Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану - Федор Литке

По смерти дяди племянник берет к себе старшую его жену; никакое неравенство лет не избавляет его от исполнения этого неизбежного долга.

После рождения младенца мать целый месяц лежит, не выходя из хижины. По прошествии этого времени моет себя и ребенка, облекается в новое платье и на торжестве, на которое сзываются родственники и пируют, новорожденному дается имя, обыкновенно в память какого-нибудь родственника матери. Колошенки имеют нередко шесть, даже восемь, но никогда более десяти детей. Ребенок остается у груди обыкновенно до тех пор, пока начнет ходить и у него вырастут зубы. Между тем его приучают заранее к рыбной пище, кладя в рот истертую и размоченную юколу. Когда же станет говорить, то купают его всякое утро в холодной речной или морской воде, что, как выше упомянуто, совершается одним из ближайших родственников.

Некоторые искусства доведены между колошами до значительной степени совершенства. Главнейшее из них – постройка лодок, или, как здесь называют, батов (выражение сибирское), из которых самые большие вмещают от 40 до 60 человек. Они долбятся из одного дерева, но имеют кверху наделки, приводятся в движение гребками с обеих сторон и столь легки на ходу, что никакое гребное судно с ними сравниться не может. Всякому большому бату дается название, например: солнце, луна, звезды, земля, остров, шаман, кит, бобр, орел, ворон и пр., и соответствующие имени фигуры вырезаются на носу и на корме. Последняя работа исполняется особыми художниками, между которыми есть большие искусники. За лодочную фигурку платится иногда по невольнику. Сверх того они вырезают маски военные и простые для игрищ, курительные трубки из дерева или аспида [аспидного сланца]. Из меди или рога делают кольца на сгиб руки, роговые ложки и деревянную посуду, украшаемую раковинами и костями. Ныне научились даже чинить ружья. Их обоюдоострые кинжалы, украшаемые блестящими раковинками, чистотой отделки приводят в удивление.

Женщины весьма искусно плетут из козьего пуха ковры[211], из кореньев корзины разноцветные, рабочие корзиночки с карманами и шляпы наподобие европейских, которые легки, прочны и с выгодой сбываются в Калифорнии.

Заготовка пищи начинается у колошей в феврале, с началом хода сельди. Саму рыбу они впрок не запасают, потому что она скоро портится и горкнет, но заготовляют ее икру. В то время, когда сельдь мечет икру, колоши опускают с камнем на дно, близ берега, связки древесной хвои, которые в короткое время облепляются икрой. Высушив ее на солнце, околачивают со связок и сберегают. Из морской рыбы, ход которой начинается в июле, запасают преимущественно горбушу; отделив от кости мясо, вялят на воздухе или коптят. Ее стараются заготовить на весь год, до новой рыбы. Палтус ловится круглый год и служит подспорьем сухого корма. Кроме рыбы, запасают шикшу[212], которую едят, смешав с сельдевой икрой. Заготовляются также разного рода питательные коренья; едят, когда случится добыть, мясо нерп, дельфинов, сивучей, китов, а жир китовый пьют ковшами: это лакомство занимает у них место шампанского за нашими обедами. Из четвероногих едят оленей и баранов, но не медведей; птиц всех родов, исключая ворона, как известно, обожаемого ими.

Ситкинские колоши никогда не питались человеческим мясом, не так, как нуткинские их единоплеменники, подозреваемые в людоедстве. Но мы слышали о народе, живущем в горах, к северу, отличном от них как языком, так и образом жизни, у которого будто бы существует этот возмутительный обычай. Колоши называют этот народ конлан; он прежде употреблял луки и стрелы с каменными остриями, но теперь получает от соседних колошей ружья и порох в обмен за лисьи и собольи шкуры и самородную медь. Говорят, что конланы через горы имеют сношение с обитателями реки Медной и Чугацкой губы.

Образ воспитания детей у колошей, о котором мы говорили выше, делает их крепкого сложения; выдержавший его впоследствии редко уже болеет. Глазные болезни от дыма в юртах, головные и желудочные от неумеренной пищи – обыкновеннейшие между ними, но болезни важные редко не кончаются смертью. Около 1770 года, по расчетам стариков, этот берег был опустошен оспой, оставившей в каждой семье не более одного или двух человек. Колоши думали тогда, что болезнь наслал на них ворон в наказание за войны, которые они тогда беспрестанно вели между собой. Болезни лечатся старухами посредством разных трав и кореньев; но колоши к этому способу лечения не имеют большой веры. Немногие из шаманов занимаются также лечением болезней и поэтому уважаются; но обыкновенное их дело в случае болезни ворожбой предсказать, выздоровеет ли больной, и определить причину болезни: не от порчи ли, заговора или отравы она произошла? И виновник, на которого укажут, бывает родственниками больного жестоко избит и часто даже убит. Можно вообразить, какое это сильное средство в руках хитрого обманщика к удовлетворению ненависти или корысти!

Тело умершего сжигается. Но сначала кладется в гроб и в сопровождении всех родственников и знакомых относится на определенное для этого обряда место[213]. Громкий плач и крик выражают печаль остающихся; родственники обрезают себе волосы и чернят лицо сажей. Этот траур они продолжают носить целый год. На похоронах знатных тойонов прежде убивались невольники, но колоши уверяют, что обычай этот теперь совсем вывелся.

Глава шестая

Плавание от Ситки до Уналашки. – Пребывание на этом острове, замечания о нем. – Плавание мимо островов Прибылова, Св. Матвея и Беринга в Камчатку. – Пребывание в Петропавловской гавани.

По выходе из Ситкинского залива направили мы путь к острову Уналашка, куда необходимо было зайти для взятия байдарки с двумя алеутами[214]. Пользуясь этим, главный правитель отправил с нами на Уналашку некоторое количество пшеницы.

Переход был весьма неудачен. Сначала тихие ветры с противной зыбью, а потом весьма свежие западные продолжались две недели и заставили нас зайти в широту 48½°. Здесь имели мы несколько дней благоприятный ветер, потом опять штили, наконец 7 августа настал SO ветер, сопровождаемый, как обыкновенно, мрачной и сырой погодой. Я правил на остров Акун так, чтобы иметь возможность пересечь Алеутскую гряду тем проливом, которым, смотря по ветру и обстоятельствам, будет выгоднее. Все здешние суда ходят обыкновенно Унимакским проливом, безопаснейшим из всех прочих; но, дорожа каждой минутой времени, решился я избрать Уналгинский, узкий и усеянный опасностями, но лежащий вплотную к берегу Уналашки и тем значительно сокращавший нам путь. Вечером 8 числа, находясь от северной оконечности Уналашки милях в 20 к востоку, легли мы в дрейф, с тем чтобы на рассвете спуститься в пролив.