Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Боцзюэ велел Шутуну подать большой поднос, взял с него блюдо жареной баранины с закусками и протянул Ли Мину.

– Бери! Присаживайтесь вон там и закусите! – Боцзюэ обернулся к Шутуну. – Смышленый ты малый, Шутун, а тебе и невдомек, что, как говорится, «правила сходятся по подобию, вещи делятся по родам»[2]. Хоть они и из веселого заведения, но на одну доску с музыкантами их не поставишь. А то, чего доброго, скажут, мы, мол, от ближнего отворачиваемся.

Симэнь в шутку ударил его по голове.

– Да ты, сукин сын, сам среди них весь век околачиваешься, вот и превозносишь, – сказал Симэнь. – Кто-кто, а ты-то уж знаешь, что такое – жить на побегушках!

– Да что ты, сынок, разумеешь! – отвечал Боцзюэ. – Напрасно ты, видно, красоток навещал. Ведь у тебя нет никакого понятия, как надобно цветы лелеять. А певица иль актер – они все равно что цветы. Чем нежнее с ними обойдешься, тем большее наслаждение получишь. Но попробуй нагруби, и – как поется в «Восьми мелодиях Ганьчжоу» – «зачахла, похудела, едва-едва жива».

– Да, сын мой, ты в таких делах безусловно толк знаешь! – пошутил Симэнь.

Ли Мин и Ван Чжу закусили, и Боцзюэ позвал их к себе.

– А вы знаете вот эту – «Ночная буря будто срезала цветы»? – спросил он.

– Знаем, – отвечали певцы. – Это из цикла «Золотая чара».

Ли Мин взял цитру, Ван Чжу – лютню. Ли Мин заиграл и запел на мотив «Пьянею под сенью цветов»:

Я наслаждался с феей красоты,А буря ночью срезала цветы.Те полнолунные цветы прекрасны…Снега кружат метелью щедрою.Где моя розочка, не ведаю.Увы, все поиски напрасны…Ворочаюсь, вся вздыбилась кровать.Нет сил без милой зиму коротать.Ночные стражи безучастны…

На мотив «Порхают иволги счастливые»:

Мне тушечница – океан послушный.А дымка горных сосен будет тушью.Бумагой небеса послужат.Потоки слёз моих послушай!Увы, в письме и море станет сушей.

На мотив «Вышли рядом»:

Ты мне встретился весел и явственен,вулканическийводопад.Меж потоков изысканных яств, винаискусительныйнеба клад.Я пригнулась, прильнула без усталиивой лиственнойна всю жизнь.Поцелуями влажными устнымикожей письменнойпальцы — кисть.Три дня минуло будто года, годаночью грёзамиизлечусьДнём согбенная и исхудалаятенью слёзноюрасплачусь.

На мотив «Четыре барича»:

Ты погубил меня, смеясь,я – мертвая теперь.Любовь бесчеловечнуюкак девице забыть?Стереть стараются друзьяследы моих потерь,Но боль-тоску сердечнуюне в силах притупить.Весь свет мне заслонил сперва,затем его отнял.Иллюзия святой любвирассеялась к утру.От слез промокли рукава,и шелк весь полинял.Я каюсь именем твоим,твержу его в бреду.Я помню трепет первых встречвечернею порой.Мой скромный юности талантрасцвел во всей красе.Но ты умел к себе привлечькрасавиц целый рой –Поклонник умный – это клад,который ищут все.

На мотив «Ветер подул над землею»:

Холопкой я была исконноВсе твои прихоти спокойноЯ исполняла, как закон,Упреки подавив покорно,И ревности горючий голос.Я избрана тобой и гордостьПревозмогала боль и скорбь.Твоя участие мне лестно.Хотя средь жен не я прелестна,Не только с ними ночью тесноШептался ты, но и со мной.Запойный бывали ласки.Но выброшена без огласкиНа кухне доживать одной.

На мотив «Цветок нарцисса»:

Не мешайте, я справлюсь, реветь не годится.Мой миленок не вдов, и не хочет жениться,Он на ложе любви клялся вечной весной.Клялся Небу на верность святому обету,Но придут сто преград, коли твердости нету,Зря взываю к богам я с сердечной мольбой.Видно, Небо прогневала в прошлом рожденьи.Мой миленок теперь мне не даст утешенья.Пусть же счастье вернется мне жизнью иной.

Заключительная ария:

О, не бросай меня,оставь хоть миг надежды!Пусть радость встречи длится без конца,чтоб грусть исчезла с милого лица,Чтоб, трепетно любя,быть рядом сердцем нежным.

Пока они пели, настал вечер.

Да,

Золотой колченожка,Ворон солнечный пляшет,А у месяца в рожках —уши Зайца из яшмы[3].Ворон, спи до утра,Зайца тень на экран.Это месяц младенецв сновидении ленится,Это тюлями тении любимый на теле.

Симэнь велел убрать посуду и позвать приказчиков Фу и Юня, Хань Даого, Бэнь Дичуаня и Чэнь Цзинцзи. За большой ширмой у главных ворот были поставлены два стола, над которыми висела пара фонарей, напоминавших по форме бараньи рога. Тут и начался пир. Стол ломился от изобилия фруктов и весенних яств. Почетные места занимали Симэнь, Ин Боцзюэ и Се Сида. Приказчики и остальные разместились по обеим сторонам. Двенадцать фонарей-лотосов горели у ворот, рядом стояла рама с потешными огнями. Симэнь велел оставить потешные огни до прибытия паланкинов с гостьями. А пока шестеро музыкантов вынесли к воротам свои гонги и барабаны. Заиграла музыка. Полились чистые дивные трели. За ними вышли Ли Мин и Ван Чжу. Один заиграл на цитре, другой – на лютне. Они запели романсы о фонарях на мотив вступления к «Подведенным бровям»:

Месяц цветы озарил,город ликует весенний…

Толпы гуляющих шли по улице в ту и другую сторону, но никто не решался остановиться и послушать пение. Симэнь сидел в парадной чиновничьей шапочке, в даосском платье из перьев аиста, поверх которого красовалась белая шелковая куртка. Дайань с Пинъанем угощали пирующих вином и пускали потешные огни. Двоих солдат поставили возле ограждения, чтобы сдерживать зевак.

В небе застыли редкие облачка. Сквозь них на востоке выглянул ясный месяц.

Ликовал на улицах народ.

Только поглядите:

 Везде бьют в гонги и барабаны. Тут и там играют на свирелях и цитрах. Под музыку гуляющие толпами проходят, выбивая такт. Женщины, рукава приспустив, как в танце плывут. Гора огней, ярко сверкая, на сотни чи вздымается до самых облаков. В дворцах курильницы струят обильный аромат. Вдали, сквозь дымку, виднеется нескончаемый поток в тафту разодетых и узорную парчу. Яркая луна светом залила палаты царские и всю округу. Блистают залы расписные, озаренные огнями фонарей-цветов. На улицах и площадях царят веселье и шум праздничной толпы. Радостно встречают Праздник Весны в столице.

Между тем Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и Сяоюй решили воспользоваться отсутствием Юэнян. Едва заслышав у ворот музыку и треск хлопушек, они, разряженные, подкрались к ширме и стали из-за нее подглядывать. Неподалеку у жаровни суетились Шутун с Хуатуном, подогревая вино. А надобно сказать, что Юйсяо и Шутун давно были неравнодушны друг к дружке и постоянно обменивались шуточками. Оказавшись рядом, они затеяли возню из-за тыквенных семечек и нечаянно опрокинули подогревавшийся кувшин вина. Над жаровней взвился огонь, и клубы окутали пирующих. Юйсяо продолжала смеяться, и ее услыхал Симэнь.

– Кто это там смеется? Откуда этот дым? – спросил Симэнь и велел Дайаню узнать, в чем дело.

Чуньмэй, одетая в новенькую белую шелковую кофту, поверх которой красовалась отделанная золотом ярко-красная безрукавка, сидела в кресле.

– Вот неуклюжая негодница! – заругала она Юйсяо, когда та опрокинула вино. – Увидела парня и себя не помнит! Ишь, разошлась! Кувшин пролили и хохочут. А чего тут смешного! Огонь залили и продымили всех.

Юйсяо, услышав, как ее ругает Чуньмэй, умолкла и удалилась, а испуганный Шутун направился к хозяину.

– Я вино подогревал и кувшин опрокинул, – сказал он.

Симэнь не стал допытываться, как это случилось, и пропустил мимо ушей.

Тем временем жена Бэнь Дичуаня заранее разузнала, когда Юэнян уйдет в гости, приготовила закусок и фруктов и послала дочь Чжанъэр пригласить Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян. Ведь они были любимицами хозяина. Чжанъэр провели к Ли Цзяоэр.

– Ступай к батюшке! – сказала Цзяоэр. – Я тут былинка, сама подмоги ищу.

Обратились к Сунь Сюээ, но та тоже не посмела пойти к хозяину.

Настало время зажигать фонари, и жена Бэня опять отправила Чжанъэр. Ланьсян посылала к хозяину Юйсяо. Юйсяо подговаривала Инчунь, а Инчунь указывала на Чуньмэй. Потом решили все идти к Ли Цзяоэр, упросить ее поговорить с Симэнем. Однако Чуньмэй сидела как вкопанная.

– Будто вас никогда не кормили, негодницы! – бранила она Юйсяо и всех остальных. – Как позвали на угощенье, так уж и невтерпеж. Никуда я не пойду и за вас просить не стану. Забегали, как голодные духи, а к чему суета, неизвестно. Хотела бы я увидеть хоть одним глазком.