Последний выживший на станции «Таймыр» - Александр Зубенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На утро шестого дня он, уже порядком облегчённый от запасов пищи, и остановившись на очередной привал, внезапно почувствовал что-то неладное. Последние несколько часов его нестерпимо терзал голод, солонина закончилась, лемминги куда-то исчезли, а за песцами ему было попросту не угнаться. Желудок отчаянно требовал пищи. По всем приметам и природным подсказкам намечался снежный буран, а ведь он не прошёл ещё и половины пути. Он замёрз. Губы его потрескались, отросшая борода торчала сосульками, глаза резало, в ушах пульсировала тупая боль, а по ночам его преследовали сны с жареными окороками и пирогами со сладкой начинкой. К вечеру седьмого дня ему попалась замёрзшая, наполовину изглоданная тушка полярной лисицы – возможно, росомаха не доела или тундровая рысь оставила на потом. Возликовав в душе, он перенёс останки подальше от места, и пока разгорался костёр, вонзился зубами в сырую замёрзшую печень, едва не сломав себе передние зубы. Утолив кое-как нестерпимый голод, он обглодал косточки, оставив четыре тощих куска на следующие дни. Эта маленькая передышка лишь едва притупила его голодное состояние, но это дало ему возможность проспать всю ночь без кошмаров, окончательно не замёрзнув.
На восьмой день пути (по его сбившимся подсчётам) Коржин увидел вдалеке занесённые снегом каменные формирования, врытые в землю вокруг невидимого центра. Расположение камней в точности повторяло легендарные мегалиты, найденные в Британии: их было ровно двенадцать, по числу месяцев в году или знаков Зодиака в гороскопе. Единственная разница от Стоунхенджа заключалась в поперечных верхних плитах – их не было. Все одиннадцать глыб правильной прямоугольной формы стояли полукругом как колонны, образуя мистическую пентаграмму, видимую только с высоты птичьего полёта. Двенадцатая же, отдельно стоящая колонна, при ближайшем осмотре, представляла собой вырезанного из камня… мастодонта.
Собственно говоря, он даже не удивился. После того, как он побывал внутри космического сферолита и видел лабораторию для разведения новых форм жизни, ему уже ничего не казалось противоречивым. И казалось ли? Разум его был притуплен холодом, мысли в голове появлялись лишь о скорейшем утолении голода и, следовательно, до этих реликтов старины какой-то там Гипербореи ему сейчас не было никакого дела.
Он прямо и заночевал здесь, разведя костёр и сжевав последний кусок лисьего мяса.
А когда проснулся, ему показалось, что пальцы ног превратились в десять недоваренных картофелин – такие они стали чужие и омертвевшие. Занесённый снегом, он почти ползком придвинулся к костру, с облегчением взвыв: ноги просто затекли. Могло быть и хуже.
Капкан был пуст. Что толку смотреть на каменного мастодонта, если нестерпимый голод гнал его вперёд? Так он и шёл весь утренний переход, опустив голову от ветра, изредка бросая взгляд, намечая очередной ориентир. И так – до бесконечности. Пил он растопленный снег, еле передвигал ноги, вытаскивая поочерёдно, то правую, то левую из какой-нибудь снежной ямы, хрипел, обливался потом и тут же замерзал. Следующего перехода он, надо полагать, не переживёт – Коржин уже знал это. Ресурсы его организма были на исходе, голод и крайняя усталость преследовали каждый его изнурительный шаг, преодолев за последние два дня едва десяток километров, по пять за день.
Он часто слышал вдалеке леденящий кровь рык какого-то большого зверя, очевидно медведя; два или три раза в поле его зрения попадала не менее коварная росомаха, имеющая тактику запрыгивать жертве на спину, перегрызая шейные позвонки, а ночами его беспокоили полярные волки, боящиеся подойти к костру. Было ещё заострённое копьё, которое он выстругал ножом, но для охоты оно не годилось: лемминги были шустрые, а песцы оббегали его стороной, поэтому он пользовался им в качестве шеста для прохода по снегу. Несколько раз попадались заснеженные поляны с замёрзшими как сосульки ягодами. Тогда он набирал их в кружку, кипятил на костре и пил горячий отвар – это и спасало ему жизнь. Валенки набухли, превращаясь в настоящие тюремные колодки, но он их не снимал, боясь полного обморожения ног. Следующую ночь без пищи он не переживёт.
С этим неутешительным выводом он и уснул.
…В этот раз ему снились прожаренные в духовке свиные рёбрышки.
№ 18.
Сколько он ещё бродил по ледяной пустыне, он не помнил. Пролетали куропатки, под ногами шныряли лемминги, завывали вдали волки и почти вплотную пробегали наглые песцы, а он всё шёл и шёл, совершенно не разбирая дороги и не пользуясь никакими ориентирами. Внутренне опустошённый, заросший, истощённый до предела, он походил сейчас на замёрзший кусок льда, чудом передвигающийся в неизвестном направлении, куда глаза глядят – лишь бы идти, не падать, не замерзать. Питался ягодами, мёртвой замёрзшей падалью, а то и вовсе помётом, оставшимся от полярных птиц. В один из дней где-то вдалеке пролетел вертолёт с едва слышимым урчанием пропеллеров, но егерь даже не поднял головы, настолько был обессилен его организм. Он брёл вперёд, глядя под ноги, иногда натыкался на деревья, сворачивал в сторону, костёр разводил только на ночь, а спичек в его коробке оставалось четыре половинки. Начинавшийся было буран неожиданно стих и это спасло ему жизнь. Природа, казалось, сжалилась над ним, но он прекрасно осознавал, что это затишье не будет длиться вечно. Счёт времени он потерял, руководствуясь лишь бледным полярным солнцем: если светло – надо идти, если сумрак – нужно спать. И так день за днём.
Поэтому, когда в один из дней он снова увидел впереди себя серебристый матовый шар, парящий в нескольких сантиметрах от сугробов, он ничуть не удивился: этот непреложный факт его сознание отметило как очередную галлюцинацию, не более. Объект двигался параллельно его маршруту, плавно огибая деревья с прочей скудной растительностью, а когда нечто ячеистой структуры прошло сквозь его тело, Коржин почувствовал знакомое опустошение внутри, будто из него в мгновение ока выкачали все внутренние ресурсы организма. Поведение малого сфероида казалось, как бы осмысленным. Из оцепенения его вывело внезапное тревожное гудение. Между деревьями шагах в двадцати показалась хищная прищуренная морда росомахи, и она уже готовилась к прыжку, как вдруг… Пшик! – беззвучно выскользнул луч и в долю секунды испепелил животное. Меж тем, шар, как ни в чём не бывало, вернулся назад и
