В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

— Посидим здесь, Людас, пока эти сумасшедшие бесчинствуют. Я сейчас чувствую себя спокойнее и могу собраться с мыслями. За последнее время мне это не всегда удается. Господи, что за странное и подлое создание — человек! Разве я бы поверила, если бы мне сказали, что после смерти Витукаса его мать будет шататься с посторонними людьми, устраивать оргии и танцевать фокстрот. Скажи, Людас, откуда это у меня?

— Это оттого, что вам очень больно, Люция.

Она печально улыбнулась.

— Добрый ты человек, Людас, если говоришь, что это от боли, а не от распущенности. Каждый из этих сумасшедших уверен, что я скверная, развратная женщина. Один Райбис мало-мальски знает меня, да и он презирает в глубине души. Вон он как млеет от того, что эта красотка положила ему на шею голую руку. Уверена, что ему сейчас не до меня. Мерзко, все мерзко!

В этой откровенности было что-то беспощадное до боли. Вспоминать в такой обстановке о смерти сына, сознавать свое унижение и позор, считать мгновения, пока падаешь в бездну, из которой нет спасения; это ли не отчаяние, когда величайшая низость и героический подвиг, зло и добро, смерть и жизнь утрачивают отличительные признаки. И если бы Васарис лучше понял это, он бы увидел, какая страшная опасность нависла над Люцией. Но в тот вечер он не понимал этого.

Бешеный канкан все продолжался. Люция продела руку под локоть Васариса, откинула голову на спинку дивана и прищурив глаза, сказала:

— Когда увидишься с каноником Кимшей, не рассказывай ему подробно об этом вечере. Просто скажешь, что Люце пригласила несколько знакомых, что они веселились, но так и не могли развлечь ее. Расскажи, что мы поговорили и о нем, что я вспоминала его добром, что он мне был как родной отец, и я всегда любила его как отца. Правда ведь, Людас, хороший у меня дядя?

— Очень хороший. Боюсь только, я с ним не скоро увижусь. Вам бы лучше самой написать ему несколько строчек.

— А мне кажется, ты с ним скоро увидишься. Я предчувствую, что он скоро приедет в Каунас. Жаль, что мне не придется повидаться с ним.

Она говорила обычным тоном, и только позднее Васарис постиг страшный смысл ее слов. А в тот вечер он думал, что Люция опять собирается куда-то уехать, потому и созвала столько гостей, точно желая показать, что она не такая уж сентиментальная и смерть сына не сломила ее.

Люция снова отхлебнула вина и продолжала:

— Вот так и жизнь движется по кругу, как в этом сумасшедшем танце — у одних в одну сторону, у других — в другую… Да, скажи, Людас, ты действительно любишь Ауксе Гражулите?

Вопрос был так неожидан, что Васарис отпрянул и недоумевающе посмотрел на Люцию.

— Мне ты можешь признаться с полной откровенностью, — продолжала она. — Я не буду завидовать. И сама я любила не одного тебя. Разве ты не мог забыть меня и полюбить красивую, умную девушку? Как-никак мы с тобой друзья, и я хочу, чтобы мы остались ими навеки.

— Да, Люция, я люблю ее.

— Сильнее, чем любил когда-то меня?

Из-за звуков рояля он еле расслышал ее вопрос.

— Как вам сказать… Тогда нас разделяли стены семинарии, моя сутана, юношеская неопытность, а теперь между мной и ею нет никаких преград. Все они сметены и разрушены.

— Неужели все? — спросила Люция, и Васарису показалось что в голосе ее задрожала насмешливо-злая нотка. — А вдруг я возьму да и разлучу вас? Не интригами, не ревностью и вообще не при жизни, а явлюсь с того света как привидение, как страшный призрак, так что ты постоянно будешь чувствовать, что я рядом. Допустим, я покончила с собой и перед смертью положила на тебя заклятие, он не любил меня живую, так пусть же теперь полюбит мертвую, пусть не найдет он счастья с другой, пусть постоянно думает о том, что я любила его, а меня уж нет. Правда, Людас, случается в жизни, что мы тогда только жалеем какую-нибудь вещь, когда безвозвратно потеряем ее.

Дрожь взяла Васариса от этих слов. Ведь Люция выразила то же самое, что он чувствовал в последнее время, о чем думал не раз. Неужели обоих их действительно соединяют какие-то таинственные узы, которые после смерти Люции станут еще крепче? Но что-то такое, может быть даже инстинкт самосохранения, как нарочно, заставляло Васариса не верить тому, что Люция может умереть. Она и говорила-то самым обычным тоном, она нарочно пугала его! «Если бы задумала покончить с собой, то не говорила бы об этом», — думал Людас.

Он окинул взглядом залитую ярким светом комнату, где не было места тени, и ему показалось невозможным присутствие здесь смерти. Гости уже мирно танцевали танго. Те, кто утомился, сидели за столиками в столовой, ели, пили, курили, разговаривали.

Окончательно успокоившись, Васарис полушутливо воскликнул:

— Ох не пугайте меня, Люция! Я не очень суеверен, но привидений побаиваюсь. Хотя вас бы, пожалуй, не испугался. Из вас бы вышел очень привлекательный призрак.

Люция сдвинула брови и закусила губу.

— Который теперь час? — спросила она, вдруг отняв руку.

— Четверть четвертого, — ответил Васарис, взглянув на часы.

— Спасибо. Пора бы гостям и расходиться. Она больше ничего не сказала, встала и перешла в столовую.

Васарис видел, что она чем-то обижена, но так и не понял, чем именно.

Теперь можно было бы и уйти, но он не уходил, будто ждал чего-то. Ему показалось, что вот-вот кто-нибудь выкинет экстравагантный номер или разразится скандал. Но время шло, а все было спокойно. Одни еще танцевали, другие пустились в споры и философские рассуждения, третьи, забившись на диван или развалясь на ковре, обнимались с дамами, которые уже не стеснялись ни в выражениях, ни в позах.

Люция переходила из комнаты в комнату, подсаживалась на минутку к кому-нибудь, но заметно было, что она хандрила и с нетерпением ждала чего-то. Морщинки меж ее сдвинутых бровей не разглаживались, сжатые губы изредка кривились в деланной улыбке, но взгляд был строгий, суровый. Она как будто намеревалась кого-то отчитать и ждала только подходящего момента.

Наконец часам к пяти гости стали расходиться. Обе танцовщицы и их четыре кавалера уехали раньше всех. Гостиная быстро опустела. Люция никого не удерживала.

Людас Васарис помнил о ее желании и ждал, чтобы проститься последним. Вид опустевших, неубранных комнат наводил на него тоску. Он подошел к Люции и поклонился.

— Покойной ночи, Люция. Я, кажется, нечаянно обидел вас своей шуткой. Простите меня. В такой обстановке трудно контролировать свои мысли.

Люция молча протянула ему руку. Повинуясь внезапному порыву, он прижал ее к губам, а Люция, как однажды встарь, обняла его и поцеловала. Он почувствовал, что лицо и руки у нее холодные.

Впоследствии Васарис с глубоким стыдом и отвращением вспоминал, как, возвращаясь в ту ночь домой, он внутренне осуждал Люцию и чуть ли не издевался над ней: он подозревал, что она хочет возобновить давнишние их отношения и опять заманить его в сети своих блекнущих чар.

Он вернулся домой около шести часов и сейчас же лег, не спал неспокойно. В голове мелькали бессвязные обрывки картин минувшей ночи, в ушах звучали музыка, пьяные возгласы, слова Люции, Иногда всё исчезало, отдалялось, но через минуту снова обрушивалась на него лавина фантастических образов и только что испытанных впечатлений.

Через некоторое время ему показалось, будто он совсем проснулся и бессмысленно смотрит, как свет зари процеживается сквозь оконные шторы, разливается по потолку и вертикальными полосами падает на противоположную стену. Вдруг он видит, что из-за этих полос, точно из-за занавеса, выходит Люция и бесшумно приближается к кровати. Он отчетливо видит, что она в том же черном газовом платье, что в ушах у нее сверкают те же серьги и что лицо ее очень бледно. Она приближается к кровати, останавливается, потом поворачивается и исчезает в другой стене.

Васарис в ужасе вскочил, не в силах понять, что это было: сон, галлюцинация?.. Он чувствовал во всем теле усталость и оцепенение, утро было холодное, хмурое. Не раздумывая, он улегся опять и на этот раз крепко заснул.

Разбудил Васариса громкий непрерывный стук в дверь. Он отворил, увидел испуганную, запыхавшуюся Аделе, и страшная мысль точно молнией озарила его.

— Что, барыня?.. — крикнул он, не соображая, какой вопрос задать.

— Да… барыня… О, господи!.. Скорей собирайтесь… скорее!..

— Что такое? Что с ней? Да говорите же, наконец!

— Померла… Померла она… О, господи!.. Скорее собирайтесь!..

Васарис почувствовал, что лицо у него похолодело, машинально провел ладонью по лбу, и будто под гнетом непосильной тяжести опустился на кровать. Потом стал спрашивать, вызвали ли врача и телеграфировали ли Глауджюсу в Клайпеду. Все уже было сделано. Аделе ушла, и Васарис стал быстро одеваться.

Войдя в квартиру Глауджюсов, он застал в гостиной того же врача, которого видел здесь после смерти Витукаса.