С вождями и без них - Георгий Шахназаров

Но если по справедливости взвесить долю каждой эпохи в достижениях цивилизации, нашему замечательному веку следовало бы по чести отвести пять, ну десять процентов, потому что все устои современного общества - Государство, Закон, Семья, Религия, Мораль - были смоделированы и сработаны в безмашинном, бескомпьютерном прошлом. Тогда же были заложены зачатки философии, науки, литературы и искусства, но свое великолепие они приобрели позднее - это все-таки заслуга нового времени. А вот устои, на которых, как на плечах мифических титанов, держится весь мировой порядок, остались в основе своей произведением старины.

Чем объяснить эту могучую вспышку интеллектуального гения у людей, едва вышедших из состояния дикости? Мне кажется, у них просто не было иного выхода. Строя на чистом месте, они вынуждены были все это придумать, чтобы выжить. Не осиль они эту задачу, нас бы вовсе не было, человек вернулся бы в пещеру, в животный мир. Сейчас их называют древними, в действительности древние - это мы, теперешние. Если вести отсчет от Рождества Христова, каждому из нас к своему возрасту следует прибавить еще 2000 лет. Мы обладаем бездной информации, накопленной за минувшее время, но это они, совсем юные по "историческому измерению", создали ту систему (организацию, структуру, порядок, правила общежития), какая держится по сию пору. И альтернативы ей на горизонте не просматривается.

Как, однако, ни величественно прошлое, его трагедия в том, что оно прошло, не располагает средствами самозащиты, всецело во власти сотворенного им (сознательно или по ошибке) будущего. Тотальность этой власти, пожалуй, лаконичнее всего выражена в раздумье Гамлета над судьбой черепа Александра:

"Пред кем весь мир лежал в пыли,

Теперь затычкою в щели".

Каждое поколение отчаянно стремится сообщить потомкам как можно больше сведений о себе, веря, что таким образом надолго, если не навечно, продлит свое зыбкое присутствие в этом мире. Но вещные послания старины подвергаются неумолимому разложению, как их ни береги, а духовные заветы предаются забвению. Посетовав на бренность царственных могил и статуй, Шекспир уверял свою "леди сонетов", что "врезанные в память письмена грядущие столетья не сотрут". Только много ли их, помнящих нынче эти бессмертные строки? И мог ли он предположить, что ухитрятся поставить под сомнение даже авторство его трагедий?

История, заметил Бальзак, подделывается в тот самый момент, когда она делается. Участники событий, даже если их всего двое, придерживаются каждый своего мнения о случившемся. Не было и, вероятно, не будет ни одного эпизода в жизни человечества, который был бы однозначно оценен современниками и потомками. Иначе говоря, история - это то, что мы о ней думаем. Разумеется, цепь событий, запечатленная в памятниках, может быть описана с большей или меньшей точностью. Но не столько понята, сколько интерпретирована, истолкована, потому что понять историю - значило бы закрыть ее.

Пока род людской существует, он творит свою биографию, сознательно или бессознательно реализуя какие-то расчеты и вожделения. Конечный смысл и цель этого процесса равнозначны его итогу. Они откроются только некоему внешнему наблюдателю (если таковой найдется) на руинах цивилизации, когда закроет глаза последний землянин. Как в хитроумной пьесе, смысл которой раскрывает лишь последняя реплика героя. До той же поры люди упражняются в догадках и дают волю воображению, пытаясь с помощью современных детективных технологий установить, действительно ли Фаэтон упал на Солнце, а Атлантида погрузилась на океанское дно; состоялся ли Всемирный потоп; насколько достоверно, что Цезарь построил мост через Рейн; был Ричард III кровавым злодеем или жертвой оговора; куда девалась янтарная комната Царскосельского дворца; кто убил премьера Пальме и президента Кеннеди.

А там, где недостает фактов, - неограниченный простор для домыслов и фантазий.

Но все это сравнительно безобидные игры. Прошлое становится жертвой бессовестного и беспощадного насилия, когда его подгоняют под политический интерес. Литературные образцы такого издевательства оставил Оруэлл в "1984" и особенно в "Скотном дворе". Увы, история о том, как трусливый боров "Наполеон", став диктатором, был объявлен народным героем, в разных вариациях многократно повторялась и, надо думать, будет повторяться в жизни.

Нельзя, конечно, винить всех подряд в злонамеренном искажении прошлого. Немало подвижников стремилось скрупулезно восстановить истинную картину минувшего и извлечь из нее полезные поучения. Искажения бывают подчас следствием неумышленной ошибки, но чаще все-таки происходят от корыстного расчета. У нас историк Михаил Покровский подвел под произвольное судилище над прошлым своего рода теоретическое обоснование: "История - это политика, обращенная в прошлое". Соответственно, история Государства Российского излагалась в школьных и вузовских учебниках, в исследованиях и романах как того требовали каноны марксистско-ленинской идеологии. Что не поддавалось подгонке - вычеркивалось. Многие незаурядные фигуры российской политики, философии, искусства были изъяты из общественного сознания, словно их вовсе не существовало. Лишь при Горбачеве, с провозглашением гласности, их имена и мысли начали возвращаться на родину.

Увы, маятник нетерпимости не замер на срединной отметке, а привычно качнулся в другую крайность. Теперь пытаются взять реванш, вырубив из памяти народной три четверти века, прожитых страной при Советах, свести все наследие революции, потрясшей мир, к ГУЛАГу и процессам 1937 года. Словно не было превращения России в одну из двух супердержав, бесплатного всеобщего образования и здравоохранения, первого спутника Земли и первого космонавта, открытий в науке, новаторства в искусстве, порождавшегося и верой в коммунизм, и коммунистической ересью.

Речь ведь идет об уникальной попытке построить на Земле царство свободного труда. И многие открытия на этом пути, и причины трагического исхода "социалистического эксперимента" заслуживают беспристрастного анализа. XXI век не застрахован от революций и реформ, как и ХХ. Печально, если он окажется тупым учеником и повторит ошибки, за которые уже дорого заплачено, а при повторении придется платить безмерно дороже.

Прошлое не безмолвно, оно говорит с нами, убеждая и доказывая свою правоту, пытается достучаться до наших сердец, иногда истошно вопит от бессилия, невозможности быть услышанным и правильно понятым. Ему остается только утешаться тем, что будущему за глухоту рано или поздно придется расплачиваться. Пренебрежительное отношение к прошлому, высокомерное игнорирование его заветов, не говоря уже о злокозненном искажении минувших событий, подгонке их под сиюминутную выгоду, не проходят бесследно. Передергивание истории - всегда самообман, загоняющий в ловушку. Но тот, кто на коне, кто повелевает живыми, будь он хоть халиф на час, присваивает себе право судить мертвых и редко задумывается о возмездии - разве только в минуту душевной слабости, в темных и мрачных сновидениях.

Итак, ответ на первый вопрос должен быть отрицательным: прошлое не может освободиться от будущего, напрочь к нему привязано, всецело от него зависит. Единственное, чем оно могло бы относительно обезопасить себя, - это постараться произвести лучшее будущее, более благоустроенное и справедливое, способное сострадать ушедшим, хранить их память. Так родители, заботящиеся о воспитании добронравных детей, гарантируют себе ухоженную старость и благоговейное отношение post mortum.

Но если нас ожидает худшее будущее, с тотальной враждой, тиранией и нищетой, прошлое может подвергнуться такой кастрации, так изуродовано, что его уже невозможно будет восстановить в первозданном виде. Вероятно, в предчувствии такой катастрофы, склоняясь перед "железной поступью истории" и смирясь с тем, что настоящее будет безжалостно брошено в топку грядущего, русский поэт Николай Гумилев просил помиловать прошедшее.

2. Вслед за вопросом: "можно ли?", требует ответа еще более важный вопрос: "нужно ли?" Поможет "изменить мир к лучшему" (из рекламного листка фирмы "Филипс") или, напротив, подтолкнет к гибели, лишит опоры, которую мы находим в заветах предков, и надежды, которую связываем с потомками?

Прошлое всегда во власти будущего, а оно, напротив, постоянно освобождается от прошлого - в этом, собственно говоря, его предназначение. Но если таков порядок вещей, если все предрешено "объективными законами общественного развития", стоит ли беспокоиться?

Стоит. История движется не сама по себе. От наших разумения, выбора, воли зависят во многом и ритм, и результат загадочного превращения дня вчерашнего в день завтрашний. Мы не стадо, ведомое небесным пастырем по заранее начертанному маршруту, и если спотыкаемся, падаем лицом в грязь, топчемся на месте, то большей частью из-за того, что творим историю интуитивно, а главное - несогласованно.