тому Бог подает.
— Совершенно верно, — улыбнулась Катя.
Вчера она сказала мне, что есть два вида пострига: один строгий, когда живут в монастыре, в келье, а другой более мягкий, домашний. И меня порадовало, что Катя выбрала второй. Я вдруг подумал, что могло бы быть, перенесись мы на десять лет вперед и сложись все так, как я хочу: стоит наше Убежище, еще более крепкое, за высоким забором, но с открытыми настежь воротами, которые запираются только на ночь, рядом поле, большое хозяйство, у Николая жена и уже двое детей, во дворе часовенка, куда Катя ходит, мама уют поддерживает, а у отца новое увлечение — он теперь нюхает табак из табакерки и пишет историю рода Барташовых, а Володя, ну что ж, раз так к Москве присосался, пусть в гости приезжает. Я подумал о Полине, но почему-то не мог подыскать ей место на этой картине. Себе мог, а ей…
Мама ушла готовить завтрак, а Катя предложила:
— Пойдем погуляем? Пока Полина спит.
И мы отправились к Волге. Я шел чуть позади нее и представлял, как она будет выглядеть в
