Кругосветное путешествие юного парижанина - Луи Буссенар

Владельцы живого товара поначалу заявляли цену, раз в десять превышавшую реальную стоимость несчастных на рынке.

Покупатель не соглашался, делалось другое предложение, его тоже отвергали. Тогда в очередной раз принимались пить, потом ели. Наставала ночь, и все уходили спать. На следующее утро торги начинались сначала.

Раз за разом уменьшались претензии сторон, и наконец все завершалось окончательной и умопомрачительной выпивкой. Дело сделано.

Ибрагим приобрел очередную партию рабов.

Процессия должна была отправиться в путь на следующее утро. Нет слов, чтобы описать радость троих европейцев, жаждавших этого.

Подальше от негостеприимных дикарей и их владений, где друзьям лишь чудом удалось избежать участи куска мяса!

Об освобождении они не разговаривали с Ибрагимом с того момента, как доктор заставил Ибрагима поклясться на Коране.

Французы уже считали себя свободными и решили для начала хорошенько отдохнуть. Большего желать и не приходилось.

По завершении дел торговец чернокожими стал очень общительным, у него еще оставался значительный запас товаров, предназначенных для оплаты расходов во время продолжительного пути.

Однажды, желая выказать европейцам признательность и симпатию, Ибрагим развернул тюк с великолепным оружием, которое даже в цивилизованных странах представляло немалую ценность.

— Бери, мой белый брат, великий «табиб», — обратился он к доктору, вручая прекрасный короткоствольный карабин английской работы с двойным курковым взводом, с отличной казенной частью[98], а на дуло можно прикрепить утолщенную насадку с массивным плоским штыком. — Ты свободен, — продолжал он. — Свободный человек должен иметь оружие. Ты спас великого абиссинца, и Ибрагим дарит тебе оружие. — Затем гигант обратился к Андре: — Ты, брат мой, тоже друг хозяина. Твоя рука помогала руке «табиба». Ибрагим такого не забывает. Пусть это оружие верно служит тебе! — завершил он речь и подал карабин, не уступавший карабину доктора ни изяществом, ни качеством изготовления.

Наконец араб повернулся к несколько озадаченному Фрике:

— А тебе, сын мой, предстоит стать прекрасным воином, ты веселый, как птица-пересмешник, ловкий, как обезьянка, прими это великолепное ружье. Оно твое.

— Черт побери! От такого подарка нельзя отказываться! — проговорил мальчишка, когда Андре перевел слова Ибрагима. — Однако! Выходит, я ловкач и проныра наподобие обезьяны. Отличный комплимент… Но все равно спасибо!

Помощник Ибрагима, в ведении которого были оружие и боеприпасы, выдал каждому по большому, полностью снаряженному патронташу и еще по прекрасному американскому револьверу «Смит и Вессон», бьющему на расстояние более ста пятидесяти метров[99].

Трое белых пришли в восторг.

Обладая оружием, надежно защищавшим их жизнь, и имея достаточные боеприпасы, наши друзья увереннее чувствовали себя в этой группе авантюристов. Но одному человеку вознаграждение не понравилось. Это был не кто иной, как его величество Ра-Ма-То, коего Фрике все время именовал «Бикондо».

Ра-Ма-То, пьяный в стельку, с чувством грыз продолговатый кусок розового мыла, от чего в уголках отвислых губ собралась пена. Вот он, пошатываясь, подошел к Фрике, показавшемуся ему менее значительной личностью, чем доктор и Андре, и попытался отобрать ружье, которое гамен, признаемся, держал довольно неумело.

— Минутку, парень. Уж не решил же ты, что французский моряк позволит так просто разоружить себя? Ну уж нет! Руки прочь от моей двустволочки, а то как дам в рожу!

Тут вмешались доктор и Андре. Первый попытался образумить Ра-Ма-То, но безрезультатно. Подданные монарха, почти в том же состоянии, что и их повелитель, угрожающе сгрудились.

Ра-Ма-То возопил:

— Белые принадлежат мне. Ибрагим, лучший друг, купил их, но не заплатил, и, даже если придется применить силу, я европейцев не отпущу!

Ибрагим, до того не проронивший ни слова, медленно двинулся вперед и подал едва заметный знак помощнику. Тот пронзительным свистом собрал абиссинцев. Фрике ожесточенно сопротивлялся:

— Мое ружье! Хочешь мое ружье, негодяй? Это первое мое ружье. Оно мне еще послужит. Сейчас ты ни черта не соображаешь. Когда протрезвеешь, мы уже будем далеко.

Но пьяница не отступал.

Тут Ибрагим поднялся во весь рост и громовым голосом произнес, обращаясь к Ра-Ма-То:

— Пошел отсюда!

Царек, однако, не собирался повиноваться колоссу, который, судя по всему, не шутил. Вместо этого он еще энергичнее принялся вырывать ружье.

Затеянная им кутерьма продолжалась недолго. Крепкий, точно отлитый из бронзы, кулак торговца ударил в черное лицо пьяного с таким грохотом, словно разбилась тарелка.

Царек перевернулся два раза, и тогда Ибрагим двинул ногой в место, пониже спины, с такой силой, что противник полетел вверх тормашками и плюхнулся в частый кустарник.

— Вот это да! — развеселился Фрике. — Великолепный метод, и до чего действенный!

Тут раздался страшный шум и грохот. Это негры забряцали оружием.

Ибрагим подпрыгнул, как на шарнирах, держа в одной руке огромную саблю, а в другой — револьвер.

Андре и доктор, прекрасно владевшие оружием, дослали каждый по патрону в стволы своих карабинов, и затворы с глухим стуком встали на боевой взвод.

Неустрашимый гамен тоже заложил патроны в оба ствола.

Раздался залп, за которым последовал душераздирающий крик.

Это один из рабов получил заряд в живот. Страдая от нестерпимой боли, он корчился в луже крови.

Чернокожие стреляли беспорядочно, поскольку были пьяны, и не поразили никого, кроме этого несчастного.

Разъяренный Ибрагим не терял ни минуты.

Ра-Ма-То никак не мог выбраться из кустарника. Выдернуть его за ворот красного одеяния, как гороховый стручок, и поставить на ноги для гиганта не представляло никакого труда.

— Раз убит мой пленник, — громогласно заявил Ибрагим, — ты встанешь на его место.

— Прекрасная идея! — заметил Фрике. — Ты хотел нас съесть, ну, так теперь будешь чистить наши сапоги.

Ошеломленные негры прекратили враждебные действия.

Мгновенно помощник работорговца снял колодку с ног убитого раба и надел ее на Ра-Ма-То, забив крепящий стержень деревянным молотом…

Оказавшись в плену, Ра-Ма-То мигом протрезвел, крупные слезы потекли из его глаз. Он умолял Ибрагима, предлагал своих подданных, жен, колдунов… Унижение делало африканца еще отвратительнее.

— Еще одна династия[100] сошла со сцены, — философски заметил Фрике.

— Нет…— вопил бывший царек на своем языке. — Я не стану рабом… я не буду… я слаб… дайте мне «алугу»… Прошу… заберите моего брата… он сильный… вот он, он крепкий… вон там… возьмите моего брата.