Закат Западного мира. Очерки морфологии мировой истории - Освальд Шпенглер

и потому не может быть в чистом виде представлена понятием массы. Ибо если масса окажется определена через живую энергию, она больше не будет постоянной по отношению к термодинамическому состоянию. Между тем включить элементарный квант действия в круг предпосылок классической барочной динамики не удается, и вместе с принципом непрерывности всех каузальных отношений под угрозой оказывается заложенное Ньютоном и Лейбницем основание исчисления бесконечно малых[381]. Однако куда грубее всех этих сомнений в самую суть динамики вмешивается теория относительности, эта бесцеремонная до цинизма рабочая гипотеза. Опирающаяся на опыты Майкельсона, согласно которым скорость света не зависит от движения пронизываемого им тела, и математически подготовленная Лоренцом и Минковским, теория относительности содержит в качестве своей подлинной тенденции уничтожение понятия абсолютного времени. Астрономические данные (на этот счет многие сегодня опасно заблуждаются) не могут ее ни подтвердить, ни опровергнуть. Вообще истинными и ложными являются не понятия, с помощью которых приходится судить о таких гипотезах. Речь идет о том, окажется ли она пригодной или же нет в том хаосе запутанных и искусственных представлений, который возник как результат бесчисленных гипотез, выдвинутых в ходе исследований по радиоактивности и термодинамике. Однако в теперешнем своем виде она упразднила постоянство всех физических величин, в которые входило определение времени, а западная динамика в отличие от античной статики лишь такими величинами и располагает. Абсолютной меры длины и твердого тела более не существует. Тем самым исчезает также и возможность абсолютных количественных определений, а значит, и классическое понятие массы как постоянного отношения силы и ускорения – после того, как только что в качестве новой константы был установлен элементарный квант действия, произведение энергии и времени.

Уясним себе, что представления об атоме Резерфорда и Бора[382] не значат ничего иного, кроме того, что численные результаты наблюдений оказались вдруг соотнесенными с картиной, изображающей планетную систему внутри атома, между тем как до сих пор предпочитали представление об атомных роях; обратим внимание на то, с какой быстротой возводятся сегодня карточные домики из целых серий гипотез, так что всякое противоречие тут же перекрывается новой, стремительно созданной гипотезой; задумаемся над тем, как мало теперь принято заботиться о том, что эти множественные картины противоречат друг другу и строгой картине барочной динамики, – и мы придем наконец к убеждению, что великий стиль представления пришел к завершению и, как и в архитектуре и в изобразительных искусствах, уступил место своего рода художественному ремеслу построения гипотез. Упадок символики может быть скрыт лишь высочайшим, на уровне века, мастерством экспериментальной техники.

14

К кругу этих-то символов упадка принадлежит в первую очередь энтропия, вокруг которой, как известно, вращается второе начало термодинамики. Первым началом, принципом сохранения энергии, формулируется просто сама суть динамики, чтобы не сказать – структура западноевропейского духа, которому единственному природа с необходимостью представляется в форме контрапунктически-динамической каузальности – в противоположность статически-скульптурной каузальности Аристотеля. Базовый элемент фаустовской картины мира – не позиция, но деяние, а если смотреть на это под механическим углом зрения, процесс, и данное положение фиксирует исключительно математический характер таких процессов в форме переменных и констант. Однако второй принцип продвигается глубже, устанавливая одностороннюю тенденцию природных процессов, которая никоим образом не была заранее обусловлена понятийными основаниями динамики.

Математически энтропия оказывается представлена определяемой мгновенным состоянием изолированной системы тел величиной, которая может только возрастать, но ни в коем случае не уменьшаться при всех возможных изменениях физического или химического характера. В благоприятном случае она остается неизменной. Энтропия, подобно силе и воле, – это нечто такое, что представляется внутренне отчетливым и ясным каждому, кто вообще оказался способен проникнуть в сущность данного мира форм, однако всякий дает собственную, очевидно, недостаточную ее формулировку. Также и здесь дух оказывается несостоятельным перед лицом потребности мироощущения в выражении.

В зависимости от того, возрастает энтропия или же нет, все природные процессы делятся на необратимые и обратимые. В случае любого процесса первого рода свободная энергия превращается в связанную; если же эта мертвая энергия должна быть вновь преобразована обратно в живую, это может произойти лишь посредством того, что одновременно во втором процессе окажется связанным еще какое-то количество живой энергии. Самым известным примером является сжигание угля, т. е. превращение скопленной в нем живой энергии в связанную посредством газовой формы углекислоты теплоту, когда скрытая энергия воды оказывается преобразованной в давление пара и далее в движение. Отсюда следует, что энтропия в мироздании в целом постоянно возрастает, так что, очевидно, динамическая система приближается к одному и тому же неизменному конечному состоянию. К необратимым процессам относятся теплопроводность, диффузия, трение, световое излучение, химические реакции, к обратимым – гравитация, электрические колебания, электромагнитные и звуковые волны.

Что дает мне основания усматривать в положении об энтропии (1850) начало заката физики динамического стиля, этого шедевра западноевропейской интеллигенции (никто до сих пор этого не заметил), так это глубокая противоположность между теорией и действительностью, впервые явно внесенная здесь в саму теорию. После того как первым принципом была нарисована строгая картина причинно-следственного природного процесса, второе начало введением необратимости выявляет принадлежащую к непосредственной жизни тенденцию, кардинально противоречащую сути всего механического и логического.

Если проследить, какие следствия вытекают из учения об энтропии, оказывается, во-первых, что теоретически все процессы должны быть обратимыми. Это – одно из фундаментальных требований динамики. Этого же со всей заостренностью требует и первое начало. Во-вторых, однако, оказывается, что в реальности все вообще природные процессы необратимы. Даже в искусственных условиях экспериментального процесса самый наипростейший процесс невозможно в точности пустить наоборот, т. е. снова восстановить уже пройденное состояние. Нет ничего более характерного для современного состояния системы, чем введение гипотезы «элементарного беспорядка», с тем чтобы компенсировать противоречия между духовным требованием и тем, что переживается реально: «мельчайшие частицы» тел (мысленная картина, и не более того) сплошь выполняют обратимые процессы; мельчайшие частицы в реальных вещах пребывают в беспорядке и мешают друг другу. Вследствие этого природный, переживаемый исключительно наблюдателем необратимый процесс со средней вероятностью связан с возрастанием энтропии. Так теория становится разделом из теории вероятности, и взамен точных методов в реальности являются статистические.

Очевидно, никто не заметил, что это означает. Статистика, как и хронология, относится к области органического, к переменчиво подвижной жизни, к судьбе и случайности, а не к миру законов и вневременной каузальности. Всем известно, что она в первую очередь служит для характеристики политических и экономических, т. е. исторических, явлений. В классической механике Галилея и Ньютона ей не было места. То, что здесь внезапно постигается и становится постижимым статистически, с вероятностной, а не с