Воскресение Сына Божьего - H. Т. Райт

Но основное мироощущение обеих книг выражено достаточно ясно. Во всех иудейских и раннехристианских текстах, посвященных воскресению, последнее тесно связано с верой в единого Бога Творца и с последним судом, но ни один из этих мотивов не играет никакой роли у двух только что рассмотренных авторов. Мировоззрение автора Евангелия от Филиппа, как и Послания к Регину и других текстов данного раздела, радикально отличается от того, что мы видим в канонических писаниях и у ранних отцов. Тут мы не видим линии, ведущей от Павла к Тертуллиану, а именно — сильного и многократного утверждения о благости сотворенного мира. Скорее тут утверждается благость души, противопоставленной презренному телу, которой необходимо от тела освободиться.

(vi) Другие трактаты Наг–Хаммади

Для иллюстрации тех же самых тем можно привести примеры из нескольких других рукописей, кроме рассмотренных нами.

Апокалипсис Петра (который не имеет никакого отношения к апокрифической книге с таким же названием, упоминавшейся в этой главе ранее) был написан для того, чтобы поддержать верующих–гностиков, на которых нападали ортодоксы. Автор вкладывает в уста Петра описание духовного опыта, в том числе видение света, которое подтверждает опыт гностиков от имени апостола Петра[1789]. Трактат выражает представление об Иисусе, согласно которому «подлинный» Иисус был духовным существом, отличающимся от своей внешней физической формы, так что когда последнюю терзали и убивали, Иисус стоял поблизости, посмеиваясь над непониманием людей. Затем духовная сущность Иисуса освобождается, чтобы воссоединиться со светом небесной, «умной» (т. е. нематериальной) «плеромы»:

А то, что было освобождено, это мое бестелесное тело. Я же умный дух, полный сияющего света. Тот, которого ты увидел, когда он подходил ко мне, это наша умная плерома, та, которая соединяет совершенный свет с моим святым духом[1790].

И далее это становится моделью спасения тех, кто не принадлежит настоящему миру, но уже бессмертен[1791].

Апокриф Иакова, по мнению издателя собрания Наг–Хаммади, возможно, созданный в Египте в III веке, содержит тайные откровения, которые воскресший Иисус по истечении 550 дней передал апостолам, прежде всего Иакову и Петру[1792]. Иисус говорит им, что он прославлен и что только их желание услышать еще что–нибудь из учения удерживает его от возвращения к Отцу[1793]. Вот как он описывает свое восхождение к Отцу:

Но я уже сказал (моё) последнее слово тебе, и я уйду от тебя, ибо колесница Духа унесла меня наверх, и с этого момента я удалюсь, чтобы окутать себя[1794].

Подобным образом и Первый Апокалипсис Иакова подчеркивает вознесение, когда Иисус уверяет в том, что искупление совершилось через страдание. При этом, вместо того чтобы вновь восстать из мертвых после своего страдания, Иисус делает паузу для наставления учеников и только после этого «восходит к Тому, кто Есть»[1795].

Послание Петра Филиппу содержит в себе краткую сцену на Елеонской горе, «где они обычно собирались с блаженным Христом, когда он был в теле»; это как будто предполагает, что теперь он уже не таков[1796]. Апостолы просят Отца и Сына просветить их:

Тогда великий свет явился, так что горы сияли от взгляда того, кто явился. И голос взывал к ним, говоря: «Слушайте мои слова, что я могу говорить вам. Почему вы спрашиваете меня? Я Иисус Христос, который с вами навеки»[1797].

Далее следуют различные откровения, в том числе яркий отрывок, который, по–видимому, состоит в родстве с высказываниями в Евангелии от Фомы на тему «раздевания»:

Когда вы скинете с себя то, что разрушено, тогда вы станете светочами среди смертных людей[1798].

Этот текст для Робинсона служит иллюстрацией к его гипотезе «светоносного откровения», хотя необходимо признать, что представление о воскресении и нынешнем теле тут совсем иное, чем у Павла, от которого, по Робинсону, ведет свое начало это предание[1799]. Это, однако, — прекрасный пример традиции, существовавшей уже в конце II века, которая и представлена документами Наг–Хаммади.

Наконец, «Толкование о душе» содержит в себе классический отрывок, иллюстрирующий то, как гностики пересмотрели определение «воскресение»:

Но следует, чтобы душа родилась сама и оказалась в своем первоначальном положении. Душа же двигается сама и получила от Отца божественное начало, чтобы обновиться и чтобы быть принятой в место, в котором была сначала. Это воскресение из мертвых; это спасение из плена; это восхождение на небо; это путь к Отцу. Поэтому сказал пророк: «Благослови, душа моя, Господа, и все мои внутренности, благословите святое имя его. Благослови, душа моя, Бога, который отпустил все твои беззакония, который излечил все твои болезни, который вырвал твою жизнь у смерти, который увенчал тебя милостью, который наполнил твое желание благом, и твоя юность будет обновлена, подобно орлу». И теперь, когда она будет обновлена, она поднимется, благословляя Отца и брата своего, того, посредством которого была спасена. Вот так душа будет спасена через возрождение[1800].

Иными словами, «язык воскресения» употреблен для описания нового духовного рождения, которое ведет к бегству из мира «пленения», т. е. мира, в котором душа связана с материей, с физическим телом.

(vii) Евангелие Спасителя

В 1967 году Египетский музей Берлина приобрел коллекцию фрагментов рукописей на пергаменте; ныне эти коптские тексты опубликованы[1801]. В процессе их изучения выяснилось, что это отрывки из сборника речений Иисуса, связанных, по меньшей мере, с Евангелиями от Матфея и от Иоанна. Хотя дата создания оригинала неясна, очевидно, что этот текст можно поставить в один ряд с другими материалами данного раздела, не в последнюю очередь в связи с тем, что тут мы находим признаки иного толкования «воскресения».

Вот интересующие нас отрывки. Ученики спрашивают, подобно собеседникам Павла в 1 Кор 15:35: «О Господи, в каком обличье ты откроешься нам или в каком теле ты придешь?» Иоанн настойчиво просит Господа: «Когда Ты придешь явить себя нам, не являйся во всей твоей славе, но перемени твою славу на славу иную, чтобы мы могли вынести ее, чтобы мы, увидев [тебя, не пришли в отчаяние]»[1802]. В одном из хуже всего сохранившихся фрагментов дважды упоминается крест, и потом, после лакуны в рукописи и нескольких пропущенных букв, идет продолжение: «…[через] три дня, [и я] возьму вас с собой [на небеса], и научу вас…» [1803].

Текст слишком краткий и слишком фрагментарный, чтобы можно было отсюда многое почерпнуть касательно представления автора о воскресении Иисуса и верующих. Однако очевидно, что Иисус тут прославлен и возвеличен, так что смотреть на него было бы невыносимо, если бы он каким–то образом не изменил свое состояние. «Воскресение», видимо, здесь касается не обновленной жизни в этом мире, но жизни на небесах. Именно в этом смысле тут (100.7.1–6) говорится о «духовных телах»:

…и мы тоже стали как бы духовным телом. Глаза наши видели во всех направлениях, и целый город открылся перед нами. Мы [приблизились] к небесам, и они [поднимались] друг перед другом. Стерегущие врата встревожились. Ангелы убоялись, и убежали они к […] [Они] думали, [что] их всех истребят. Мы увидели нашего Спасителя после того, как он прошел [сквозь] все небеса…[1804]

Это «тело» тогда будет подобно телу Иисуса. Оно будет обитать в вышних, столь же устрашающее для обитателей небес, как и ослепительное тело самого Христа, — если бы нам довелось его увидеть на земле в его подлинном обличий. Это радикальным образом отличается от понимания «духовного тела» Павлом, — хотя, возможно, автор полагал, что дает толкование или хотя бы развивает 1 Кор 15.

(viii) Наг–Хаммади: заключение

Есть, несомненно, множество других текстов Наг–Хаммади на нашу тему, которые можно было бы привести, чтобы получить подобный результат. Но мы уже просмотрели достаточно этого материала, чтобы составить суждение о его месте среди головокружительного многообразия представлений II и III веков относительно смерти и жизни. Трактаты из Наг–Хаммади никоим образом нельзя стричь под одну гребенку: тут представлено множество различных точек зрения, порой в одном и том же документе. Несомненно, в мире валентинианского и подобного мышления трудно было бы добиться логики (даже если бы мы могли понять, что считалось логикой в рамках такого рода мироощущения), в любом случае, она едва ли была основным приоритетом. Но все же тут можно выделить три главных пункта.