Андерманир штук - Евгений Клюев

– Сыграйте-ка нам… чардаш Монти, – просит Антонио Феери, когда Сережа подходит к нему.

– У меня струна лопнула, – почему-то радостно говорит Сережа и предъявляет доказательства, протягивая скрипку фокуснику.

– Всего-то? – с улыбкой откликается тот. И вдруг – точным движением – связывает лопнувшую струну серебряной своей паутинкой. – Играйте.

– Все подстроено, все подстроено, – шипит из пятого ряда сердце Маневича, но сердца Маневича не слышит никто. Слышат – чардаш Монти, беспечный чардаш, уже летающий кругами над ковром арены. Беспечный чардаш, исполняемый на серебряной паутинке.

От него, от чардаша этого, просыпается вдруг дремавшая где-то наверху белая бабочка и, как сумасшедшая, начинает метаться над залом – осыпая всех пыльцой. Белой, снежной своей пыльцой.

11. ЛЕГЧЕ ДУРАЧИТЬ

Так называемый демонстратор так называемых психологических опытов Борис Ратнер («Демонстратнер», говорил Коля Петров) радовался жизни будничной радостью – радостью этого, как его… вот тоже странность: слово «неудачник» есть, а слова «удачник» нету! Между тем именно удачником Борис Ратнер и был: поймал самую что ни на есть счастливую волну, которая не то чтоб мимо него катилась, а просто так катилась – праздно, сама собой. Всего и потребовалось что немножко смелости – подхватить волну за пенистую гриву и превратиться из «Ратнера» в «Демонстратнера».

«Не стыдно?» – спросила совесть, и Демонстратнер честно ответил: «Стыдно… но не очень».

Хотя, по правде-то говоря, чего ему стыдиться? Можно подумать, все остальные с неба упали! Тоже ведь родились как миленькие от отцов-сталеваров и матерей-кашеваров, да только мучились этим недолго: раз-два – и в дамки. Без никаких особых качеств, одно слово – «альтернативщики». Спасибо тебе, время… скупое наше время, хотя бы и за эту отдушину – отдушинку: альтернативные методы! Альтернативные методы – чего? Да все равно чего. Альтернативные методы всего: лечения, обучения, дурачения…

Копыловы, до последнего времени сердечные друзья Бориса Ратнера, уже давно занялись неопознанными летающими объектами. Правда, сколько он ни приставал к ним – откуда, дескать, такой дикий интерес взялся, – Копыловы только улыбались эдакими чеширскими котами, и противные их улыбки часами висели в воздухе, подчеркивая полную и необратимую заурядность спросившего. Копыловы же, как поговаривали, даже газетку какую-то взялись выпускать – или просто писали в какую-то газетку, Борис Ратнер точно не понял, да и делали они это тайно, самой газетки никому не показывали, потому как немногим, дескать, сия узкоспециальная область – у-фо-ло-ги-я – интересна. И в этом они были совершенно правы – во всяком случае, Бориса Ратнера просто мутило от всяких нелепых загадочностей типа замороженных инопланетян в американских контейнерах или выжженных на британских полях концентрических кругов. Кстати, это Копыловы впервые употребили при нем слово «альтернативщики», и в их устах слово прозвучало как титул.

Само по себе слово понравилось Борису Ратнеру: оно приоткрыло для него узкий коридор, куда еще можно было успеть протолкнуться носителю той или иной не подлежащей проверке способности, которую ему только предстояло открыть в себе. Он пока не знал, какая это способность, но видел, что мир уже стоял перед ним с распростертыми объятиями, готовый заключить в них его, Бориса Ратнера… – альтернативщика.

И он решил прикоснуться к тонким энергиям.

Борис Ратнер не очень понимал, что такое тонкие энергии, но с младых ногтей любил все тонкое, поскольку самому ему ничего тонкого присуще не было. Он стеснялся полного отсутствия в себе тонкости и потому завел себе тонкие манеры – причем настолько удачно, что на них покупались даже самые привередливые искатели всяких тонкостей. Что же касается тонких энергий, преимущества их казались Борису Ратнеру очевидными: тонкие энергии не подлежали наблюдению извне, и факт приобщенности к ним нельзя было ни опровергнуть, ни подтвердить. На него было достаточно просто указать, невзначай заметив как-нибудь между делом: «Я ведь работаю с тонкими энергиями»…

О, как небрежно, как почти впроброс научился он произносить эту неизвестно когда и у кого подслушанную фразу! Он словно проглатывал ее, только на четверть секунды задерживая отдельные звуки где-то у самого кадыка, – так что собеседник никогда не мог поручиться, действительно ли фраза была произнесена или просто померещилась. Однако тонкие энергии, понятное дело, и не требовали более напряженной артикуляции.

Сначала он, конечно, понятия не имел о том, что станет демонстратором психологических опытов. На первых порах ему вполне хватало слабых вспышек интереса к его все более новому имиджу со стороны тех же Копыловых, хоть и немножко, но напрягавшихся, когда Борис Ратнер вдруг замирал на полуслове и прислушивался, словно позванный кем-то невидимым. Сторонний наблюдатель мог бы предположить, что в такие моменты Борис Ратнер ощущал легонький укол, например, в сердце. Но одно мгновение – и едва заметная улыбка появлялась на крупных губах… Почему-то немножко не по себе становилось от этой улыбки присутствовавшим, словно Ратнер только что узнал маленькую, но нехорошую тайну о каждом из них. За улыбкой почти всегда следовали чуть слышный полувздох и короткое: «Н-да…»

Дружба с Копыловыми по какой-то причине шла на убыль, что Бориса Ратнера, впрочем, не сильно огорчало: по мере прибывания интимности в его отношениях с тонкими энергиями уфология начинала казаться ему занятием все более и более вульгарным. Не говоря уже о самих Копыловых, которых теперь постоянно окружали бородатые мужчины и нечесаные женщины, грезившие о совместных походах куда-то «в зону». Зона, конечно же, располагалась не прямо тут, под рукой, а черт знает где – не то в Смоленской, не то еще в какой-то такой области… Борис Ратнер все время забывал в какой. Поехать туда считал своим долгом любой уфолог, ибо именно там происходили «явления». Такая зависимость от неких далеких явлений Борису Ратнеру была смешна. Он считал ниже своего достоинства бегать за явлениями и поклялся себе, что явления будут бегать за ним.

Явления пока за ним не бегали.

Втайне Борис Ратнер больше всего на свете хотел стать гипнотизером. Но как он ни буравил глазами несчастных добровольцев – устававших от его «сеансов» настолько, что, знай они, чего гипнотизер от них добивается, выполнили бы это и без гипноза, – бедняги не проявляли ни малейшей чуткости к его внушениям. Явно требовалось что-то другое – и, отчаявшись внушить свои мысли прочим, он решил заставить себя читать чужие мысли. С этим дело пошло быстрее, поскольку никаких таких особенных мыслей у людей, окружавших его обычно, не водилось. Глядя, например, на Танечку, он без труда прочитывал на ее лице одну-единственную мысль: «Господи, скорее бы уж рабочий день кончился!» «Кончится, кончится… вот уже через три часа двадцать семь минут кончится», – вслух отвечал он ей, а Танечка вздрагивала и розовела, словно застуканная за пристальным рассматриванием в зеркале своего двойного подбородка. Игорь же, в очередной раз пойманный на то и дело посещавшем его желании так или иначе прищучить в извилистом коридоре КБ либо Веру, либо Надежду, либо Любовь (все три имелись в отделе), только мотал головой да безнадежно рукой махал: ты, дескать, прямо шаман какой-то, а не Борис Ратнер…

Научившись читать чужие мысли, он задумался о том, куда бы деть этот беспокоивший его альтернативный навык. Подсказка пришла почти сразу – на вечере демонстрации психологических опытов, куда Бориса Ратнера от нечего делать пригласила все та же Танечка, которую, видимо, утомило ожидание пробуждения в коллеге интереса к иным, чем голова, частям ее туловища. «Мне кажется, что и ты так бы мог», – непосредственно после представления заезжего альтернативщика польстила Борису Ратнеру Танечка, просовывая теплую ручку ему в карман. «Конечно, мог бы», – ответил Борис Ратнер и покинул КБ, а вместе с ним и настырную Танечку с ее неразнообразными мыслями.

Борис Ратнер умер, когда ему исполнилось сорок два года. Сразу же после этого, в возрасте тоже сорока двух лет, родился Демонстратнер. Программу ему – странно, что довольно профессионально – сделал школьный приятель, филолог по образованию, последние несколько лет подвизавшийся (и подвизавшийся, и подвизавшийся… но, кажется, никогда не занимавшийся там ничем другим) в каком-то загадочном НИИ. «У нас там сплошная психология», – раскололся как-то школьный приятель, даже не подозревая, что – этаким беспечным зверем – бежит на ловца. Ловец обалдел, прочитав программу планируемого вечера психологических опытов, порожденных разгоряченной филологической фантазией, и сказал:

– Мне не справиться.

– Я помогу, – пообещал зверь и тут же записался к Демонстратнеру в помощники, причем безымянные, поскольку работа в загадочном НИИ не позволяла ему рассекречивать имя. Имя было Коля Петров, но рассекречивание его, тем не менее, сулило, видимо, некие абсолютно непредсказуемые последствия.