Алая Вуаль - Шелби Махёрин

— Селия.

Вздрогнув, я поворачиваюсь и вижу, что Мила смотрит на меня с тоскливым выражением лица. Должно быть, я как-то нечаянно проскользнула сквозь вуаль, но это не объясняет необъяснимых слез в ее глазах. — Мне так жаль, — шепчет она. — Этого не должно было случиться. Когда Некромант напал, я… я не могла помочь тебе, поэтому помчалась предупредить птицу. Животные иногда чувствуют духов, даже если мы не можем по-настоящему общаться.

— О чем ты говоришь?

Ее взгляд скользит ниже нас, и я следую за ним к бесплодному островку, возвышающемуся над морем — более мелкому теперь, с приливом, но не менее знакомому. Фредерик склонился над одним из двух стеклянных гробов в центре. Одной рукой он поднимает темную голову бледной молодой женщины. В другой он держит большую каменную чашу, и пока мы смотрим, она наполняется кровью до краев.

Когда он выпрямляется и спешит ко второму гробу, к Филиппе, мой живот скручивает от глубокого чувства извращения — потому что мое тело все еще лежит в том первом гробу. Я все еще лежу в том первом гробу, и кровь омывает мои руки и горло, пока я не могу определить, где кончается она и начинается мое платье. Хотя дыхание все еще хрипит в моей груди, мои глаза смотрят вверх, не видя.

Они смотрят прямо на меня.

Я придвигаюсь ближе, испытывая страх, и неуверенно подношу руку к горлу, пальцы с тошнотворной легкостью скользят по влажной коже. Однако боли нет, даже когда я провожу пальцами по неровной линии, разделяющей мою плоть. Фредерик не был аккуратен в своем нападении. Он не был чист. Одной рукой он приподнимает голову моей сестры, а другой вливает ей в рот мою кровь.

— Мила, — вздыхаю я, не в силах оторвать взгляд, — почему здесь больше не холодно?

Она обнимает меня за плечи, и закрадывающееся чувство страха поднимает волосы на моей шее. Ее рука кажется твердой. Теплой.

— Тебе не нужно смотреть на это. Тебе нужно подготовиться.

— К чему готовиться?

— К смерти, — грустно говорит она, кивая в сторону моего сломанного тела.

На периферии продолжает сиять золотой свет, и если я напрягусь, то смогу различить легкий смех. Только я его не слышу. Я его чувствую. Он поселяется в моей коже, но я игнорирую его, недоверчиво глядя на Милу.

— Но я не могу… Я не… Нет. — Отшатнувшись от нее и тряхнув головой, я бросаюсь к островку и своему телу, к Фредерику, Филиппе и Михалю, который с трудом поднимается на колени. — Я не могу быть мертва. Я здесь. — Я поворачиваюсь к ней лицом, когда она присоединяется ко мне и тычет пальцем в мою грудь. Кровь у моего горла бьет в такт с пульсом. — Смотри, я еще дышу. Я не погибла.

Она с душераздирающей нежностью расчесывает волосы на моем лице. Слеза стекает по ее носу.

— Мне жаль, Селия. Слишком поздно. Иначе тебя бы здесь не было, и ты не сможешь остаться надолго — если только не решишь остаться навсегда.

Нет, если только ты не решишь остаться навсегда.

При этих словах золотой свет как будто слегка тускнеет.

Навсегда.

— Нет. — Я повторяю это слово снова и снова, не желая больше ничего слышать. Отказываюсь признавать этот жалкий золотой свет. Мои друзья уже почти добрались до островка, и они… они все исправят. Лу и Коко все исправят, а Жан-Люк и Рид разберутся с Фредериком. Михаль или Одесса дадут свою кровь, чтобы исцелить меня, и… и все снова будет хорошо. Все будет хорошо.

— Возможно, все будет не так уж плохо, — неуверенно говорит Мила, — если ты решишь остаться. В конце концов, я здесь, Гвиневра здесь, и все твои друзья — люди. Они скоро присоединятся к нам.

Набравшись решимости, я вновь устремляюсь к вуали, но больше не чувствую ее. Давление в голове исчезло, и я опираюсь на свое тело, погружаясь в него и ища опору. И не нахожу. Отчаяние поднимается во мне, как прилив вокруг островка, и я пытаюсь снова и снова, уже почти крича от разочарования. Я не могу умереть. Я не погибнуть. Я рвусь вверх в порыве слез, когда золотой свет становится все слабее. — Я не могу здесь оставаться, Мила. Пожалуйста, я не могу бросить своих друзей, свою сестру…

Одесса проносится мимо нас, выхватывая мою мольбу и выбивая полупустую чашу из рук Фредерика. Моя кровь брызжет во все стороны, когда она хватает его за плечи и подбрасывает в воздух. Он тяжело приземляется на землю, но Одесса так же стремительно опускается вниз, сжимая пальцы на его горле. Его глаза выпучиваются.

На одну великолепную секунду кажется, что она может положить этому конец. Как будто она может убить его прежде, чем он успеет причинить кому-то еще вред.

Но прежде чем она успевает свернуть ему шею, Димитрий валит ее на землю.

О Боже. Я бросаюсь к ним, в бешенстве, потому что моя кровь — она повсюду, и она свежая. Она окрашивает камень в алый цвет, покрывает бока тела Фредерика и даже течет ручейками к морю. О Боже, о Боже, о Боже.

Для любого другого эта сцена была бы прямиком из кошмара. Для Дмитрия эта сцена — прямиком из Ада.

— Что ты делаешь? — Вскрикнув, Одесса хватается за него, но глаза ее брата превратились в нечто дикое и необузданное. — Димитрий! Остановись! Пожалуйста, остановись и отпусти меня…

— Гримуар все еще у него, — рычит Димитрий, не понимая, что происходит.

Я наблюдаю за их борьбой с безумной беспомощностью. Никогда бы не подумала, что Димитрий может напасть на своего родного брата, своего близнеца, но жажда крови, похоже, сильнее даже семьи. Не раздумывая, он бросает сестру в море, где она с огромным грохотом падает в воду.

— Одесса!

Хотя она не слышит моего крика, я все равно разжимаю руки и устремляюсь за ней, а потом резко поворачиваюсь и устремляюсь к Фредерику. Потому что мне нужно что-то сделать. Я должна как-то помочь, но когда я прыгаю к нему, мое тело проходит прямо сквозь его тело.

Как будто меня вообще больше не существует.

Безнадежно оглядываясь, я смотрю на свое тело, которое с каждой секундой становится все бледнее. Словно в подтверждение, золотой свет тускнеет в унисон с моим слабым сердцебиением. Время на исходе. Хуже того — я ничего не могу сделать, чтобы остановить это. Ни замедлить его, ни залечить рану на моем горле, ни остановить