Закат Западного мира. Очерки морфологии мировой истории - Освальд Шпенглер

наук, упразднить которые или по крайней мере признать их лишь за иллюзорные образования не давало до сих пор благоговение перед всем античным. Не существует никакой западной статики, т. е. никакого естественного для западного духа способа истолкования механических фактов, в основе которых лежали бы понятия формы и субстанции (или по крайней мере пространства и массы) вместо пространства, времени, массы и силы. Это может быть перепроверено по каждой отдельной области. Даже «температуру», которая все же скорее всего могла бы производить антично-статичное впечатление пассивной величины, оказывается возможным включить в эту систему лишь тогда, когда ее будет охватывать картина силы: количество теплоты как совокупность чрезвычайно быстрых, тончайших, неупорядоченных движений атомов тела, а его температура как средняя живая сила этих атомов.

Поздний Ренессанс уверовал в то, что вновь пробудил архимедовскую статику, точно так же как он верил, что продолжает греческую скульптуру. В обоих случаях он лишь подготавливал окончательные выразительные формы барокко, причем на основе духа готики. Мантенья принадлежит к статике изобразительных мотивов, как и Синьорелли, чьи рисунок и положение тел впоследствии находили скованными и холодными; с Леонардо начинается динамика, а Рубенс – это уже максимум подвижности пышных тел.

Еще в 1629 г. иезуит Николай Кабеон разработал в духе физики Возрождения теорию магнетизма на основе аристотелевского представления о мире, которая, как и труд Палладио об архитектуре (1578), не могла иметь по себе никаких последствий, и не потому, что она была ложной, но потому, что она противоречила фаустовскому ощущению природы, освобожденному мыслителями и исследователями XIV в. от арабско-магической опеки и нуждавшемуся теперь в собственных формах для выражения своего познания мира. Кабеон отказывается от понятия силы и массы и ограничивается классическими: материя и форма, т. е. он возвращается от духа архитектуры стареющего Микеланджело и Виньолы обратно к архитектуре Микелоццо и Рафаэля и намечает систему, столь завершенную в самой себе, однако не имеющую никакого значения для будущего. Магнетизм как состояние единичных тел, а не как сила в безграничном пространстве – это никак не могло символически удовлетворить внутреннее зрение фаустовского человека. Нам нужна теория дали, а не близи. Другой иезуит, Бошкович, первым сформировал ньютоновские механико-математические принципы в настоящую обобщающую динамику (1758).

Сам Галилей еще находился под впечатлением мощных отзвуков ренессансного ощущения, усматривавшего что-то чуждое и неуютное в противоположности силы и массы, из которой в архитектоническом, живописном и музыкальном стиле следует элемент крупного движения. Представление о силе он еще ограничивает силами соприкосновения (толчок) и формулирует всего только сохранение количества движения. Тем самым он придерживается простой подвижности с исключением пространственного пафоса, и лишь Лейбниц в полемике с ним развил идею собственно сил, действующих в бесконечном пространстве, сил свободных и направленных (живая сила, activum thema), которые он затем последовательно воплотил в связи со своими математическими открытиями. На место сохранения количества движения приходит сохранение живых сил. Это соответствует замене числа как величины числом как функцией.

Понятие массы получило отчетливую разработку лишь несколько позднее. У Галилея и Кеплера на ее месте фигурирует «объем», и только Ньютон понял ее определенно функционально: мир как функция Бога. Ренессансному восприятию противоречит то, что масса (определяемая теперь как постоянное отношение силы и ускорения с привязкой к системе материальных точек) ни в коей мере не пропорциональна объему, важный пример чего являют собой планеты.

И все же Галилею уже приходилось задаваться вопросом о причинах движения. В рамках собственно статики, ограничивавшейся понятиями материи и формы, этот вопрос не имел никакого смысла. Смена положения не имела для Архимеда значения рядом с формой (Gestalt) как подлинной сущностью всего телесного существования; что могло бы действовать на тела, да еще снаружи, ведь пространство – «ничто»? Вещи двигаются, они не являются функциями движения. Только Ньютон совершенно независимо от ренессансного способа ощущения создал понятие сил дальнодействия, притяжения и отталкивания масс через пространство. Отстояние – это для него уже есть сила. В этой идее нет уже ничего чувственно ощутимого, и сам Ньютон испытал в связи с ней некоторое смущение. Это она ухватила его, а не он – ее. Это контрапунктическое, абсолютно нескульптурное представление, причем не лишенное внутреннего противоречия, вызвал к жизни обращенный к бесконечному пространству дух самого барокко. Эти силы дальнодействия так никто удовлетворительно и не определил. Никому так никогда и не удалось постигнуть, что, собственно, представляет собой центробежная сила. Является ли причиной этого движения вращающаяся вокруг своей оси Земля или наоборот? Или же они тождественны друг другу? Является ли такая причина, взятая сама по себе, силой или другим движением? Чем сила и движение отличаются друг от друга? Изменения в Солнечной системе должны вызываться действием центробежной силы. Однако тогда тела должны были бы сходить со своих орбит, а поскольку этого не происходит, приходится принять еще и центростремительную силу. Но что означают эти слова? Именно невозможность внести сюда порядок и ясность и подвигла Генриха Герца вообще отказаться от понятия силы и посредством весьма искусственного допущения устойчивых соотношений между положением и скоростью свести собственную систему механики к принципу касания (толчка). Однако это лишь скрывает, но не снимает затруднения. Они носят специфически фаустовский характер и коренятся в глубинной сущности динамики. «Можем ли мы говорить о силах, которые и возникают-то лишь посредством движения?» Разумеется, нет. Но можем ли мы отказаться от прирожденных западному духу прапонятий, пускай даже они не поддаются определению? По крайней мере сам Герц не делал попыток дать своей системе практическое применение.

Это символическое затруднение современной механики ни в коей мере не устранила основанная Фарадеем теория потенциалов (после того как центр тяжести физического мышления переместился из динамики материи в электродинамику эфира). Известный экспериментатор, всецело визионер и единственный нематематик среди всех мастеров современной физики заметил в 1846 г.: «В любой части пространства, не важно, будет ли она в соответствии с обычным словоупотреблением пустой или наполненной материей, я не воспринимаю ничего, кроме сил и линий, по которым они действуют». В этом описании о себе отчетливо заявляет тенденция направления. Неявно органическая и историческая по содержанию, а также характеризующая переживание познающего, тенденция эта говорит о том, что Фарадей метафизически отталкивается от Ньютона: силы дальнодействия последнего отсылают нас к мифическому фону, критику которого благочестивый физик определенно отвергал. Второй остававшийся возможным путь прийти к однозначному понятию силы (исходя из «мира», а не из «Бога», из объекта, а не из субъекта естественного состояния подвижности) привел как раз тогда же к выдвижению понятия энергии, которая в отличие от силы является количеством направленности, не представляет никакого направления