Черный поток. Сборник - Йен Уотсон

— Кайяпи…

— Что, Пи-эр?

— Когда мы доберемся…

— Да, Пи-эр?

— Когда мы достигнем дамбы…

Но что? Что дальше — он не знал!

— Кайяпи, когда должен родиться мака-и?

— Когда мы вернемся.

— Скажи, что это за дерево, с которым живет мака-и в джунглях?

— Это дерево называется «ше-во-и».

— И как это будет по-португальски?

— У караиба нет таких слов.

— А ты мне можешь показать одно такое дерево здесь?

— Здесь? Нет. Я же сказал, Пи-эр, только «кай-кай» мест. — Он выставил пальцы на руке.

— Ты не можешь описать, как выглядит это дерево?

Он пожал плечами.

— Маленькое. У него грубая кожа, как у каймана. Помнишь, ты ел чуть-чуть земли? То дерево было как раз рядом.

— Как? Но ведь я не видел рядом никаких следов плесени.

— Мака-и спал. Когда воды приходят и уходят, он просыпается.

— Ах да, понял — плесень растет только после того, как почва покрывается водой. Так?

Кайяпи утвердительно кивнул.

И почему ему не пришла в голову мысль взять в тот день образец почвы на химический анализ, а не просто угощаться ею! Почему Кайяпи не сказал ему, что это и есть то место, откуда появляется мака-и! Вместо того чтобы пичкать его землей, без всяких объяснений. Но, конечно, индеец не понял бы, что земля берется для лабораторного обследования. Его тело было его собственной лабораторией.

Все это напоминало часть тщательно описанного ритуала посвящения, занесенного в устное предание племени шемахоя. Может быть, в поедании земли заключалась необходимая биохимическая подготовка, прежде чем тело его удостоится испытания наркотической плесенью?

Сколь тонкие связи скрепляют воедино психическую и социальную жизнь этих людей! Связи меж деревом, почвой и плесенью; испражнениями, спермой и смехом. Меж наводнением и языком, мифом и насекомым. Где же она — граница между действительностью и мифом? Между экологией и метафорой? Какие элементы могут быть без ущерба убраны с картинки? Поедание пригоршни земли? Проливание спермы? Подсчет перьев? Дерево, на котором растет мака-и?

Научно обоснованный ответ состоял бы в сборе проб земли и образчиков плесени, а также анализов крови у членов племени шемахоя. Проанализировать, синтезировать, свести в конечном счете результаты в круглую пилюлю, годную к употреблению. Двадцать пять миллиграммов «Шема». Как бы они назвали наркотик? «Имбедолом» или чем-нибудь в этом роде? Сначала он появится в научных журналах, затем — на черном рынке.

Бесспорно, в мозгу могут иметь место биохимические изменения, которые можно измерить приборами, зарегистрировать и, таким образом, изучить. Сам мозг можно рассматривать как аппарат для производства информации. Такой аппарат, как продвинутый компьютер, может производить сложные и недоступные на привычном уровне понимания подсчеты. Но разве возможно, чтобы мака-и имел подлинную власть над природой — силу, позволяющую вмешиваться в ее законы и изменять их по своему усмотрению? Что представляет собой природа, весь этот физический мир, как не информацию, закодированную химически и генетически? И теперь он, получивший доступ к информационным символам в их общности, совокупности, воистину держал на ладони хрустальный шар легендарных волшебников. Даже в состоянии «отходняка» после транса логика и рассудок сражались с этой фантастической грезой.

Последний пария из шемахоя имел свой «торч», не замешанный на мескалине, псилоцибе или ЛСД. Их транс был более специфичен по воздействию, нежели психоделические препараты. И мог превратиться в очередной ходкий продукт стараниями парафиновых выжиг-плейбоев Западного мира!

Двадцать пять миллиграммов мака-и. Или имбедола. Очищенного от прочих сопутствующих моментов. Поедания почвы. Деформации ноздрей. Чертовски выгодный товарец.

И все же для индейцев именно это в комплексе реальных и символических событий — почвы, спермы и окровавленных ноздрей — означало жизнь и смысл существования.

В жестяном убежище лагеря за оранжевой лентой липучки, разложенной для того, чтобы поймать их, они станут лишь тенями, утратив материальность.

Призраками, вышептывающими подлым караиба увядающие слова. Птицы из их голов разлетятся над бескрайней, неисчислимой по перьям прорвой вод, чтобы никогда не вернуться домой…

Когда они с Кайяпи окажутся у дамбы, он должен…

Но что? Что должен он? И что от него зависит? Кто направляет его туда?

Солнце вновь выглянуло на некоторое время. Они прошли сквозь облака мотыльков. Сквозь рои мух.

В полдень снова пожевали сушеной рыбы и разбухших лепешек. Облака стали гуще и вскоре привели за собой серую завесу дождя, окутавшую затопленный лес.

Вопрос о том, что он должен сделать, когда доберется до дамбы, был снят с повестки дня этим же вечером.

Их челнок под проливным дождем скользил меж железными, красными и каучуковыми деревьями, когда с ними поравнялась плоскодонка с мощным подвесным мотором. В ней сидели двое мужчин и женщина. Пьер внезапно пришел в себя, завороженно уставившись на дула автоматов…

— Отведите свою лодку под прикрытие, — приказала женщина. Она говорила глухо, как бесстрастный солдат из расстрельной команды. Глаза ее буквально прожигали — столько там было недоверия и сдерживаемого гнева. Если бы не пятна мазута и волдыри от мушиных укусов, ее можно было бы назвать красивой. Вид у ее соратников был крайне усталым; их широкие штаны и рубахи из серой холстины, точно маскировкой, были расцвечены пятнами грязи. В глазах пылал азарт охотников.

Так же, вероятно, выглядел и Пьер.

Вскоре обе лодки скрылись в листве.

Женщина тряхнула головой, устало и раздраженно.

— Кто вы? Что делаете здесь? Старатели?

— Нет, сеньора. Но я тороплюсь. У меня срочное дело.

— Американец? — Ее взор посуровел. — Странный акцент. У вас какие-то дела на дамбе?

Пьер усмехнулся.

— Дела на дамбе? Вот уж точно, дела! Да, мне действительно предстоит кое-что с ней сделать. Например, поднять ее на воздух для начала!

Тонкая, точно камыш на ветру, женщина высокомерно посмотрела на него.

— И, как понимаю, вы собирались это сделать голыми руками?

— Это сбрендивший священник, Иза, — бросил один из ее компаньонов.

— Никакой я, к черту, не священник, и не старатель — и уж точно не полицейский!

Эти люди не походили ни на один из видов прямоходящих существ, которыми изобилует Амазонка — из тех, кто носит огнестрельное оружие. Не из шайки местных громил или старателей, не искатели приключений. И на полувоенных типов, чей вертолет опустился тогда на деревню, они не походили тоже. Внезапно Пьера озарила догадка, кем они могли быть и кого искали те люди в вертолете. Пусть даже это казалось невероятным в такой глуши.

— С чего это вы заговорили о полицейских? Подумали — мы из полиции?

Пьер рассмеялся.

— Нет, друзья мои. Ясно и так, кто вы такие. Какой-то вертолет садился на деревню. Они искали вас. Вы — партизаны. Для меня это ясно как день. И похожи вы не на охотников, нет — а на тех, за кем охотятся. Однако какая самонадеянность! Как они пыжатся! Особенно офицерик. А сами, по всему видно, порядком трусят.

— Пайшау… — пробормотал один из партизан, и голос его дрогнул.

— И что вы сказали этому офицеру?

— Мы с ним не разговаривали. Я скрылся в джунглях. Точнее, вот этот индеец затолкал меня в джунгли, чтобы никто из посторонних не увидел. Я решил было, что вернулись священники с новой порцией пудры для мозгов — для спасения индейцев в селениях горних. Подумали, что вертолет вполне сойдет за Ноев Ковчег для доверчивых дикарей! Вы-то хоть понимаете, что угроза наводнения исходит от дамбы?

Пьеру ответили саркастическим взглядом.

— Жоам, обыщи его и лодку.

Как только человек по имени Жоам шагнул в их челнок, Пьер заметил, что рука Кайяпи незаметно опустилась за ножом, и вовремя схватил его за запястье.

— Все в порядке, Кайяпи, — это друзья.

И — Жоаму:

— Сам увидишь — я француз. Антрополог-социолог. Изучаю племя индейцев, которое находится под угрозой вымирания из-за этой треклятой дамбы.

Жоам стянул полиэтилен в сторону и стал рыться в куче сушеных припасов, медикаментов, одежды — сноровисто и профессионально выбросив оттуда зачехленный карабин Пьера и диктофон вместе со всеми записями.

Танец-песнь шемахоя прозвенела внезапно среди ветвей, как только он тронул кнопку воспроизведения. Оставшиеся в соседней лодке не видели, что он делает, — и вскинули винтовки.

— Хорошая машинка, — хмыкнул Жоам, выхватив диктофон из рук Пьера.

Из сумки он извлек паспорт Пьера, полевые заметки и дневник.

Паспорт он передал Изе. Она внимательно изучала французский документ.

— Значит, ты в Бразилии всего несколько месяцев — а между тем отлично говоришь на португальском. Где ты изучал язык, в Португалии?