Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник) - Жорж Сименон

Поезд уже стоит у перрона, через несколько минут он отправится в путь. Осталось преодолеть всего сто метров, а затем протянуть проводнику билет, зажатый в руке. На огромном желтоватом диске часов стрелки двигаются рывками.

Пан или пропал! Свобода либо тюрьма. Или даже хуже.

В моем бумажнике лежит фотография или письменное описание примет, порой одного только уха.

Случается так, что мы замечаем друг друга одновременно, наши взгляды сталкиваются. Почти всегда тот, кого я разыскиваю, понимает все в первую же секунду.

Дальше все зависит от характера человека, от степени риска, которому он подвергается, от его выдержки, от любой самой незначительной детали – закрытой или открытой двери, случайно оказавшегося между нами чемодана.

Некоторые пытаются бежать, и тогда они бегут сломя голову сквозь толпу, которая протестует или расступается, по стоящим вагонам, по путям и по рельсам.

Однажды в течение трех месяцев я столкнулся с двумя мужчинами – один из них был еще совсем молодым человеком, – чье поведение оказалось совершенно идентичным.

Они, что один, что другой, засунули руку в карман, как будто для того, чтобы достать сигареты. И в следующее мгновение, находясь в самом центре толпы, не сводя глаз с моего лица, пустили себе пулю в лоб.

И эти двое так же ничего не имели против меня, как и я против них.

Каждый занимался своим ремеслом.

Они проиграли партию и поставили точку, решив уйти.

Я тоже проиграл эту партию, потому что моя роль заключалась в том, чтобы привести их, живых и здоровых, на скамью подсудимых.

Я видел, как уезжали тысячи поездов. Я видел, как прибывали тысячи других. И каждый раз одна и та же давка, длинные вереницы людей, которые торопятся, сами не зная куда.

У меня это превратилось в манию, как и у моих коллег. Даже если я нахожусь не на службе, если произошло чудо и я в сопровождении супруги уезжаю в отпуск, мой взгляд все равно скользит по лицам в толпе, пока не останавливается на том, кто чего-то боится, хотя и пытается этот страх всячески скрыть.

– Ты идешь? Что случилось?

И пока мы не обоснуемся в своем купе, пока поезд не тронется с места, моя жена никогда не бывает уверена в том, что отпуск действительно состоится.

– Чем ты озабочен? Ты ведь не на службе!

Мне приходилось следовать за мадам Мегрэ, тяжело вздыхая, в последний раз поворачивая голову к загадочному человеку, исчезающему в толпе. И я всегда чувствовал сожаление.

Не думаю, что это как-то связано с профессиональным долгом или стремлением к справедливости.

Я еще раз повторяю, что мы разыгрываем партию, и у этой партии нет конца. Один раз начав играть, очень трудно, а порой попросту невозможно, остановиться.

Доказательство этому – многие сотрудники полиции, ушедшие на пенсию; нередко помимо своей воли они поступают на работу в частное детективное агентство.

Впрочем, это крайняя мера; любой полицейский, которой ворчал все тридцать лет службы, ругая свое полунищее существование, всегда готов вернуться в ряды штатных сотрудников и работать даже бесплатно.

Я сохранил о Северном вокзале самые тягостные воспоминания. Не знаю почему, но я всегда вижу его наполненным холодным и липким утренним туманом, еще не проснувшуюся толпу, покорно бредущую, словно стадо животных, к платформам или к улице Мобеж.

Представителей человеческого рода, которых мне доводилось там встречать, можно отнести к людям, потерявшим надежду, и некоторые аресты, проведенные мной на этом вокзале, оставили в душе чувство острого сожаления, а не чувство профессионального удовлетворения.

И все же, если бы мне пришлось выбирать, я снова занял бы пост на платформах и не согласился бы сесть в поезд самого роскошного вокзала, чтобы уехать в залитый солнцем уголок на Лазурном Берегу.

Глава 6

Этажи, этажи и снова этажи!

Время от времени, почти всегда вследствие политических потрясений, на улицах происходят волнения, которые, однако, больше не являются демонстрацией всеобщего народного недовольства. Можно подумать, что в какой-то момент возникает брешь, открываются невидимые шлюзы и мы видим, как богатые кварталы заполняются существами, о которых здесь и понятия не имели. Эти существа напоминают выходцев из Двора чудес[6], и когда они проходят под окнами, на них смотрят, как смотрели бы на сутенеров и головорезов, появившихся из тьмы Средневековья.

Данное явление получило особый размах после волнений 6 февраля[7], и сильнее всего меня поразило то удивление, которое выразили на следующий день почти все средства массовой информации.

В течение нескольких часов центр Парижа был оккупирован не демонстрантами, а толпой отощавших людей, которые испугали тамошних обывателей не меньше, чем появление стаи голодных волков, и это событие неожиданно огорошило журналистов, которые в силу своей профессии знают «дно» столицы не хуже полиции.

На сей раз Париж действительно ужаснулся. Но уже на следующий день, когда был наведен порядок, город забыл, что «чернь» не уничтожена: она просто вернулась в свои норы.

Разве полиция нужна не для того, чтобы удерживать ее там?

Но все ли знают о том, что существует специальная бригада, которая занимается исключительно двумястами-тремястами тысячами португальцев, итальянцев и выходцев из Северной Африки, которые проживают в Двадцатом округе, а вернее будет сказать – разбили там лагерь, едва владеют французским языком или вовсе не знают его, повинуются иным законам и обычаям?

У нас на набережной Орфевр есть карты, на которых цветными карандашами отмечены своего рода островки, заселенные иностранцами: евреи проживают в районе улицы Розье, итальянцы – в районе Ратуши, русские – в районе улиц Терн и Данфер-Рошеро…

Многие иностранцы стремятся ассимилироваться, поэтому не доставляют никаких хлопот; однако есть и такие – одиночки или целые группы, – которые намеренно остаются в стороне и ведут среди не замечающей их толпы свое особое, никому не понятное существование.

На моем пути не раз встречались люди, причем почти всегда здравомыслящие, хотя и наделенные незначительными и тщательно скрываемыми недостатками или даже пороками, которые обращались ко мне с одним вопросом, и губы их подрагивали в предвкушении ответа:

– Неужели вам не противно?

Они не имели в виду кого-то конкретного; они говорили обо всех тех, с кем нам приходилось иметь дело. Они хотели, чтобы им поведали грязные тайны, рассказали о невиданных пороках, о крайней бедности, предоставив им возможность громко возмутиться, а втайне насладиться обретенными знаниями.

Подобные люди охотно используют слово «дно».

– С чем вы только, наверное, не сталкивались там, на дне?

Я предпочитаю не отвечать им. Я просто смотрю на них особым образом, совершенно бесстрастно, и они сразу же догадываются, что я хочу сказать, потому что обычно смущенно опускают глаза и не настаивают на ответе.

Я многому научился, дежуря в общественных местах. Я учился на ярмарках и в больших магазинах, учился везде, где толпится народ.

Я уже рассказывал об опыте, приобретенном на Северном вокзале.

Но, без сомнения, именно в меблированных комнатах я лучше всего узнал людей, которые так пугают обитателей роскошных кварталов, когда открываются шлюзы.

Здесь нет необходимости в кованой обуви, ведь агентам не приходится преодолевать километры и километры тротуаров. Здесь нужно двигаться, если можно так выразиться, «вверх».

Каждый день я перебирал карточки десятков, сотен гостиниц, чаще меблированных комнат; в подобных домах крайне редко можно обнаружить лифт, и нам приходилось карабкаться на седьмой или восьмой этаж, минуя тесные лестничные клетки, где едкий запах человеческой нищеты разъедал горло.

В больших отелях с вращающимися дверями и швейцарами в ливреях тоже разыгрываются свои драмы, и здесь есть тайны, в которые полиция вынуждена совать свой нос.

Но именно во множестве безымянных гостиниц, которые частенько можно даже не заметить с улицы, прячется в норы кочевой народ. Таких людей трудно поймать в каком-нибудь другом месте, и они редко подчиняются требованиям закона.

Обычно мы ходили туда вдвоем. В особо опасные кварталы порой нас отправлялась целая группа. Чаще всего мы выбирали время, когда большинство постояльцев уже укладывались в постель, то есть где-то после полуночи.

Это напоминало кошмарный сон, который всегда начинался с одного и того же: ночной сторож, хозяин или хозяйка, дремавший за своим окошком, нехотя просыпался и тут же, загодя, принимался оправдываться:

– Вы же прекрасно знаете, у нас никогда не было неприятностей…

Прежде фамилии постояльцев заносились в регистрационные книги. Позднее, когда были введены обязательные удостоверения личности, появились карточки, требующие заполнения.