Паломничество жонглера - Владимир Аренев

…И потом, рано или поздно, но разговор по душам с Купчиной должен был состояться.

Однако так и не состоялся. В Улурэнне Фриний не обнаружил ни Кирхатта, ни Фриндзоли, вообще никаких их следов. Создавалось впечатление, что Купчина и не возвращался в город после встречи с Фринием в Вольных Землях, а Пышка оставила Улурэнн примерно в месяце Цапли, то есть вскоре после упомянутой встречи.

Все поиски возможных зацепок (куда уехала Фриндзоля, собиралась ли вернуться, где теперь искать ее и Купчину) ни к чему не привели. Сроки поджимали: месяц Сколопендры подходил к концу, из Улурэнна в сторону Сломанного Хребта отправлялся торговый караван, следующий ожидался нескоро, так что Фриний сдался и пообещал себе обязательно отыскать Купчину, но потом, когда освободится. Сразу же после встречи с Тойрой он увидит Купчину и поговорит с ним.

В конце концов Фринию удастся выполнить собственный зарок, но лишь наполовину.

— Так, значит, ты видел его. Он изменился?

Трое мужчин сидели в Янтарном зале башни Свеча Вдовы. Ночь бушевала за окном завываниями вьюги и шумом ветра в голых ветвях, отчаянно билась в запертые ставни и сыпала, сыпала, сыпала снегом…

Кирхатт вздрогнул — то ли представив, каково сейчас там, снаружи, то ли потому что не ожидал прозвучавшего вопроса. А может, вспомнил того, о ком спросил господин Мэрсьел?

Изрядно одряхлевший даскайль расположился в кресле напротив и щиплет костлявыми пальцами куцую бородку, которая всегда вызывала смех у махитисов первого года. И хотя Кирхатт вот уже девять лет, как получил посох, он по-прежнему в присутствии этого человека кажется самому себе непослушным мальчишкой, к тому же не слишком сообразительным.

— Все мы меняемся, — проговорил он, пытаясь понять, что именно хочет услышать даскайль. — Но Фриний… да, Фриний изменился. Сперва я думал, так сказалась разница в четыре года: давно не виделись и всё такое; шрамы эти опять же. Но потом, когда мы побеседовали несколько часов… я даже испугался. Не Фриния — того, что с ним произошло. Дело не в шрамах. Просто он как будто заснул — да так и живет, во сне,

(Два года спустя, в коридоре Лабиринта, Фриний слышит эти слова и вздрагивает от неожиданного /«Неожиданного ли?» — издевается ветер/ совпадения.)

— Во сне?

— Да, во сне. Вы и сами понимаете, что во время обучения в сэхлии главное не те знания и навыки, которыми «пичкают» махитисов. Главное — изменение сознания, переориентация его на совершенно иной уровень восприятия мира. Махитисов учат по-другому смотреть на мир да и сами они становятся другими. Инициация только закрепляет это ощущение, в чем-то похожее на то, как подросток вдруг понимает, что стал взрослым. Или на пробуждение. Так вот, мне показалось, будто Фриний опять заснул. То есть он не утратил все навыки, которыми обладает чародей его уровня, но мировоззрение… его сознание, конечно, не вернулось в исходное состояние… просто Фриний… он как будто забыл самое главное, чему нас учили в сэхлии, зато цепко держался за второстепенное. Я, может, не совсем понятно выражаюсь…

Мэрсьел М'Осс махнул рукой:

— Вполне понятно. — Он повернулся к третьему из присутствующих, который за всё это время не произнес ни звука: — Итак, Тойра, ты добился своего. Такая блокировка сознания — несомненно, функция защиты. Возможно (и скорее всего), бессознательная, вот такая игра слов и смыслов… — Он покашлял, пощипывая бородку. — Да, ты добился поставленной цели. Вне всяких сомнений: если за Пеленой мальчик узнал, кем он является на самом деле… нет, ему просто необходимо было перестроить сознание на обыденное, суженное восприятие мира. Иначе он бы в два счета стал соскользнувшим.

— Он и так им станет, — хрипло произнес Тойра. — Это неизбежно. Ему не миновать этой стадии — иначе все мои усилия не будут стоить и медного «плавника». Проклятие! Если бы он послушался меня и подождал!.. До тех пор, пока Фриний остается связанным со мной контрактом, я не могу ничего предпринимать.

— Поэтому ты и сбежал, — без тени насмешки заметил даскайль. — И будешь избегать его до тех пор, пока срок договора не истечет. Скажи, ты боишься его, Тойра?

— Разве я похож на дурака? Конечно, боюсь. И знал, чем рискую, когда подписывал договор. Но тогда у меня не было другого выхода. И сейчас тоже нет. Когда срок истечет, я встречусь с мальчиком и заставлю его соскользнуть, а потом попытаюсь уравновесить в нем то, что вытяну из его подсознания наружу.

— А если не получится?

— Должно получиться! Хочешь помочь мне?

— А разве я, Тойра, похож на безумца? Я взялся воспитать Носителя да, в том числе из любопытства, я был заинтересован в этом как исследователь. Но то, что ты предлагаешь, — на грани возможного. Сколько там до конца срока? Примерно полгода, так? Если Кирхатт прав и Фриний уже сейчас находится в таком состоянии, то за полгода, без поддержки извне, он превратится… я даже боюсь представить, во что. Как ты потом будешь «вытягивать» и «уравновешивать» то, что к тому времени уже всплывет у него из подсознания? Он ведь даже не зандробом одержим, в нем сейчас пробуждается принципиально чуждое человеку сознание — причем сознание ущербное. И всё равно намного более мощное, чем подготовленное в нашей сэхлии сознание чародея. Возможно, для всех нас было бы лучше, если бы за эти полгода мальчик попросту умер в какой-нибудь стычке или от нервного напряжения. Прости, Тойра, но я не верю, будто ты — или вообще кто-то в Ллаургине — способен вылечить Фриния от того, что проснулось в нем после Пелены.

— Время покажет, — пожал плечами Тойра. — Я знал, чего ждать, и готовился с самого начала.

Господин Мэрсьел скорбно покачал головой:

— Не уверен, что к подобному вообще можно приготовиться.

— Но и отступать я не намерен, — твердо сказал странствующий проповедник. — Да и некуда мне отступать, — добавил он тихо. — Давно уже некуда…

По широкой лестнице храмовни — вверх, вверх, вверх! Разогретая событиями на дороге («А как они чародея-то ловко прирезали!» — «Зандробовы ублюдки, всех так бы!»), толпа потеряла интерес к церемонии внесения священных реликвий и в первую очередь взалкала нового Печатанья. И крови.

Гвоздь ни за что не пошел бы вместе со всеми, однако выбора не оставалось: плотный поток человеческих тел тянул его, Матиль, Дальмина и Айю-Шуна за собой, и идти против течения было бы бессмысленно, а может, и небезопасно: «Ах, тебе жаль демонских отродий?!..»

Нет, плененных Рыжий не жалел — разве что удивлялся, откуда они, такие безмозглые, взялись и почему ввязались в заведомо безнадежное дело. Ему же, волочившемуся сейчас вслед за толпой (вверх, вверх, лестница заканчивается — мы на круговой галерее), — ему до смерти не хотелось, чтобы Матиль смотрела на Печатанье. Потому что есть в этом мире вещи, которых лучше маленьким детям не видеть, даже таким трепанным жизнью, как Матиль. Может, им-то в первую очередь.