Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник) - Жорж Сименон

Действительно, в былые годы, чтобы продвинуться по службе, недостаточно было просто сдать экзамены. Инспектор, прежде чем получить повышение, должен был истоптать не одну пару башмаков в самых различных полицейских подразделениях.

Нелегко объяснить молодому поколению, что значили для нас все эти прозвища.

«Кованые ботинки» и «усачи» – именно такие слова первыми слетали с губ, когда кто-то заговаривал о полиции.

И, клянусь, я тоже на протяжении многих лет носил кованые ботинки. Не потому, что мне это нравилось. И не потому, что, как намекали карикатуристы, мы считали подобную обувь верхом элегантности и комфорта. Причины были весьма прозаические.

Если быть точным, две причины. Во-первых, заработок полицейского едва позволял сводить концы с концами. Я часто слышу болтовню про радостную, беззаботную жизнь начала века. Молодые с завистью приводят в пример цены той эпохи: сигары «Londrès» по два су за штуку, ужин с вином и кофе за двадцать су.

Они забывают одно: в начале своей карьеры обычный служащий получал меньше ста франков.

Когда я дежурил в общественных местах, то в течение дня частенько проводил на ногах по тринадцать-четырнадцать часов кряду и проходил немало километров, невзирая на погоду.

Так что починка обуви стала одной из наших первых семейных проблем. Когда в конце месяца я приносил жене конверт с зарплатой, она делила его содержимое на небольшие кучки.

– Это мяснику… Это за арендную плату… Это за газ…

И когда ей оставалось сложить последнюю кучку из монет, та неизменно выходила совсем крошечной.

– Это на твои башмаки.

Мы все время мечтали о покупке новых ботинок, но эта мечта еще долго оставалась мечтой. Неделями я не признавался мадам Мегрэ, что мои башмаки прохудились, а подметка стала пористой, словно губка, и постоянно впитывает всю воду с тротуаров.

Но если я сейчас и пишу об этом, то вовсе не с горечью, а, напротив, с улыбкой. Я просто описываю детали, которые помогут вам понять, каковыми были будни простого служащего полиции.

В то время еще не было такси, но даже если бы улицы были забиты автомобилями, они все равно оставались бы для нас недоступными, как и фиакры, которые мы нанимали в крайне редких случаях.

Впрочем, наша работа в бригаде общественного порядка и заключалась в том, чтобы мерить шагами улицы, постоянно быть среди толпы, с утра до вечера или с вечера до утра.

Почему когда я размышляю об этом, то вспоминаю в основном дождь? Можно подумать, что дождь шел годами, что в ту пору сезоны были какими-то иными. Все очевидно: дождь усложнял нашу работу, добавляя массу неудобств. Мокрыми становились не только носки, мокрым было все: рукава пальто, постепенно превращающиеся в холодные компрессы, шляпа, с которой вода лилась ручьями, посиневшие руки, засунутые в карманы.

Улицы освещались гораздо хуже, чем в наши дни. Некоторые дороги на окраинах не были мощеными. Вечерами окна превращались в тусклые желтые квадраты, выделяющиеся на черном фоне. Большая часть домов освещалась керосиновыми лампами, а самые бедные строения – и вовсе свечами.

А еще присутствовали апаши – уличные грабители.

Повелась своеобразная мода – поигрывать ножиком на темных пустырях Парижа, и не всегда ради выгоды, ради кошелька или часов обывателя.

Смысл заключался в том, чтобы доказать самому себе, что ты – мужчина, причем мужчина, наводящий ужас на обывателей и производящий неизгладимое впечатление на уличных проституток, которые в черных плиссированных юбочках и огромных шиньонах поджидали клиентов, стоя под газовыми фонарями.

Мы не были вооружены. Несмотря на распространенное мнение, полицейский в штатском не имеет права носить в кармане револьвер. И уж если в некоторых случаях мы берем с собой оружие, то только под свою личную ответственность и вопреки всем предписаниям.

Молодые служаки не могли себе такого позволить. Существовало большое количество улиц, в основном близ Ла-Виллет, Менильмонтана, Порт д’Итали, куда многие из нас опасались ступать и где шум наших собственных шагов заставлял суматошно колотиться сердца.

Телефон тоже долго оставался мечтой, недоступной нашему бюджету. Даже речи не могло быть о том, чтобы позвонить домой жене и предупредить ее, что я задерживаюсь на несколько часов. Мадам Мегрэ проводила одинокие вечера в столовой при свете газового рожка фирмы «Auer», прислушиваясь к каждому шороху на лестнице и разогревая ужин по четыре-пять раз.

Что касается карикатурных усов, то они существовали на самом деле. Разве мужчина без усов не похож на лакея?

Сначала я носил довольно длинные рыжеватые усы – они были немного темнее усов моего отца, – заканчивающиеся острыми кончиками. Впоследствии мои усы стали короче и начали походить на зубную щетку, после чего и вовсе исчезли.

Впрочем, чистая правда, что большая часть инспекторов щеголяла роскошными усами цвета ваксы, как это можно увидеть на карикатурах. Этот факт связан с тем, что по весьма загадочным причинам профессия полицейского привлекала главным образом уроженцев Центрального массива Франции.

Мало найдется таких парижских улиц, куда не ступала моя нога; будучи всегда настороже, я многое узнал о простом люде, промышляющем «на свежем воздухе»: о нищих, шарманщиках, продавщицах цветов, карточных шулерах, карманных ворах, а также о проститутках и старой пьянице, которая проводит большую часть ночей в полицейских участках.

Ночью я прохаживался по Центральному рынку, по площади Мобер, по набережным и под мостами.

Я также находился в гуще толпы – и это была самая хлопотная работенка, – которая собиралась на ярмарку на площади Наций и на ярмарку в Нейи, на Блошином рынке, на бега в Лоншане, приходила полюбоваться на патриотические демонстрации, военные парады, визиты иностранных правителей, роскошные кортежи и представления бродячих циркачей.

После нескольких месяцев и, тем более, нескольких лет нашей службы в голове формируется целая картотека, в которую заносятся фигуры и лица, оставаясь там навсегда.

Я хотел бы, хотя это и трудно, описать как можно точнее наши взаимоотношения с подобной клиентурой, в том числе и с теми, кого нам не раз случалось доставлять в полицейский участок.

Излишне упоминать, что очень скоро живописные красоты города перестали нас волновать. Мы смотрели на парижские улицы глазами профессионалов, взглядом, который схватывает некую привычную деталь, вычленяет то или иное отклонение и помогает сделать соответствующие выводы.

Когда я начал раздумывать на эту тему, то понял, что больше всего меня поражает связь, возникающая между полицейским и правонарушителем, за которым первый вынужден гоняться. Прежде всего следует отметить, что полицейский, за редким исключением, не чувствует к своей «добыче» ни ненависти, ни даже неприязни.

Правда, жалости он тоже не испытывает, жалости в привычном смысле этого слова.

Наши отношения, если хотите, можно назвать строго профессиональными.

Мы слишком много видим и потому теряем способность удивляться, сталкиваясь с несчастьями и даже с извращенной жестокостью, и это легко понять. Таким образом, несчастья не заставляют сжиматься от сострадания наши сердца, а извращенная жестокость не вызывает праведного гнева.

В нашей среде существует – и Сименон попытался это отобразить, не до конца отдавая себе отчет в происходящем, – как бы парадоксально это ни звучало, нечто вроде родства душ полицейского и преступника.

Я не хотел бы, чтобы меня поняли превратно, наделив мои слова иным смыслом. Безусловно, мы находимся по разные стороны баррикады. И в то же время мы плывем в одной лодке.

И у проститутки с бульвара Клиши, и у инспектора, который следит за нею, одинаково истрепаны ботинки, и у них обоих болят ноги, потому что они вынуждены истаптывать километры асфальта. Они мокнут под одним и тем же дождем, одинаково ежатся, когда дует ледяной северный ветер. Вечер и ночь окрашены для них в одни и те же цвета, и они оба видят изнанку толпы, которая безразлично снует мимо.

То же самое происходит и на ярмарке, где карманный вор шныряет среди все той же толпы. Для него ярмарка, скопление нескольких сотен людей – не праздник, не карусели, не цирковой шатер или сладкий пряник, но определенное количество кошельков, покоящихся в карманах простодушных зевак.

То же самое можно сказать и о полицейском. Как страж порядка, так и правонарушитель с первого взгляда распознают провинциала, который идеально подходит на роль жертвы.

Сколько раз мне случалось в течение нескольких часов следить за каким-нибудь знакомым карманником, например за вором, которого мы прозвали Шнурком! Он знал, что я хожу за ним по пятам, слежу за каждым его жестом. Он знал, что я знаю о его намерениях. И я в свою очередь знал, что он знает, что я рядом.