Сладкая приманка (сборник) - Светлана Алешина

В управлении я стала свидетельницей спектакля, главным героем которого был Кавээн. Он сегодня выступал в неожиданном амплуа. Я уже говорила, что Кавээн — специалист по распределению гуманитарной помощи. Делает он это очень просто. Подгоняет к стоящему на запасной полосе авиагрузовику «КамАЗ», собирает у толпящихся уже около самолета «стервятников» разнообразные приказы и решения, подписанные кем угодно (это его не интересует), и рвет эти бумаги у них на глазах. Затем встает на трапе в грузовой отсек и ждет, когда самый возмущенный из них полезет с ним разбираться.

Разбирается Кавээн всегда конкретно — спускает этого самого возмущенного с трапа вниз головой. Возмущение у того сразу же проходит, а одновременно значительно редеет группа желающих поживиться гуманитаркой. Пару раз в него стреляли. Но Кавээн оба раза сумел уберечься от пули и одного из стрелков сдал в уголовку. Разогнав «стервятников», Кавээн загружает «КамАЗ» и звонит в управление Грэгу. Тот высылает пару спасателей из числа своих старых приятелей, и они конвоируют машину непосредственно на место эвакуации пострадавших, а не на какой-нибудь промежуточный склад, как это делается во всех остальных случаях. Кавээн же остается на самолете — загружать следующий «КамАЗ». В результате эффективность использования гума— нитарной помощи возрастает процентов до восьмидесяти вместо обычных двадцати, когда этот процесс происходит без участия дяди Саши. Хотя и он уследить за всем абсолютно, конечно, не может.

Он сам прекрасно понимает, что гуманитарку все равно воруют, не на аэродроме, так в другом месте, и устраивает иногда самую настоящую облаву на таких мелких по сравнению со «стервятниками» воришек. Кавээн называет их «хорьками».

Одного такого «хорька» он и приволок сегодня в управление. Кавээн выловил его с двумя огромными ящиками у областной детской больницы, куда распределили большую часть матерей с детьми из числа пострадавших в роддоме. В одном оказались медикаменты, в другом — детское питание. Лекарства Кавээн передал в больницу, а ящик с детским питанием заставил «хорька» прихватить с собой в управление. И теперь занимался процессом «перевоспитания посредством детского питания», как он объяснил.

«Хорек» оказался пацаном лет семнадцати, одетым, по его понятию, вполне прилично: в темно-зеленую борцовскую майку с огромными вырезами под мышками и адидасовские спортивные штаны. Вероятно, он считал себя крутым парнем, по крайней мере, пока не встретился с Кавээном. С тех пор впал в детство. Так можно было подумать, глядя, как он поглощает детское питание под присмотром дяди Саши. Потому что выражение лица у него при этом было самое бессмысленное, младенческое.

Григория Абрамовича в управлении не было, и никто Кавээну не мешал развлекаться. Впрочем, сам он это считал не столько развлечением, сколько осуществлением справедливости.

«Хорек» обладал довольно накачанной фигурой, мышцы его плеч могли бы произвести на неопытного в таких делах человека впечатление — они бугрились и очень живописно ходили волнами, когда парень наклонялся над ящиком, чтобы достать из него очередную баночку какой-то молочной смеси и вытряхнуть ее содержимое себе в рот. Но на Кавээна его фигура, очевидно, не произвела никакого впечатления, поскольку под каждым глазом у «хорька» красовалось по синяку.

Кавээн сидел напротив него по другую сторону коробки и следил, чтобы «хорек» не халтурил и дочиста вылизывал баночки.

— Ешь, козел, ешь! — приговаривал Кавээн. — Ты еще молодой, это для таких, как ты, как раз. Еще здоровее будешь. Дочиста вылизывай, шакал! Или я тебе эту банку в зад засуну вместе с теми, которые ты не осилишь. Все засуну, что в ящике останется.

«Хорек» дико посмотрел на ящик с детским питанием. Там оставалось еще не меньше двух сотен баночек, аккуратно упакованных с помощью картонных стеллажей-прокладок. Он смог осилить пока только несколько верхних рядов. Вид у Кавээна был такой, что даже я на мгновение поверила в то, что он осуществит свою угрозу. Что до «хорька», то после полученных им синяков он уже, наверное, не сомневался, что содержимое ящика ему придется так или иначе принять полностью. Его уже заметно мутило, но он продолжал открывать баночки и отправлять их содержимое себе в рот. Заглатывал он с трудом, изо рта текло по подбородку, по шее, по груди.

— Дядь Саш, — сказала я, — ты зачем зоопарк тут устроил?

— А что ж мне, отпускать его, что ль? — удивился Кавээн. — По закону я его привлечь не смогу за эти два ящика. Это не кража, ему их просто по ошибке выдали. А он вовремя появился там, где нужно, чтобы эта ошибка состоялась, так ведь, а, козлик? Тебе зачем детское питание понадобилось, а? Продать его хотел? Заработать на халяве, а?

Парень помотал головой.

— Я думал, в этом ящике тоже лекарства, — пробормотал он сквозь булькающее во рту детское питание, брызгая им во все стороны.

— А это и есть лекарство! — подтвердил Кавээн. — От жадности. Ты давай, давай — не отвлекайся, я до утра ждать не буду, пока ты это все осилишь. Жри, сволочь! Скажи спасибо, не сухое молоко тебе попалось. Или соски детские. Ты бы у меня, козленочек, год соску изо рта не вынимал, все мусолил бы.

«Хорек» всхлипнул и принялся за новый ряд банок. Я прикинула на глаз. Да ему всего-то предстояло осилить литров пятнадцать. С помощью Кавээна он с этим вполне справится.

Спас «хорька» от утилизации всего содержимого ящика Григорий Абрамович, который приказал Кавээну прекратить это безобразие, потом нашел пару каких-то сержантов из полка ГО, невесть зачем ошивавшихся в управлении без дела, и приказал им сопровождать «хорька» вместе с недоеденными остатками обратно в больницу.

Парень даже не обрадовался этому известию. Он не мог уже ни радоваться, ни огорчаться: у него наступил период, когда его организм готовился физиологически ответить на атаку с применением детского спецпитания. И парню было уже не до эмоций, он, судя по его мечущемуся взгляду, мечтал лишь об укромном месте где-нибудь во дворе управления… Но злорадствующий Кавээн еще задержал его в дверях и приказал сдать питание главной медсестре больницы под расписку, а расписку принести ему не позже, чем через час. И чтобы никаких, мол, иллюзий по поводу ощущения свободы и «послать всех подальше» — личность «хорька» была установлена, Кавээн знал его адрес.

— Развлекаемся? — хмуро сказал Грэг. — Твое обращение к террористу уже три раза передавали, а вы тут дешевый цирк устраиваете! Ты, Александр Васильевич, застоялся, что ли? Энергию девать некуда?

Не знаю, как отреагировал на эти слова Кавээн, потому что стояла, опустив голову, и краснела. Что это я, в самом деле, о главном и не думаю вовсе! Я промучилась полдня перед камерой, пытаясь найти нужную интонацию для обращения к террористу, и даже не посмотрела, как передача вышла первый раз в эфир. Было немного стыдно.

Григорий Абрамович включил телевизор. Шли местные новости, и моя очередь должна была наступить, как мне обещал режиссер, где-то в середине программы, после политики и курса доллара.

Каково же было мое удивление и возмущение, когда я увидела на экране диктора, беседующего с майором Нестеровым. Я сразу поняла, откуда у Григория Абрамовича раздражение, с которым он появился в управлении, — вовсе не самодеятельная борьба Кавээна за установление справедливости была ему причиной! Нам опять перебежали дорогу. Быстро работают, подлецы! У меня появилось подозрение, что Нестеров просто следил за мной после того, как я отправилась от него на телевидение.

На экране Нестеров был просто олицетворением деловитости и готовности приложить все силы, чтобы найти человека, который стал причиной паники в городе. Он говорил в основном самые общие фразы, то, что принято говорить в подобных ситуациях, но вид у него был очень уверенный, и он вполне мог создать впечатление у зрителей, что ФСБ работает очень плодотворно.

«Странно, — подумала я, — Грэг сказал, что передавали именно мое обращение. Как же они состыкуют Нестерова и меня?»

Диктор попрощался с Нестеровым и скороговоркой объявил, что к человеку, угрожающему профессору мединститута Каткову, обращается капитан МЧС, психолог Ольга Николаева. Не знаю, обратил ли кто из телезрителей внимание на то, что я не имею никакого отношения к ФСБ. Мне вся эта интрига жутко не понравилась.

А то, какой я увидела себя на экране, вообще произвело на меня странное впечатление. Лицо, увиденное на экране, совсем не походило на мое отражение в зеркале. Я смотрела и не узнавала саму себя — откуда у меня появились эти мрачные складки под глазами, этот слегка прищуренный взгляд, странная манера слегка растягивать слова? У меня был такой вид, словно я страдала легким психическим расстройством.

Я пыталась вспомнить, что я думала, как чувствовала себя, сидя перед камерой. Думала, конечно, об этом человеке, которому мы так и не придумали никакого имени. А вот чувствовала… Ей-богу, чувствовала я себя как-то странно. Как-то излишне оживленно, причем никак не могла сейчас объяснить причину этого оживления. Словно в тот момент я была не капитаном МЧС Николаевой, а кем-то другим. Я как будто со стороны себя видела и всю ситуацию видела с какой-то другой, с его, террориста, стороны.