Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - Эмиль Золя

Эта особая манера чувствовать поражает меня в произведениях Гонкуров в первую очередь. Она открывает новый мир. Но при таком своеобразном восприятии жизни потребовались и своеобразные способы художественного выражения. Так я подхожу к вопросу о созданном Гонкурами стиле. Именно благодаря этому стилю заняли они такое заметное место в современной литературе. Их идеал — отнюдь не совершенство фразы. В данный момент у французских писателей высокого полета замечается тяга к необычайному пуризму. Они изгоняют из своего лексикона слова «что» и «кто», придумывают себе в прозе еще большие трудности, чем в стихах, ищут музыку фразы, отчеканивают каждое слово; и для некоторых молодых людей, подражающих признанным мастерам, это уже стало какой-то рассудочной манией. Гг. Гонкуры не придают никакой важности повтору слов; я нашел у них страницу, на которой слово «маленький» повторяется шесть раз. Они не заботятся о благозвучии, нагромождают один на другой родительные падежи, практикуют длинные перечисления, создающие однообразие ритма. Но зато стиль их живет. Все их усилия направлены к тому, чтобы фраза была моментальным и точным снимком их ощущений. Передать все, что они чувствуют, причем передать всю трепетность первого впечатления, — вот их цель. И они достигают ее в полной мере.

Ни в какой литературе не встречал я более самобытного стиля, более яркого воссоздания людей и предметов. Правда, гг. Гонкуров можно иногда упрекнуть в манерности; ведь они постоянно ищут нового и точного способа выражения, и не удивительно, если при этом их фраза начинает извиваться и теряет здоровую прочность. Но какие счастливые находки, какая выразительность! Почти всегда самая фраза окрашена синевою неба, о которой в ней говорится, наполнена ароматом названных в ней цветов! Этого чуда гг. Гонкуры достигают, перевертывая общепринятые обороты речи на свой лад, ставя прилагательное на место существительного, употребляя и собственные приемы, — и это придает всей фактуре их произведений неповторимый характер. Сегодня только у них, в их фразе мы находим ту подспудную глубину, где сохраняется впечатление, полученное от предметов внешнего мира. Они рисуют даже мимолетное ощущение тепла, пробегающего по коже; двумя росчерками пера дают законченное изображение самых сложных пейзажей: налетевшего ливня, улицы, кишащей пешеходами, мастерской художника, до потолка заваленной предметами искусства. Все, что попадает в поле их зрения, сейчас же оживает и перенимает их чувства. Отсюда этот животрепещущий стиль, увлекательный, словно альбом, который ты листаешь, стиль, горячий от согревающего его внутреннего огня, стиль, о котором можно сказать, что это литературный язык, специально изобретенный для того, чтобы приобщить нас к миру вновь открытых ощущений.

Господа Гонкуры выразились в этом целиком. Они, конечно, обладают необходимым романисту умением строить действие, их произведения изобилуют человеческими документами, взятыми из современной действительности, многие их создания обработаны руками проникновенных аналитиков. Но в этой области они не являются единственными. А вот в чем они остаются непревзойденными, в чем им принадлежит первое место — это, повторяю, в нервности, в утонченности ощущении, в языке, изобретенном ими для передачи малейших впечатлений, которые только они сумели уловить. Если они и связаны со своими предшественниками, то не похожи ни на кого из них. Предшественникам они обязаны лишь расширением сферы искусства, которое позволило Гонкурам производить всевозможные опыты. Гонкуры — это романисты-художники, живописцы, действительно умеющие живописать, изящные стилисты, опускающиеся до простонародья из любви к искусству; это самые замечательные виртуозы в группе создателей современного натуралистического романа.

Чтобы правильно судить о произведениях Гонкуров, необходимо познакомиться с их литературной биографией.

Они были братьями: Эдмон — старший, Жюль — младший; разница между ними составляла десять лет. Жюля теперь уже нет в живых. Эдмону перевалило за пятьдесят. Они никогда не расставались до того рокового дня, когда младший брат ушел из жизни, унеся с собою половину души старшего. Целых двадцать лет они проработали за одним столом. Это сотрудничество словно было предусмотрено самою природой, в их книгах невозможно обнаружить ни малейших следов двойственности, ни каких бы то ни было усилий. Публика восприняла обоих писателей как единое существо. Не было опубликовано ни одной строки, подписанной только Эдмоном или только Жюлем; имена братьев всегда стояли рядом, они были кровно необходимы друг другу и сплавили и два таланта в один единый талант. Критика почтительно отступила перед тайной этого сотрудничества и не пыталась выяснить долю участия каждого из братьев. К тому же их совместная работа не приводила, как это часто бывает, к неудачам. Дарование двуединого писателя развивалось естественно, оба брата двигались в одном направлении, без малейшего замешательства, словно их трудами руководила единая воля. С первой до последней написанной ими строки виден тот же темперамент, те же чувства; есть много литературных произведений, вышедших из-под одного пера, которые не могут похвалиться таким замечательным единством, таким неповторимым своеобразием, каким отмечена каждая страница творений Гонкуров. В день, когда пришла смерть, она не только унесла одного человека, но и обрушила страшный удар на талант и славу другого.

Это ужасная история. Покинув густонаселенные кварталы Парижа, где они страдали от уличного шума, братья Гонкуры уединились в Отейле и поселились в тихом особнячке, который им вздумалось превратить в приют блаженства и трудов. Фортуна им улыбалась: они не то чтобы были очень богаты, но обладали достаточным благосостоянием, позволяющим художнику отдаваться своим грезам и работать, только когда захочется, не ожидая денежного успеха от книги. Братья души не чаяли в своем домике. В него они вложили большую часть наличного капитала, украсили его, превратили в такой уголок, о каком давно мечтали: у них был сад, где росли высокие деревья и цвели розы — кусты желтых роз; один особенно роскошный куст раскинулся у двери в гостиную. Здесь братья оказались на просторе, в двух шагах от Булонского леса, в светлых комнатах, уставленных предметами искусства; они жили теперь на пороге Парижа, словно спрятавшись от лихорадочной деятельности, на которую обречены начинающие литераторы, и были готовы создавать шедевры. Но едва успели они обосноваться и установить тишину вокруг своего письменного стола, как явилась смерть и расстелила между ними свой саван. Катастрофа была ужасающей. Целых восемь лет кровоточила в груди у Эдмона эта рана.