Пещера Лейхтвейса. Том первый - В. Редер

— Да, милый, об этом я собиралась просить тебя. Я не знаю, примет ли меня мой отец, но я попытаюсь склонить его взять назад проклятие, которое он произнес надо мною в зале суда. Видишь ли, Гейнц, мне тяжело, невыносимо тяжело жить, будучи проклятой отцом.

— Я хорошо понимаю тебя, Лора, и искренно, от всего сердца даю тебе просимое разрешение. Мало того, я даже сам провожу тебя к маленькому охотничьему замку твоего отца. Но предупреждаю тебя, Лора, не предавайся несбыточным мечтам. Твой отец вряд ли простит тебе, так как он не сможет примириться с мыслью, что ты из любви ко мне отказалась от света, что ты стала женой разбойника.

— Я буду на коленях умолять его простить меня. Ведь он когда-то любил меня больше всего на свете. Неужели он не смягчится?

— Изволь! — воскликнул Лейхтвейс. — Ты хочешь испытать на себе, что есть люди, ставящие свою гордость выше родительской любви. Пойдем. Друзья наши не должны знать, куда мы идем, а потому уйдем из пещеры незаметно для них.

Лейхтвейс взял ружье, а Лора накинула на плечи кружевной платок; они бесшумно вышли из пещеры и скрылись в лесу. Но не одни они вышли из пещеры, чтобы перед отъездом совершить путь, казавшийся им необходимым.

Вскоре после ухода Лейхтвейса и Лоры из глубины пещеры вышли еще два человека.

Кроме того, оттуда вышел и Отто Резике. Он осторожно осмотрелся по сторонам и лишь после того, как убедился, что никто за ним не следит, побежал в лес. Он взял путь по направлению к Доцгейму. Он хотел еще раз повидаться со своей Ганнеле, поговорить с ней и предложить ей отправиться вместе с ним в дальнее странствие в качестве жены его, подобно тому, как Лора и Елизавета шли со своими мужьями, любовь которых заставила забыть их все остальное. Отто Резике знал кратчайший путь в Доцгейм, но он нарочно пошел по другой дороге, по горам и ущельям, не желая встречаться с людьми. Часов в десять он увидел вдали колокольню Доцгеймской церкви. Сердце его сильно забилось. Он страшно волновался.

После ужасной разлуки с Ганнеле ему предстояло в первый раз увидеться со своей возлюбленной. За все время пребывания его среди разбойников ее образ не покидал его ни разу. В общем, он не сожалел о том, что сделался товарищем Лейхтвейса, но все-таки ему недоставало возлюбленной, оставшейся в родном селе. Он приблизился к селу и вскоре очутился вблизи маленькой хижины на окраине, где жила Ганнеле со своим выжившим из ума дедушкой.

Отто заглянул в окно. Ганнеле сидела за столом. По-видимому, она долго работала. Шитье выскользнуло у нее из рук, и голова опустилась на грудь. Она спала.

Старик уже лежал в постели. Исхудалое лицо его виднелось из подушек и походило на лицо мертвеца.

У Отто болезненно сжалось сердце; он вспомнил о том, что милая его Ганнеле чахнет и вянет в этой обстановке и что никто не защищает ее от насмешек односельчан, так как единственный друг и защитник ее был далеко от нее.

— Она обязательно должна последовать за мной, — пробормотал Отто, — Лейхтвейс дал разрешение принять ее в нашу шайку. В лице Лоры и Елизаветы она найдет подруг, у которых она может научиться только лишь одному хорошему. Она вскоре убедится, что те, которых люди презирают, которых они клеймят прозвищами воров и разбойников, отнюдь не так плохи, как о них говорят, и что с ними можно жить.

Он осторожно постучал в окно. Но Ганнеле спала так крепко, что ему пришлось еще раз постучать сильнее. Он сделал это лишь после того, как оглянулся и убедился, что вблизи нет никого из жителей деревни. Хижина Ганнеле стояла далеко в стороне, так что в это время вблизи не бывало прохожих.

Ганнеле подняла голову, так как наконец услышала стук. Она стала протирать глаза и взглянула на дедушку, думая, что он постучал в стену. Затем она посмотрела на окно. Луна освещала бледное лицо стучавшего.

— Боже праведный! — вскрикнула Ганнеле и вскочила со стула. — Да ведь это Отто.

— Да, это я, — шепнул молодой разбойник, — отвори дверь. Мне нужно с тобой поговорить.

— Не здесь, — ответила Ганнеле, — ты не должен входить со стороны улицы. Обойди кругом дома через маленький огород. Я открою тебе заднюю дверь.

Отто сильно смутился. Неужели Ганнеле стыдилась его и не хотела принимать его открыто и без стеснения? Ведь в прежнее время она не задумываясь впускала его через переднюю дверь, когда он по вечерам приходил, чтобы поболтать с ней в саду. Но затем он рассудил, что Ганнеле руководствовалась, несомненно, другими доводами, и потому решил повиноваться. Он обошел кругом дома, перелез через забор и очутился в маленьком огороде. В ту же минуту открылась задняя дверь дома и на пороге появилась Ганнеле.

Она была мертвенно-бледна. Широко раскрытыми глазами смотрела она на Отто, который приблизился к ней с распростертыми объятиями. Правда, во взоре ее по-прежнему светилась любовь, но тем не менее лицо ее выражало явный ужас и страх.

Отто хотел обнять ее, но она отстранила его и прошептала:

— Сначала отвечай мне на мой вопрос. Уйдем подальше в сад к забору, там никто нас не увидит и не помешает.

Она взяла его за руку и потянула за собой.

— Ганнеле! — воскликнул озадаченный Отто. — Что с тобой? Неужели этой кратковременной разлуки было достаточно для того, чтобы твоя любовь прошла? Неужели ты полюбила другого? Скажи мне всю правду, Ганнеле. Я хочу узнать, глупо ли я сделал, что все это время верил в твою любовь и верность.

— Я люблю тебя по-прежнему, но не тебе меня расспрашивать. Это право принадлежит мне. После того, как ты скрылся из Доцгейма, — продолжала Ганнеле, — после того, как тебя увез вербовщик и я тщетно пыталась спасти тебя, после всего этого о тебе не было никаких вестей и все поиски мои ни к чему не привели. С течением времени начали ходить ужасные слухи о тебе. Стали говорить о том, что твое местопребывание известно, что тебя видели, но не днем, в обществе честных людей, а по ночам в компании разбойников. Я ничего не подозревала, так как эти слухи еще тогда не доходили до меня. Когда кто-нибудь заговаривал о тебе, то скрипач Франц, под тем или иным предлогом, всегда отвлекал или уводил меня. Этот несчастный благородный юноша не хотел, чтобы я загоревала, узнав такую ужасную правду. Ее открыл мне твой родной отец. Как-то раз вечером я пришла к богатому Крону, чтобы сдать работу. Когда я вошла во двор, твой отец загородил мне дорогу, смерил меня злобным взглядом и сказал: «Как, ты все еще здесь, Ганнеле? Ты работаешь на других? Ведь ты могла бы жить припеваючи. В шелках и бархате и разъезжать в карете». А когда я в ужасе и смущении взглянула на него, он продолжал: «Положим, все женщины очень хитры. Они знают, как себя держать, чтобы люди не знали, как хорошо им живется. Твое шитье ведь только для отвода глаз, чтобы провести полицию, когда она произведет обыск в твоей хижине. Ведь все же знают, что мой сын — этот подлец и негодяй — записался в разбойники, сделался товарищем Лейхтвейса и что у тебя прячут краденое добро. Ты здесь служишь у них шпионом». Я вскрикнула и чуть было не упала в обморок. Меня поддержала дочь Крона. Но я узнала, что мнение твоего отца разделяют все жители Доцгейма, что об этом открыто говорят повсюду. Что ты сделался товарищем разбойника Лейхтвейса. Но я не верила этому, Отто, я не хотела верить, не будучи в состоянии допустить, что ты, сама воплощенная честность, пал так низко.