Другая река - Людмила Астахова

Оба телохранителя уже поджидали Илаке, не проявляя никакого нетерпения, пока девушка прощалась с отцом. Дугнас купил для дочери замечательную серую лошадку, не поскупился он и на крепкого трехлетку для лучника Грина. Выбор же эльфа сильно всех озадачил: его кобыла казалась сшитой из нескольких пестрых кусков шкуры – белых, коричневых, желтых и серых. Наверняка торговец, избавившись от нелепого животного, прямиком отправился в храм заказывать небесам благодарственную молитву. Самого же Ириена странность раскраски его приобретения ничуть не смущала, наоборот, он счел сделку более чем удачной и чужим мнением не интересовался.

– Прощай, Ириен, – просто сказал Дугнас, пожимая твердую, как доска, узкую ладонь эльфа. – Прощай и спасибо.

– Прощай, – отозвался тот.

Вряд ли им доведется встретиться еще раз, оба это знали, но если для лирзского ученого подобные прощания внове, то у Ириена их накопилось много, даже слишком много. Он скупо улыбнулся зареванной, но счастливой Нили. По крайней мере от этой обузы он теперь избавлен, пусть теперь Дугнас возится с девчонкой.

Илаке ловко взобралась в седло (спасибо папочке за уроки верховой езды) и, послав отцу воздушный поцелуй, гордо пришпорила лошадь, чувствуя как никогда ранее свою значимость. Жаль только, что утро было раннее и мало кто из соседей смог увидеть, как Илаке покидает отчий дом.

Полусонный стражник у городской заставы хмуро оглядел ранних путников и без лишних вопросов поднял перед ними желтую перекладину, освобождая дорогу. И тут-то Илаке внезапно обнаружила, что, проведя под домашним арестом почти целый месяц, она пропустила приход весны. Молодая листва сияла на солнце нежной зеленью, радуя утомленные за зиму глаза свежестью и новизной. Небо огромным куполом опрокинулось на сверкающий мир, и вечно сумрачный серый Лирз показался девушке забытым сном. Мир был полон красок, звуков и запахов. Все-таки даже в самом чистом городе запахи остаются прилипчивыми и тяжелыми от скопления человеческих тел, от животных, от всяческого ремесла. Нос к ним быстро привыкает, и человек перестает их замечать, пока не покинет пределы людского поселения. Илаке тоже вдыхала запахи земли и травы, жмурясь от наслаждения, пока носик ее внезапно не соприкоснулся с очень неприятной вонью. Она встрепенулась. Так могли вонять только трупы. И верно, совсем рядом с дорогой, прямо с ветки старого дуба свисало два тела. Илаке хотела побыстрее проехать мимо, но эльф, остановив свою лошадь, придержал и ее Крупинку.

– Гляди-ка, каковы красавцы, – сказал он, ухмыляясь самым препаршивым образом. – Еще с зимы висят. Не хочешь рядышком устроиться, сударыня Илаке?

Лучник глупо хохотнул, глядя на вытянувшуюся физиономию девушки.

– Зачем? – не поняла она.

Эльф изобразил крайнюю степень удивления на лице и голосом, полным нескрываемой издевки, спросил:

– Это ведь ты любишь говорить о смерти и считаешь, что жизнь груба, а смерть прекрасна и величественна. Разве нет?

– Так сказала не я, а один мудрый человек, – ответствовала с достоинством девушка. – Я говорю об Эрлионе, орфирангском поэте и сочинителе, если это имя вам знакомо, господин Альс.

– И в чем же, позволь узнать, красота и величие вот этих двух? – продолжал любопытствовать эльф, указывая на куски изуродованной плоти, в которых уже с трудом узнавались люди.

Разумеется, ничего замечательного в мертвецах не было. А кроме того, они смердели на всю округу так, что щипало глаза, но Илаке не желала уступать в споре.

– Я не знаю этих… людей и за что их повесили… Но наверняка за дело. Возможно, они были разбойниками или ворами. И их смерть отличается от добровольного ухода из жизни. Смерть насильственную и добровольную сравнивать невозможно.

Эльф задумчиво оглядел сначала висельников, а затем девушку с выражением крайнего сомнения на лице.

– Ты хочешь сказать, что если повесишься где-нибудь подальше от двух негодяев на цветущей вишне, совершенно притом добровольно, да еще в чистом нижнем белье и розовом платье, то через два месяца будешь выглядеть много лучше и пахнуть гораздо приятнее?

– Это некрасивая смерть! – воскликнула Илаке. – Не нужно все время передергивать. Для того чтобы уйти из жизни по собственной воле, нужно иметь много мужества и духовной силы. Того самого, чего у большинства обывателей нет и в помине.

– Да уж, а еще совершенно необходимо иметь большой запас глупости, эгоизма, тщеславия и наивности, – охотно согласился эльф.

И пока девица, в досаде стукнув кулачком по луке седла, тщетно старалась подобрать нужные аргументы, он шлепнул по шее свою уродину-кобылу и как ни в чем не бывало потрусил дальше по дороге, словно мгновенно позабыл об их споре.

Сглотнув обиду и получив от Грина косую усмешку в придачу, Илаке не столько расстроилась, сколько рассердилась, в основном на себя. В гостиной у подруги Вальтис или у не менее образованного Корда Фери она с легкостью давала отпор любому оппоненту, ловко выстреливая цитатами из научных трактатов, стихотворными строками знаменитых суровой жизнью и трагической смертью поэтов, разбивая встречные доводы одной лишь игрой ума. Поразмыслив, Илаке списала свое теперешнее поражение на смену впечатлений и внезапность эльфьего словесного нападения. Ничего-ничего, она ему еще покажет. Что-что, а смутить начитанную и бойкую на язык дочку Дугнаса Винима не так просто, как кажется. Для начала Илаке надулась и весь день не разжимала губ, играя в молчанку. Однако тактика, которая безотказно действовала на отца, на наемников никакого влияния не оказала. Впрочем, ее телохранители говорливостью не отличались и от того, что девица угрюмо молчит в течение всего дня, никак не пострадали. Им-то что, они привыкли целыми сутками не вылезать из седла, а вот Илаке порядком измучилась, отбив себе весь зад. Но гордячка изо всех сил стараясь воздержаться от жалоб. Еще не хватало, чтоб она просила об отдыхе всяких хамов и неучей. Когда же эльф объявил, что пора сделать привал, Илаке едва сдержала стон облегчения, еще не подозревая, что мучения только начались. Она тяжелым неуклюжим мешком сползла на землю сама не своя от усталости. Ноги болели и отказывались сгибаться в суставах, спину пекло огнем, и каждая жилочка молила о пощаде. Единственное, что девушка могла сделать самостоятельно, это рухнуть на землю.

– Ишь ты, уморилась никак, – хмыкнул Грин.

– Запомни, Снегирь, – насмешливо заметил Альс. – Гордость – это такая роскошь, которая далеко не всем оказывается по плечу. Наша барышня, похоже, почитает себя умелой наездницей и жаловаться на натертую задницу не может по принципиальным соображениям.

– По каким-каким ображениям? – переспросил стрелок.

– Принципиальным, Снегирь. Это когда человек решает сам для себя, что так он будет делать, а эдак – никогда. И строго придерживается установленных правил.

– Ага, у нас в деревне энтот прынсып называют бзиком и крутят пальцем у виска. Ну-ну, буду таперича знать.

– Ну зачем же так. Иногда принципы дело хорошее, даже в чем-то полезное. Вот если, к примеру, трактирщик принципиально откажется разбавлять пиво, почитая такое поведение безнравственным и преступным, то ничего плохого, кроме хорошего, не будет.

– Ежели не считать, что разорится энтот ваш трактирщик в три счета, то оно конечно. А с чего ему прикажете на лапу мытарю давать? Нешто мы не понимаем тонкостев. Пущай разбавляет, но не шибко нагло, да воду берет, которая почище. И ваще, меня от крепкого пива пучит.

– Это ты у нас такой понятливый, а барышня Илаке смотрит на вещи иначе.

Он говорил так, словно Илаке рядом вовсе не было, как о постороннем предмете, продолжая расседлывать лошадей. Грин собирал хворост и возился с костром. А у измученной девушки не осталось сил для обид и достойного ответа. Даже если б она хотела помочь наемникам по хозяйству, то все равно не смогла бы двинуть даже пальчиком. У них и без ее помощи получалось прекрасно. Благо Дугнас дал в дорогу головку сыра, изрядный окорок, целую гору лепешек, крупу и масло. Эльф заварил каких-то сушеных ягод, сладковато-кислых на вкус. И, пока наемники неторопливо смаковали ароматное питье, Илаке торопливо, как голодная волчица, проглотила свой ужин, обжигаясь отваром. Тепло костра, сытая тяжесть в желудке и усталость увлекли девушку в сладкие объятья сна. Она спала и не видела, как Грин, сводив лошадей на водопой, перебирает серебряные монеты, мечтательно любуясь их тусклым блеском, в мельчайших деталях воображая, на что истратит свое нежданное богатство. Как Альс медленно бродит вдоль границы света от костра и кромешной темноты тревожной легкой тенью, не то прислушиваясь к звукам ночного леса, не то выглядывая что-то в черной непроглядности ночи. Утром они на пару будили девчонку битый час. Так крепко и сладко Илаке не спала давным-давно, с тех пор, как ушла мама.