Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

Само собой, диковин у голландцев по сравнению с его первым приездом для него поубавилось. Да и голландцы попривыкли к русским: московиты давно перестали быть редкими гостями в Амстердаме. На рейде стояли суда под русскими флагами; российские купцы и матросы, дипломаты и ученики, прибывшие обучаться корабельному и артиллерийскому мастерству, часто мелькали на улицах и в переулках Амстердама; самые солидные голландские банки и конторы спокойно учитывали русские векселя; н городских газетах вести о затянувшейся Северной войне стояли на первых страницах. Ведь голландским негоциантам, торгующим на Балтике, потребно было точно знать, где стоит шведский флот и что поделывают русские эскадры. Потому как если ране только шведы перехватывали голландские купеческие корабли, шедшие в Россию, то после Гангута и русские корабли стали захватывать голландских купцов, доставлявших воинские припасы в Швецию. Один такой голландский купец нынешней осенью с грузом оружия поспешил в Стокгольм и только что был перехвачен русскими. В ответ не только шведские, но и английские и голландские газеты подняли вокруг сей акции страшный шум, и первое, с чем ознакомили Петра в Амстердаме, так именно с этими газетами. Второе, что еще более раздражало Генеральные штаты, так это повышение таможенных сборов в русских портах. Хитрые голландцы приписывали сей указ одному Меншикову и делали вид, что Петр I не ведает о распоряжении своего петербургского губернатора. Расчет был прямой: царь отсюда, прямо из Амстердама, отменит указ. О сем просили Петра и нынешний обер-бургомистр Амстердама и обер-бургомистр бывший, его старый доброжелатель и друг Якоб Витзен, устроивший еще п то первое путешествие царю добрую встречу.

— Прости меня, Якоб, но пока швед царил на Балтике, приход каждого купеческого судна в Петербург был для нас большим праздником, и я за купеческую смелость и риск не токмо не брал с гостя пошлины, но и покупал товар по самой дорогой цене! Ныне же, после Гангута, путь в Петербург, Ригу и Ревель свободен. Шведский флот отсиживается в Карлскроне и Стокгольме. И эту чистую воду для торговли на Балтике добыла Россия немалой кровью. Так отчего же ропщут господа негоцианты, что мы, как и в других европейских государствах, установили пошлины на товары? Откуда сей ропот?

Витзен, умница, промолчал, потому что знал наверное, как знал то и Петр, что, несмотря на все последние петровские преобразования, Запад не хотел и не хочет признать Россию равной европейской державой. И особливо не хочет дать России равный и добрый мир. В Гааге Петру стало ведомо: союзники один за другим вступили уже в тайные переговоры со Швецией, а меж тем требуют вывести русские войска из Мекленбурга, скорее очистить Росток.

Особливо гордо выступают в сем деле новоявленный английский король Георг и его первый министр ганноверец Бернсторф, требуя немедля очистить от русских север Германии. Да и датский друг и союзник, король Фредерик, отличился: объявил прилюдно, что не только совместного с русскими десанта в Сконе на следующий год не учинит, но и запретит русским каперам перехватывать у датских берегов купцов, везущих оружие и разную амуницию шведам.

С известием о сей последней акции к Петру прискакал Роман Корнев, полк которого последним покинул Данию.

— Ну что скажешь, каков твой датский наградитель?— Петр гневно воззрился на своего полковника, словно тот был виноват в последней декларации датского короля. Роман гневный этот взор выдержал, сказал твердо:

— А я так мыслю, государь: под Полтавою мы были одни и одолели-таки шведа. Может, и сейчас нам одним сподручнее будет?

— Сподручнее?! Ишь какой герой выискался!— Но по всему было видно, что царский гнев стих. И уже спокойным голосом Петр распорядился: — Останешься здесь, Корнев, все одно твой полк на роздыхе стоит. А здесь такая война идет, не приведи бог! Да вот взгляни! — Петр подвел Романа к окну и показал: — Видишь того человека в черном плаще? Так вот, он, почитай, уже две недели за мной по Амстердаму бегает. А что сему соглядатаю н^ж-но, он мне не докладывает. Вот ты его и спроси!

Так Роман попал в царскую свиту.

На рождественские праздники в Амстердаме не только ликовали и славили, но и вели великие дипломатические интриги. Слухи по городу, да и по всей республике, шли самые разные. Главными источниками слухов были новомодные кофейни, недавно заведенные в Амстердаме и гак же, как и в Лондоне, ставшие пристанищем парламентариев, газетчиков, писателей и поэтов. Народ здесь собирался смелый в суждениях и отчаянно болтливый. Поскольку царь был в Амстердаме, то именно его персона оказалась в центре внимания кофейных политиков. Одни прямо говорили, что ожидается новый крепкий союз Петра с Англией. Ссылались при том на то, что английский король Георг I, не убоясь штормовой погоды в Северном море, срочно прибыл в Гаагу на своей королевской яхте. Другие отмахивались от англо-русского союза, как от пустой затеи, и таинственно, на полушепоте, предвещали скорый мир царя Петра с Карлом XII, после чего они заключат союз и предпримут совместный поход на Британские острова, дабы восстановить во всем блеске династию Стюартов. Третьи же предсказывали скорую войну России с турком и говорили, что в одном обществе некая дама уже величала царя императором Константинополя. Словом, колесо слухов крутилось в те дни с превеликой скоростью, а количество дипломатов и тайных агентов разных держав было столь велико, что все гостиницы Амстердама были переполнены. Идя на добрый рождественский ужин в тот или иной частный дом, нельзя было быть твердо уверенным ни в хозяине этого дома, ни в его гостях. Попался на сем и сам Петр: из любопытства принял приглашение некоего француза Ренара, уверившего царя, что он покажет ему зело любопытные раритеты, в том числе редкие и прекрасные географические карты. И впрямь, хозяин показал любопытные карты Молдавии и Валахии, Болгарии, Греции и иных владений Оттоманской империи. И к удивлению Петра, француз не жадничал, уступил редкие карты чуть ли не даром. И только за ужином, когда изрядно выпили рейнского, хозяйка стола, пышнотелая прелестница маркиза де Бомон, весело подняла бокал:

— За здоровье императора Константинополя! — и чокнулась с опешившим Петром. Так что здесь кофейные политики не ошиблись — здравица такая была произнесена. Более того, прекрасная маркиза тут же разъяснила свой тост: — Не правда ли, ваше величество, имея ныне столь точные карты, вы легко найдете дорогу к Босфору и отомстите туркам за Прут?

— Зачем же мне, не окончив одной войны, в другую бросаться?— здраво возразил Петр, но об этом кофейные политики не узнали. Зато по городу пошел слух, что царь готовится к новому походу против турок.

Только поутру поспешившие в дом архангелогородского купчины Осипа Соловьева, где остановился царь, дипломаты Шафиров и Куракин открыли Петру, что весельчак Ренар хотя и француз родом, но давно состоит в британской тайной службе.

— А маркиза?! — вырвалось у Петра, невольно покосившегося на увенчанную амурами дверь в опочивальню (Осип Соловьев, нажившийся на торговле лесом, отгрохал свой дом в самом новомодном стиле).

— И она тоже! — в один голос ответствовали дипломаты.

Петр едва при них за голову не схватился — ведь за дверями распевала французские песенки та самая прелестница маркиза, которая вечор, после обильного и крепкого застолья, сама залезла в царскую постель. Маркизу де Бомон он, само собой, в тот же день выгнал без подарка.

Нет, это второе путешествие в Голландию ничем не напоминало то первое, когда он был молод, здоров, беспечен. Шли и шли черные вести: у Екатеринушки в Везеле случился выкидыш, в Ревеле сильный шторм разметал русский флот и, наконец, подтвердилось худшее — след исчезнувшего по пути из России царевича Алексея отыскался-таки в австрийских владениях. Петр вынужден был поломать свою гордость и просить императора Карла VI: «Того ради просим ваше величество, что ежели сын мой, Алексей, в ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его... к нам прислать, дабы мы его отечески исправить, для его же блага, могли».

А меж тем о бегстве царевича под крылышко австрийского цесаря стало известно уже при всех европейских дворах и снова начали судить и рядить о внутренней слабости России, радуя тем всех ее недругов. Русские послы передавали те вести царю, и все это его, конечно, не веселило. К тому же новый, 1717 год Петр встретил самым печальным образом, больным в постели. Дернул его черт на рождественские праздники как-то вечерком выйти из дома подышать свежим воздухом, вспомнить молодость и навестить матросский кабачок в порту, известный ему еще по первому путешествию. В кабачке было, как и двадцать лет назад, весело и шумно, и когда Петр, разгоряченный вином, выскочил оттуда, ему показалось на миг, что к нему вернулись и сила и молодость, и он распахнул теплый плащ, подставляя грудь свежему морскому ветру. Наутро он так страшно кашлял, что медикус Арескин спешно уложил его в постель. С той жестокой простудой он промаялся почти три недели, развлекаясь чтением брошюры «Кризис Севера». Автором сего пасквиля и Куракин, и Шафиров дружно называли нового шведского посла в Лондоне графа Карла Гилленборга.