Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I - Сбоник

Ведь неизбежно за естеством (φύσει) следуют начала (άρχαί), образы (σχήματα) и страсти. Евангелист не говорит, что Он явился в совершенного человека, но «стал плотью» (Ин. 1, 14), достигнув самой основы естества, самого начала рождения. Подобно тому, как рождающийся естественным образом (κατά φύσιν) человек не сразу становится совершенным по своим действиям (ένεργείαις), но само естественное становление (καταβολήν της φύσεως) начинается с возникновения плоти и со временем мало–помалу он получает силы, необходимые для совершения чувств и действий.

Так же и Бог–Слово, придя к самому началу и корню человеческого существования, сперва стал плотию, не превратившись в плоть (да не будет сего!), ведь божество пребывает чуждым изменению, поскольку изменяемость есть свойство текучей природы, ну а вечной и всегда пребывающей в таком состоянии [природе] свойственна неизменность. Скажем одним словом, воспользовавшись обоими выражениями Писания, и что «бысть плоть» (Ин. 1, 14), и «воспринял зрак раба» (Флп. 2, 7), так что оба благочестно мыслимые становятся для нас семенами спасения.

Словом «бысть»[1713] евангелист намекает на нераздельность высшего единства (ακραν ενώαεως). Ведь подобно тому, как единицу (μ,ονας) нельзя было бы почитать в двух единицах, ведь разъятая надвое единица уже не будет единицей, но двоицей, так же и Единое в высшем единстве не разделится надвое (τό εν κατα την ακραν ενωσιν ούκ αν διαιρεлείγ εις δύο)[1714].

Слово же «прият»[1715] вопиет о неизменности естества, поскольку все, что возникает, возникает либо из не–сущего, как небо, не бывшее прежде, либо из уже сущего изменяется, как нильское течение превратилось из воды в кровь[1716]. Ни одно из этих выражений не приложимо к Божественной природе (φύαεως): ведь присно безначальный ни произошел из не–сущего, ни неизменное Слово не переменилось из сущего. Поэтому с помощью обоих этих выражений, Божественное Писание, тонко указав и на неизменность божества и на нераздельность таинства, изрекло: «бысть» и провозвестило: «прият», — это произошло для того, чтобы первым явилась единственность Лица, а вторым провозгласилась неизменность естества (φύαεως).

Таким образом, стал Бог–Слово совершенным человеком, не окоротив неизменную природу чуда, превышающего разумение. Мы узнали об этом, впрочем, от веры, а не получили это в результате исследования. И став человеком, Он спасает состраданием (τώ ομ,οιοπαΒ'εΐ) сродный ему по плоти род, уплатив по долговому обязательству греха тем, что умер за все как Человек, упразднив имущего державу смертную, сиречь дьявола[1717], будучи Богом, ненавидящим лукавство, и показав бессилие закона тем, что исполнил всякую праведность, а естеству (rj) φύσει) возвратил первое благородство[1718] тем, что почтил вочеловечением из земли Им же созданную природу (φύοτιν).

Итак, есть один Сын. Поклоняясь единосущной Троице, мы не вносим четвертого числом, но один Сын безначально от Отца рожденный, Им же и вся веки, как мы веруем, возникли, совечная корени ветвь, неистечно от Отца воссиявший, невместимо от Ума исшедший и пребывший Словом. Хотя Он узрился на земле, но от Родителя не отделился. Он восхотел спасти то, что Сам создал, и вправду спас, поселившись во утробу, эту всеобщую дверь естества, которую Своим вселением благословил и рождением запечатал. И своим преестественным рождением Самого Себя Он явил вочеловечившимся вопреки здравому смыслу.

Таким образом, не Один — Христос, а другой — Божие Слово (да не будет такого!). Двух Сынов Божественная природа не познала. Единый породил Единородного. Посему здесь нет супружества рождающих, а там — нет двоицы Рождающихся. Во имя Иисус Христово всяко колено преклонится небесных и земных и преисподних[1719]. И если есть другой Христос кроме Бога–Слова, неизбежно этот Христос будет просто человек, даже если он есть «храм Божий» по слову безрассудных[1720]. Если Христос есть просто человек, то как небесные [силы] чтят Его, не по достоинству его естества, и преклоняют колена пред именем низшего? И каким образом нам тогда понимать пророческие гласы, вопиющие: «Бог наш на земли узрися и с человеки поживе» (1 Тим. 3, 16)? Ведь он называет видением явление (φανέρωσιν) во плоти и называет пребыванием временное жительство (πολιτεία) с людьми, во время которого Беззлобный, будучи у всех на виду, показал свое всемогущество как Вседержитель и одновременно будучи таковым, Он остался Самим Собой и тем, кем пожелал, Он стал им ради нас.

Если же для кого‑то пелены и в яслях возлежание, и со временем плотское возрастание, и сон на корабле, и утомление путника, и своевременный голод, одним словом, все поистине подобающее ставшему человеком, стали соблазном, то пусть знают, что изображающие страдание отрицался естества (φύσιν), не веруют домостроительству. Те же, что не веруют домостроительству, лишают себя надежды на спасение.

Ведь если человек был помазан от начала мира в жизнь, следуя по иному пути, а не по этому пути {οδόν) естества, то пусть те, что любят споры, разоблачатся, и тогда пусть они запутаются в собственной чепухе.

Если же таково есть начало общей природы, а Бог–Слово поистине стал человеком, чего ради исповедующие природу отсекают страсти? Пусть они тогда выбирают одно из двух: либо, стыдясь страстей, пусть отрицаются естества (φύσιν) и, мысля по–манихейски, сопричтутся нечестивым, либо если им любезна польза от вочеловечения, то, признавши природу, пусть они не стыдятся сопутствующих природе страстей. Я удивляюсь повреждению ума у тех, кто проторяет новые пути обмана. Я, например, знаю и научен признавать благочестиво одного Сына и исповедую одну ипостась (ύττόστασιν) воплощенного Бога–Слова. А поскольку существует один перенесший страсти и сотворивший чудеса, то чего ради, замалчивая божественнейшее, они выставляют напоказ смиреннейшее?[1721]

Пусть станет предметом веры, что Он, будучи Богом и являясь Словом, и пребывая тем, чем был, стал плотью, и младенцем, и человеком. Никоим образом таинство не похуляется дерзостно, Сам Он и чудотворит, и страждет, показывая прикровенно при помощи знаков свое истинное бытие, а посредством своих страстей уверяя в происхождении того, что сам сотворил. Таким образом, мы исповедуем Единого и Того же вечно и в последние времена воплощенного Сына, не привнося в природу (ту φύσει) ничего чуждого и ничего чрезмерного на престол.

Но возможно, они спросят меня о том пресловутом вопросе, сплетая силлогизмы хуже, чем пауки. Если Троица, говорят они, единосущная, а Троица бесстрастна, и Бог–Слово в Троице зрится, то, значит, тем самым и Слово бесстрастно. Если же Бог–Слово бесстрастен, то иной распятый найдется у бесстрастного Бога–Слова. Поистине паучину ткут так говорящие[1722], и на водах пишут рассуждающие о таких пустых вопросах. Те, что хвалятся своей мудростью, поглупели, и помрачися неразумное сердце их[1723]. Ведь загноившийся глаз не воспринимает»чисто солнечные лучи, а болезнующий ум не может подойти к высоте веры.

Что же нам сказать? По чину Божества Троица единосущна и бесстрастна. И когда мы утверждаем, что Он пострадал, мы не говорим, что Он пострадал по чину Божества. Ведь Божественная природа не восприемлет никакого страдания. Однако, исповедуя Бога–Слова Единого от Троицы воплотившимся, мы даем повод вопрошающим с верою размышлять, чем (Si* о) Он воплотился. Причина в том, что Бог–Слово пожелал упразднить страдания, пределом которых была смерть. Однако не знающая погибели природа не была способна воспринять страсти. Ведь если всякая страсть есть брань и борьба сложных существ, а в отношении нематериального (περί δε τό αυλοίΐ) и единичного (jwvov) нет никакой сложности, то стало быть, туда не достигает и страсть, где не имеется сложения. Возжелав, таким образом, испразднить мучающие разумную плоть страсти, как мы прежде сказали, среди которых царский терем занимает смерть, воплощается от Девы, как ведает то Само Слово Божие, и возображается в человека.

Это он благоволил. И истощает себя в зраке рабьем, не претерпев никакого ограничения Божества, и так спасает весь человеческий род, в плоти Своей потребив страсти, но Божество Свое сохранив бесстрастным.

Посему и Гавриил, возвещая власть и силу рождающегося, возопил к Марии: Сам убо спасет люди Своя от беззаконий их[1724]. Люди [принадлежат] не человеку, но Богу, и не избавил бы мир от прегрешений вшедый в жизнь и начало бытия не получивший безукоризненное. Но при этом Сам, будучи неизбежно Богом и человеком, не разъемлемым надвое, но пребывающим единым, тем, что он родился от Девы, показал, что Он — человек, а тем, что без супружества и при сохранении родшей девою, Он засвидетельствовал, что Он — Бог, Спас миру Иисус Христос (Ин. 4, 42), пришедый на землю и поживший с людьми[1725].