Этюд с натуры - Виктор Тихонович Сенин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг пополз слух, связалась, говорили, с бригадиром да и наградила его какой-то стыдной болезнью. Я уже большой, в девятый класс бегал. Среди пацанов, известно, тайн нет. Докатилась брехня и до меня. Как услышал, дара речи лишился, озверел. Обидчика едва живого увели, вырвав из рук моих. Бил, не разбирая куда, и боли не чувствовал, руки после драки распухли, как лепехи.
Но это только присказка. Встретила нашу мать жена бригадира, подластилась лисой, на чай позвала. Мать ничего не заподозрила, согласилась, может, намереваясь прояснить истину, на свет правду вынести. Многие и не верили в сплетню. Знали: бригадиру соврать, что плюнуть. Был у него, верно, заход, пробовал в наш дом через окно залезть. Только таким макаром и выскочил. Синяки неделю примачивал. Не пошла впрок наука, похваляться возле магазина начал, что приветила будто мать наша, сменила гнев на ласку. А тут и мать, разговор, конечно, услышала.
К стене магазина вилы были приставлены, зубья до блеска выбелены. Мать — за вилы да ими бригадира к стенке: «Лазил ты ко мне в постель, говори, подлюка?» Перепугался бригадир до смерти, признался, что врал, наговаривал. «То-то же…» И отбросила вилы. Попробовал бы упорствовать — точно, вогнала бы вилы до черенка.
Может, со злости бригадир и ляпнул про болезнь и откуда она… Так вот зашла мать в его дом с миром, а бригадирша с бабами взяли и остригли мать, чтоб на позор выставить. Со стыда да отчаяния убежала мать в лес и повесилась. Успели, к счастью, из петли вытащить, в больницу отвезли.
А правда вскоре сама собой всплыла. Председатель колхоза, — у нас тогда еще был колхоз, — узнав о происшествии, завернул к бригадиру, увидел злыдня во дворе да и скажи напрямик: «Повесилась Игнатьевна, позора не стерпела. Да чтоб такая женщина на пакость пошла… Следствие установит, милиция скоро будет!»
Бригадир подхватился, забегал по двору и давай жену честить последними словами: «Курва разэтакая! Не виновата она вовсе! Не виновата! Набрехал я… В Ленинграде, когда ездил, у знакомой бабенки и заночевал…»
После бригадиру этому колом ребра-то пересчитал. До суда дошло, да колхозники заступились. А бабка Ани не много пожила на этом свете, чахнуть начала. Летом в теплый платок куталась, все ей холодно… — Степан зашуршал пачкой, достал сигарету, чиркнул спичкой нервно, потом еще раз. Огонь вспыхнул, выхватил из темноты Степана, угол крыльца, ветви яблони. — Такая она, жизнь, мать ее… За гриву норовишь вцепиться, а она тебя копытом, копытом…
Ночевал я с Аней в светелке, но уже на одной кровати. Изнемогая от объятий и ласк, Аня лежала на моей руке.
— Заманила тебя в свои сети, не испугался ли?
— Ничего я не боюсь. Ты первая моя любовь. И последняя…
Долго молчала, притрагиваясь губами к ямочке у меня на подбородке.
— Тогда и я ничего не боюсь… Рожу тебе ребеночка и успокоюсь.
— Будет сын или дочка. — Искренне верил, что по-иному и быть не может. — Сын — Вадимом назовем, а дочка — Аленой.
— Обними меня. Крепче…
Словно ребенок, она хотела укрыться, защититься от окружающего мира. Предчувствовала беду, что ли?
Перед ноябрьскими праздниками опять неожиданно позвонил Николай Синягин.
— Привет, старик! Верно то, что говорит о тебе Тося?
— Что же Тося говорит? — ответил я сдержанно, закипая злостью, как это бывало давно, когда Николай подначивал Гришина. В те минуты я не любил Синягина. Если не доходило до скандала, то лишь благодаря Анатолию.
— Да чушь, бред сивой кобылы! Будто ты собираешься жениться на Ане.
— Так оно и есть. Женюсь…
На другом конце воцарилось молчание.
— Ты чего замолчал? — спросил я.
— Думаю, не сдурел ли часом? Ты знаешь ее? Знаешь?
— Что-то не пойму твоей запальчивости.
— Да у нее перебывало… Тося рассказывала случай?
— Какой еще случай?
— Ну, когда она у меня с подругой первый раз ночевать осталась! С подругой этой я и ушел!
— Одни болтают, а ты, как баба, сплетни собираешь…
— Болтают? Предупреждаю, дурак! Если хочешь знать, подруга та… Анька и есть!
Трубка в моей руке от удара разлетелась на куски.
К Ане я в тот день не поехал, хотя и обещал. Она, конечно, звонила не раз, но я не отвечал. У меня дурное правило: когда на душе кошки скребут, ложусь в постель и стараюсь как можно скорее уснуть. Я разделся, лег и укрылся с головой одеялом.
Не позвонил и на второй день. Лишь к вечеру снял трубку.
— Что-нибудь случилось, Андрей? — спросила она обеспокоенно.
— Работы очень много…
— Но позвонить мог? Сказал бы, что занят. Я ведь не отходила от телефона.
Укоризна, с какой произносила эти слова, не понравилась. Не муж, а уже отчитывает. Хотя и понимал, что права Аня. Труда большого не составляло снять трубку, набрать номер и сказать, чтоб не ждала. Искал повод для оправдания и не находил.
— Завал в лаборатории… Разберусь немного — сразу позвоню…
— Поговори со мной.
— Некогда, Ань. Должен посидеть над отчетом. Сдавать завтра, а я не проверил.
— Ну ладно, мой дорогой. Целую тебя и жду.
Звонить не возникало желания, образовалась какая-то пустота в душе. Не хотел ни слышать, ни видеть кого бы то ни было. А тут и впрямь работы привалило, зашились с темой. Группа оказалась в тупике, а заказчик поджимал. Мы засели за расчеты, производили повторные исследования, проверки и задерживались до позднего вечера. Приходил домой усталый, с гудящей от лабораторного шума головой.
Аня металась, не находила выхода в создавшемся положении. Виноватой себя ни в чем не считала, дурного не подозревала, а неизвестность пугала. Порывалась ехать ко мне, но я останавливал, чем доводил ее до слез. Последнее раздражало, переходил на крик.
— Ты меня мучаешь, Андрей. Что произошло? Ты вдруг переменился, чужой…
— Не бери за горло! — взрывался я неведомо почему. — Ты меня за собственность считаешь.
— Будешь разговаривать со мной в таком тоне, я положу трубку.
— Мне надо побыть одному, разобраться во всем.
— В чем разобраться, в чем? Ты разлюбил меня? Скажи, разлюбил?
— Опять за горло…
— Прости, не буду донимать глупыми вопросами. Андрей, ты дорог мне. Я не смогу теперь без тебя. Не смогу!.. Скажи хоть, что случилось?
— Ты с Николаем встречалась? — выпалил я то, что все время мучило и терзало меня.
Она долго молчала. Даже испугался: как бы в истерике чего не натворила
