Двадцатые годы - Лев Овалов

Судя по истомленному виду почтмейстерши, Кислицын замучил ее расспросами.

- А как ты поживаешь, товарищ Ознобишин? - поинтересовался Кислицын и похлопал ладонью по скамейке, приглашая Славу сесть.

Разговорчивостью Кислицын не отличался, а тут вдруг засыпал Славу вопросами: как живет, как относится к нему волкомпарт, не загружают ли поручениями, готовится ли в университет...

Вера Васильевна позвала пить чай, Кислицын отказался:

- Благодарствуйте, пора в исполком, и так задержался, вижу, товарищ Ознобишин идет, ну как не поговорить...

Слава, однако, в случайность встречи не поверил.

- А вам ничего не говорили обо мне в укоме? - спросил Слава. Относительно путевки там или еще чего?

- Чего не слышал, того не слышал. Просто думаю, что тебе сейчас самое святое дело - учиться.

Кислицын зашагал к волисполкому, а Слава остался сидеть на скамеечке.

Время шло, а Слава все не мог решить, кем ему стать - дипломатом или адвокатом, или же, как советовал, Шабунин, идти во врачи.

Не оставляла его в покое и Вера Васильевна:

- Слава, иди пить чай!

- Ах, мамочка...

Придвигала кружку с молоком.

- Ты же звала пить чай?

- Молоко полезнее.

Слава подчинялся, пил молоко, топтался возле вешалки, потом решительно надевал куртку, ночью бывало прохладно, особенно если они с Марусей проводили ночь на берегу Озерны.

Вера Васильевна обязательно спрашивала:

- Ты к Марусе?

- А куда ж еще, - неизменно отвечал Слава.

- Ах, Слава, - вздыхала Вера Васильевна, - тебе надо готовиться.

Попрыгунья Стрекоза

Лето красное пропела;

Оглянуться не успела,

Как зима катит в глаза.

- Считаешь меня стрекозой?

- Я беспокоюсь о тебе.

- А ты не беспокойся.

- Надо думать о своем будущем.

- О моем будущем позаботится укомпарт.

- Тебя там забыли...

Мама права, соглашался про себя Слава, и шел к Марусе.

Она его хоть и ждала, но не сидела без дела, когда он приходил, она или доила корову, или вместе с отцом готовила резку для скота, или прибирала в сенях, но приближение Славы угадывала, выбегала навстречу, звала в избу, ставила перед ним крынку с молоком.

- Попей парного.

Слава отказывался, Маруся обижалась:

- Гребуешь?

В угоду Марусе он снова пил молоко.

Потом уходили через конопляник в поле, сидели где-нибудь на меже или спускались к реке, искали место потемнее, прятались в тени ракиты, плеск реки заглушал голоса, и все равно старались говорить шепотом.

Слава несмело целовал Марусю в щеку, в шею, целовал руку, руку она отдергивала, потом сама целовала в губы, у Славы кружилась голова, но Маруся вдруг отстранялась, - только что они гадали, долетят ли когда-нибудь до Луны люди, - и строго спрашивала:

- К экзаменам готовишься?

- Готовлюсь, - сердито отвечал Слава.

- Ты уж постарайся, - повторяла Маруся. - Не то провалишься...

Славе становилось скучно, он сам отодвигался от Маруси - она будет поить его молоком и заставлять учиться.

Становилось прохладно, они снова прижимались друг к другу, на мгновение тьма становилась непроницаемой, и вдруг черное небо делалось серым, по воде ползли беловатые клочья тумана, начинала посвистывать невидимая птица, и Маруся серьезно говорила:

- Пора, скоро корову выгонять, а ты поспи и садись заниматься, на дворе август...

Маруся повторяла Веру Васильевну.

Слава шел домой, сперва вдоль Озерны, потом поверху, - туман рассеивался, все в природе обретало истинный цвет, голубело небо, зеленела трава, сияла киноварью крыша волисполкома.

Вот и почта, временный его дом, дверь в контору заперта двумя болтами, не выломать никому, почтмейстерша блюдет порядок, зато оконные рамы распахнуты, залезай и забирай хоть всю корреспонденцию.

Слава влез в окно и тихо прошел на жилую половину.

В комнате тишина. Петя посапывал на коечке у стены, пришел на ночь домой, и мама тоже как будто спала.

Слава осторожно сел за стол, спать не хотелось, придвинул учебники надо наверстывать время, потраченное на прогулки при луне, - эх вы, синусы-косинусы...

Но мама, оказывается, не спала.

- Выпей молока, - вполголоса сказала Вера Васильевна. - Поспи и берись за учебники.

"О, господи..." - мысленно простонал Слава.

- Хорошо, - ответил он матери. - Я не хочу молока, я не хочу спать, ты же видишь, я занимаюсь.

Через полчаса он все-таки лег, не слышал, ни как встала Вера Васильевна, ни как уходил на хутор Петя.

Его разбудило постукивание каких-то деревяшек...

Слава прислушался. Постукивал кто-то в конторе. Голосов не слышно, Анна Васильевна копалась в огороде. Слава выглянул за дверь. Григорий.

- Где почтмейстерша? - спросил он. - Да не ищи, не ищи ее, я за тобой, Дмитрий Фомич послал...

- Случилось что?

- Бумага пришла для тебя...

Слава стремглав побежал в исполком через капустное поле.

Дмитрий Фомич со значительным видом вручил Славе пакет:

- Вячеславу Николаевичу Ознобишину из укомпарта!

Нет, не забыли его, Афанасий Петрович хозяин своему слову!

Путевка. Направление в Московский государственный университет.

И записка:

"...задержали путевку в губкоме. Собирайся! Опоздание на несколько дней не имеет значения, место забронировано, ты послан по партийной разверстке. Факультет соответствует особенностям твоего характера. Вспомни наш разговор: политика - коварная профессия... С ком. приветом..."

"Последний привет от Шабунина, - думает Слава. - Теперь он окончательно отпускает меня от себя".

- Вызывают на работу? - поинтересовался Дмитрий Фомич.

- Посылают учиться...

Слава побежал к Вере Васильевне.

- Мама, еду в Москву!

- А куда?

- На медицинский!

- Ты рад?

- Не знаю.

- А я рада. Такая хорошая профессия...

Начались сборы. А какие сборы? Выстирать и погладить две рубашки, начистить сапоги да лепешек на дорогу напечь?

Слава заторопился к Марусе.

- Уезжаю!

Маруся вздрогнула.

- О-ох!..

И больше ничего.

Долго сидели молча. Сказать надо было много, а слов не находилось. Марусе не хотелось оставаться одной, а Слава рвался уже в другой мир.

Вечером об отъезде брата узнал Петя.

- Опять бросаешь нас с мамой? - пошутил он. - Смотри не пропади...

Всю ночь Слава проговорил с матерью. Он возвращался в знакомую Москву и в то же время в Москву, которой не знал, где еще нужно отыскать свое место.

Московский университет. Сколько поколений Ознобишиных вышли из-под его сводов! Как-то встретит он Славу? Где остановиться? Вера Васильевна давно не писала деду, и дед не писал дочери. Жив ли он? Идти за помощью к Арсеньевым не хотелось, да и не пойдет он к ним. Николай Сергеевич Ознобишин не одобрил бы сына, если бы он прибегнул к протекции. А как быть самой Вере Васильевне? Пете тоже надо учиться. Вера Васильевна начала припоминать. Нашелся родственник в Петровской академии. Илья Анатольевич. Профессор. Надо зайти к нему, посоветоваться. Да и самой Вере Васильевне мало смысла оставаться в деревне. Зернов часто дает понять, что иностранные языки крестьянским детям ни к чему, умели бы пахать да косить, французский язык - это язык русских аристократов. Да и невозможно вечно находиться в зависимости от Анны Васильевны. Пусть Слава сходит в школу, где преподавала Вера Васильевна. Частная гимназия Хвостовой. Теперь она, вероятно, тоже называется школой второй ступени. Если ее возьмут обратно, Вера Васильевна вернулась бы...

Порешили на том, что Слава едет к деду, в общежитие проситься не будет, а на будущее лето Вера Васильевна и Петя тоже переберутся в Москву.

Утром надо было идти искать лошадь. Просить Данилочкина? Гужевая повинность отменена, своих лошадей исполком не имеет, только затруднять просьбами. Марью Софроновну просить бесполезно. У Филиппыча обмолот, неудобно...

Слава вспомнил о Денисовых и поймал себя на мысли о том, что в разговорах о Москве Вера Васильевна и сам Слава обошлись в будущей жизни без Маруси.

Неловко стало Славе в душе...

Днем зашел к Марусе.

- У кого бы нанять лошадь?

- Подожди...

Она нашла во дворе отца, поговорила, вернулась.

- Я сама отвезу тебя.

- Ты не обернешься за один день.

- Переночую на станции.

- Может, захватим Петю?

- Нет, я одна. Одна хочу проводить тебя.

Вторую половину дня Слава ходил по знакомым и прощался.

Ничто не изменилось в исполкоме за пять лет, Данилочкин сидит за письменным столом Быстрова, на том же обтянутом черной кожей диване, разве что кожа еще больше пообтрепалась и стерлась, по-прежнему сидит за своим дамским столиком Дмитрий Фомич.

Но душа у волисполкома другая, нет уже сквозняков, окна закрыты, все спокойно, уравновешенно, прочно.

- Улетаешь? - спрашивает Дмитрий Фомич. - Ушел Иван Фомич, улетаешь ты...

- Не тревожься за мать, - утешает Славу Данилочкин. - Поддержим...

На заре к почте подъезжает Маруся. Гнедая денисовская кобылка запряжена в легкие дрожки, Маруся в материнском плисовом жакете, для Славы на случай дождя брезентовый плащ.