Сага о Форсайдах 2 - Джон Голсуори

Кто-то наступил ей на ногу. Открыв глаза, она извинилась:

- Простите.

- Пожалуйста.

До чего вежливо! Люди с каждым годом становятся все вежливее!

Автобус остановился. Динни поторопилась выйти. На Кондюит-стрит она прошла мимо портного, у которого одевался ее отец. Бедный, он давно здесь не был: одежда стоит недешево. Поэтому он утверждает, что терпеть не может неразношенных костюмов. Динни выбралась на Бонд-стрит.

Как раз в эту минуту полисмен-регулировщик приостановил движение и вся улица превратилась в одну нескончаемую линию замерших машин. А ведь Англия разорена! Девушка свернула на Брутон-стрит и вдруг заметила впереди знакомую фигуру. Человек брел с опущенной головой. Девушка нагнала его:

- Стэк!

Он поднял голову, по его щекам катились слезы. Он заморгал темными, чуть выкаченными глазами и провел рукой по лицу.

- Вы, мисс? А я как раз шел к вам, - сказал он и подал ей телеграмму.

Она встала под тусклым фонарем, поднесла ее к глазам и прочла:

"Генри Стэку Лондон Корк-стрит 50-а тчк Прискорбием извещаем что высокочтимый У илфрид Дезерт утонул время экспедиции в глубь страны тчк Тело опознано погребено на месте тчк Известие получено только что зпт сведения абсолютно достоверные тчк Соболезнуем тчк Британское консульство Бангкоке".

Динни окаменела и стояла, ничего не видя. Пальцы Стэка осторожно вынули телеграмму из рук девушки.

- Так, - уронила она. - Благодарю. Снесите ее мистеру Монту, Стэк.

Не надо убиваться.

- Ох, мисс!

Динни коснулась пальцами его рукава, тихонько подтолкнула его и поспешно зашагала прочь.

Не надо убиваться! Пошел мокрый снег, Динни подняла лицо и ощутила легкое покалывание - прикосновение снежинок. Для нее Уилфрид давно уже мертв. Но теперь он мертв по-настоящему! Какая даль, какая страшная даль разделяет их! Он покоится где-то на берегу реки, чьи воды поглотили его, в лесном безмолвии, куда никто никогда не придет взглянуть на его могилу. Воспоминания навалились на Динни с такой силой, что она вдруг ощутила слабость во всем теле и чуть не рухнула на заснеженный тротуар. Она схватилась затянутой в перчатку рукой за' ограду какого-то дома и с минуту постояла около нее. Вечерний почтальон замедлил шаг и посмотрел на девушку. Может быть, в глубине ее сердца еще тлел слабый огонек надежды на возвращение Уилфрида; а может быть, все дело в снеге и холоде, который пронизал ее до костей? Как бы то ни было, она чувствовала, что у нее внутри все мертвенно застыло и оцепенело.

Она кое-как добралась до Маунт-стрит и вошла в дом. Здесь ее охватил внезапный ужас: вдруг она выдаст себя, пробудит к себе жалость, участие - словом, сочувствие в любой форме? Она проскользнула в свою комнату. Эта смерть не касается никого, кроме нее. И гордость так всколыхнулась в Динни, что даже сердце у нее стало холодным, как камень.

Горячая ванна до некоторой степени вернула ее к жизни. Она переоделась к обеду и сошла вниз.

Вечер прошел в тягостном молчании, изредка прерываемом вспышками разговора, поддерживать который было еще тягостнее. Динни совсем расхворалась. Когда она поднялась к себе с намерением лечь, к ней вошла тетя Эм:

- Динни, ты похожа на привидение.

- Я озябла, тетя.

- Еще бы! Юристы любо'о расхолодят. Я принесла тебе глинтвейн на молоке.

- Замечательно! Я давно хотела попробовать, что это за штука.

- Ну вот и пей!

Динни выпила и с трудом отдышалась.

- Жутко крепко!

- Да. Твой дядя сам при'отовлял. Звонил Майкл.

Леди Монт взяла стакан, наклонилась, поцеловала Динни в щеку и объявила:

- Это все. А теперь ложись, иначе заболеешь.

Динни улыбнулась:

- Я не заболею, тетя Эм.

На другое утро, выполняя это решение, она спустилась к завтраку.

Оракул изрек свой приговор: пришло отпечатанное на машинке письмо за подписями Кингсона, Кэткота и Форсайта. Оно рекомендовало леди Корвен и мистеру Круму опротестовать иск. Выполнив эту предварительную процедуру, они получат дальнейшие указания.

Все, даже Динни, чье сердце и без того мертвенно застыло, ощутили тот холодок в груди, который сопровождает получение письма от юриста.

Девушка вместе с отцом отправилась в Кондафорд утренним поездом, на прощанье повторив тете Эм ту же магическую формулу: "Я не заболею".

XXIV

Тем не менее она заболела и в течение месяца, проведенного ею в своей кондафордской келье, не раз испытывала желание умереть и уйти от всего. Оно легко могло бы осуществиться, но, к счастью, по мере того, как таяли силы Динни, ее вера в загробную жизнь не крепла, а слабела. Мысль о соединении с Уилфридом там, где нет ни скорби, ни суеты этого мира, таила в себе роковую притягательность; однако перспектива исчезновения в сонном небытии, хотя и не пугавшая девушку, нисколько не соблазняла ее и казалась тем более противоестественной, что здоровье в конце концов начало возвращаться к Динни. Внимание окружающих оказывало на нее незаметное, но непреодолимо целительное воздействие. Деревня ежедневно требовала бюллетень о состоянии ее здоровья; ее матери ежедневно звонил и писал добрый десяток знакомых. Каждую субботу Клер привозила ей цветы от Дорнфорда. Тетя Эм два раза в неделю посылала ей плоды трудов Босуэла и Джонсона, а Флер бомбардировала ее дарами Пикадилли. Эдриен без всякого предупреждения трижды наведался в Кондафорд. Хилери, как только миновал кризис, начал присылать ей смешные записочки.

Тридцатого марта весна внесла к ней в комнату юго-западный ветер, первый букетик цветов, сережки вербы, веточку дрока. Динни сразу пошла на поправку и три дня спустя выбралась на воздух. Все в природе действовало на нее с давно уже не изведанной остротой. Крокусы, желтые нарциссы, набухшие почки, солнечные блики на крыльях голубей, контуры и цвет облаков, благоуханный ветер приводили ее в почти болезненное волнение.

Но ей все еще хотелось никого не видеть и ничего не делать. Эта странная апатия побудила ее принять приглашение Эдриена поехать с ним за границу на время его короткого отпуска.

Из Аржелеса в Пиренеях, где они прожили две недели, Динни увезла воспоминание о совместных прогулках, о цветах, которые они собирали, о пиренейских овчарках, о цветущем миндале и долгих беседах с дядей.

Захватив с собой завтрак, они уходили на целый день, а поводы поговорить представлялись на каждом шагу. В горах Эдриен становился разговорчивым. Он и сейчас оставался тем же страстным альпинистом, каким был в молодости, но Динни догадывалась, что дело не только в этом: он пытался вывести ее из летаргии, в которую она погрузилась.

- Когда перед войной мы с Хилери поднимались на Малого грешника в Доломитах, - сказал он однажды, - я впервые почувствовал близость бога. Это было давным-давно - девятнадцать лет назад. А когда ты чувствовала себя ближе всего к богу?

Динни промолчала.

- Сколько тебе сейчас лет, дорогая? Двадцать семь?

- Скоро двадцать восемь.

- Ты все еще на пороге. Разговор по душам, кажется, не приносит тебе облегчения?

- Вам пора знать, дядя, что разговоры по душам - не в обычаях нашей семьи.

- Верно, Динни! Чем нам тяжелей, тем мы молчаливей. Но не нужно слишком замыкаться в своем горе.

- Теперь я понимаю женщин, которые уходят в монастырь или отдаются благотворительности, - неожиданно призналась Динни. - Раньше я объясняла это отсутствием чувства юмора.

- Это может также объясняться отсутствием мужества или его избытком и фанатическим характером.

- Или погубленной молодостью.

Эдриен взглянул на племянницу:

- Твоя еще не погублена, Динни, - надломлена, но не погублена.

- Будем надеяться, дядя. Но ей пора бы уже оправиться.

- Ты стала лучше выглядеть.

- Да, теперь даже тетя Эмили сказала бы, что я достаточно ем. Но заниматься своей персоной ужасно скучно.

- Согласен. Однако...

- Не зашивайте рану иглой, милый дядя, - она со временем затянется изнутри.

Эдриен улыбнулся:

- Я как раз подумал о детях.

- Мы пока еще не умеем делать их синтетическим путем. Я чувствую себя прекрасно и счастлива, что все сложилось именно так, как сейчас. Я рассказывала вам, что старая Бетти умерла?

- Добрая душа! Когда я был маленьким, она частенько совала мне карамельку.

- Она была настоящий человек, неровня нам. Мы слишком много читаем, дядя.

- Безусловно. Нужно больше ходить, а читать меньше. Давай позавтракаем.

Возвращаясь в Англию, они на трое суток задержались в Париже, где остановились в маленьком отеле над рестораном, недалеко от вокзала СенЛазар. Камины там топили дровами, постели были удобные.

- Только французы понимают толк в настоящей постели, - заметил

Эдриен.

Кухня в ресторане была рассчитана на завсегдатаев скачек и вообще любителей хорошо поесть. Официанты в передниках выглядели, по выражению Эдриена, как монахи, которых заставили трудиться: они разливали вино и заправляли салаты так, словно совершали обряд. Динни и ее дядя были единственными иностранцами в отеле и почти единственными в Париже.