Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего - Константин Романенко

В этот же день, 1 апреля, Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Ничего не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди германских сил сопротивления, как нападение на Берлин… Существует и еще одна сторона дела, которую Вам и мне следовало бы рассмотреть. Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также и Берлин, то не создастся ли у них преувеличенное представление о том, что они внесли подавляющий вклад в нашу победу … Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять …»

Разведка доложила Сталину об этой телеграмме. В совершенстве владея методом политического анализа, он своевременно оценил ситуацию. И когда в ответе ему от 1 апреля 1945 года Рузвельт стал уверять, что переговоры в Берне, по сути, не начались, Сталин не принял объяснения президента.

«Надо полагать, – пишет он 3 апреля, – что Вас не информировали полностью. Что касается моих военных коллег, то они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются в том, что переговоры были и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещали за это обеспечить для немцев условия перемирия. Я думаю, что мои коллеги близки к истине… И вот получается, что в данную минуту немцы на Западном фронте на деле прекратили войну против Англии и Америки. Вместе с тем немцы продолжают войну с Россией – союзницей Англии и США».

Такая откровенность суждений и неоспоримость сталинских аргументов задели Рузвельта. В письме от 5 апреля президент США, отвергая обвинения в сговоре, предположил, что имеющиеся у Сталина «сведения, должно быть, исходят из германских источников, которые упорно стараются вызвать разлад между нами». Он выразил «крайнее негодование» информаторами Сталина «в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных».

Сталина не могло удовлетворить подобное объяснение. Он понимал существо этих тайных интриг и допускал, что они плелись за спиной президента. Отвечая через два дня Рузвельту, Сталин не только защищал своих информаторов, но и призвал действовать, исключая всякую «возможность взаимных подозрений».

Открывая дорогу англо-американцам, немцы предпринимали активное контрнаступление в Венгрии. Именно сюда была переброшена 6-я армия СС. В письме Рузвельту от 7 апреля Сталин расценил это наступление как «главный удар».

Он сообщал президенту: «…Немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это один из самых серьезных ударов за время войны, с такой большой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избегнуть катастрофы и потом разбить немцев наголову, между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда, с некоторым опозданием, этот план главного удара немцев и предупредили о нем маршала Толбухина».

Поясняя свою позицию, он продолжал: «Трудно согласиться с тем, что отсутствие сопротивления немцев на Западном фронте объясняется тем, что они оказались разбитыми. У немцев имеется на Восточном фронте 147 дивизий. Они могли бы без ущерба для своего дела снять с Восточного фронта 15—20 дивизий и перебросить их на помощь своим войскам на Западном фронте. Однако немцы этого не сделали и не делают. Они продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то малоизвестную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Мангейм, Кассель. Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным».

Предусмотрительное уведомление Сталина принесло отрезвляющий результат. Главнокомандующий союзными войсками в Европе Дуайт Эйзенхауэр, поддержанный американским правительством, отклонил просьбу английского коллеги Монтгомери о выделении ему 10 дивизий для наступления на Берлин.

На провокационный призыв Черчилля Эйзенхауэр дипломатично ответил: «Конечно, если в какой-либо момент сопротивление будет внезапно сломлено по всему фронту, мы устремимся вперед, и Любек и Берлин окажутся в числе важнейших целей».

Безусловно, теперь взятие Берлина становилось не только стратегическим, но и политическим моментом войны. И Сталин не мог сбрасывать этот аспект со счетов. 1 апреля 1945 года на совещании в Ставке был обсужден план Берлинской операции. Он отчетливо понимал, что для советского народа, вынесшего на своих плечах все тяготы войны, взятие германской столицы становилось, кроме всего прочего, еще и делом национального престижа.

Начиная совещание, Верховный повернулся к Штеменко и предложил ему зачитать вслух телеграмму о закулисных манипуляциях Черчилля. После этого он почти риторически спросил: «Так кто же будет брать Берлин: мы или союзники?»

Сталин считал, что для взятия столицы Рейха будет достаточно сил одного фронта. По предварительному плану предусматривалось, что Берлин будет брать 1-й Белорусский фронт. Содействуя этой задаче, 1-й Украинский должен был осуществить разгром немецких сил южнее города. Сталин сказал: «Мы должны взять Берлин в кратчайший срок, не позднее 16 апреля, и все закончить в течение 12—15 дней».

В ходе обсуждения начальник Генштаба Антонов обратил внимание Верховного на разграничительную линию между фронтами. Эта линия шла несколько южнее Берлина. Ее положение исключало непосредственное участие в боях за город войск 1-го Украинского фронта, что могло отрицательно сказаться на сроках выполнения задачи.

Верховный молча зачеркнул на карте ту часть линии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина. Он довел ее до города Люббена, находившегося примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от столицы Германии, и оборвал ее. Она была оборвана там, куда войска должны были выйти к третьему дню операции. Командующим предлагалась возможность проявления инициативы.

В этот же день он подписал директиву командующему 1-м Белорусским фронтом об операции по взятию Берлина и выходу, до конца месяца, на Эльбу, а на следующий день – директиву Коневу о наступлении на Берлин после овладения городом Люббен.

Верховный главнокомандующий осознавал позитивное желание маршала Конева к самовыражению и дал ему такую возможность. Позже он сказал: «Кто первый ворвется – тот пусть и берет Берлин». По существу, это стало своеобразным приглашением к участию в соревновании за германскую столицу, и Жуков эту гонку проиграл.

К решающему сражению обе противоборствующие стороны готовились со всей тщательностью. На Берлинское направление гитлеровское командование стянуло все наличные силы, объединив их в две группы армий – «Висла» и «Центр». В обороне Берлина учавствовали 48 пехотных, 4 танковых, 10 моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98 отдельных пехотных батальонов и другие формирования. Этот заслон включал более миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов.

Комендантом обороны Берлина Гитлер назначил генерал-лейтенанта Реймана, верховным комиссаром, ответственным за оборону города, стал Геббельс. Геббельс считал, что ситуация 1945 года подобна положению Москвы в 1941 году. Ему принесли астрологические гороскопы, и они были обнадеживающими.

Поддерживая моральный дух Гитлера и проводя исторические аналогии, он напомнил фюреру критический момент из жизни Фридриха Великого, когда неожиданная смерть русской императрицы Елизаветы уберегла его от полного разгрома в Семилетней войне. Правда, сам Гитлер надеялся на другое: он рассчитывал, что союзники перессорятся и это спасет Германию.

И это мистически желаемое «нечто» произошло! Сияющий и возбужденный Геббельс вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал: «Мой фюрер! Я поздравляю вас! Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт!» В немецкой ставке пили шампанское. Казалось, что это само провидение готовит новый поворот в продолжении войны.

Президент США Франклин Делано Рузвельт умер неожиданно – 12 апреля. Гитлер звонил командующим армиями и высокопоставленным лицам, сообщая эту радостную весть; она должна была стать началом перемен к лучшему. Однако ему самому было уже не суждено воспользоваться плодами того поворотного пункта, который последовал за уходом из жизни мудрого автора нового американского курса – победителя «великой депрессии».

Уже недалекое будущее показало, что смерть соратника по «Большой тройке» угрожала реальными неприятностями Сталину. Но кончина выдающегося реформатора Америки, к которому Сталин испытывал искренние и откровенные симпатии, лишила его не только доброжелательного союзника. Она напоминала о бренности этого мира, в котором все бури человеческих страстей, выливающиеся в войны, политические и дипломатические баталии, в один миг превращались для их участников в ничто.