Линкольн - Карл Сэндберг

За месяц до выступления в поход Шерман писал жене, что в процессе революций можно наблюдать взлет и падение людей: их то превозносят, то оскорбляют.

Вспоминая веселые солдатские песни, распевавшиеся в утро выступления из Атланты, Шерман позже напишет жене: «Я никогда не видел более уверенной в своих силах армии. Солдаты думают, что я все знаю, а они все могут». В последних числах октября он ей признался в письме, что затеял рискованную игру: «В течение нескольких месяцев ты ничего не будешь знать обо мне. Только военное министерство будет знать, где я, да еще мятежники, так что ты сможешь лишь приблизительно представить себе мой путь».

Армия Шермана насчитывала 218 полков, мобилизованных и экипированных примерно двумя десятками штатов. Огайо представляли 52 полка, Иллинойс — 50 полков и т. д. Начиная с 15 ноября армия шла четырьмя колоннами, захватывая полосу шириной в 20, 40 и больше миль. Она осуществляла систематическую кампанию разрушения. Незадолго до этого Джефферсон Дэвис, выступая в Огасте, сказал: «Один только штат Джорджия производит достаточно продовольствия, чтобы прокормить не только население самого штата и воинские части, находящиеся на его территории, но и армию Виргинии». Вот на эту житницу, на этот склад продовольствия конфедератов и обрушился Шерман. Армия сжигала, портила, уничтожала все, что она не могла съесть или увезти.

Шерман считал, что теперь южане получили ту войну, которой они добивались. До сих пор только пограничные штаты страдали от военных невзгод. Теперь война пришла в самое сердце далекого Юга.

Не угрызения совести мучили Шермана — его беспокоило одно: удастся ли выполнить график движения? Придет день, он и Грант соединят свои армии, но только в том случае, если расписание было правильно составлено. Тогда настанет конец войне.

Он отправился в поход налегке. В седельном вьюке, который вез его ординарец, лежала «смена белья, мои карты, фляжка виски и пачка сигар». Он мог жить, как простой солдат; часто видели, как, обернувшись одеялом, он спал на голой холодной земле. До поздней ночи он проверял все до мелких деталей, но рано утром он уже ходил по лагерю; иногда он днем возмещал недостаток сна, задремав где-нибудь минут на десять-пятнадцать.

Когда войска получали приказы, которые поначалу казались невыполнимыми, солдаты и офицеры говорили: «Ну что ж, ведь он ошибиться не может».

В ходу был избитый анекдот о двух солдатах конфедератской армии, находившихся в сторожевом охранении. Кто-то якобы подслушал, как они делились слухами: «Эти янки не смогут больше получать продовольствие по железной дороге, потому что Уилер взорвал тоннель под Долтоном». — «Черт возьми, неужели ты не знаешь, что Шерман везет с собой запасный тоннель?»

О разрушении железных дорог Шерман писал: «Я лично занимался этим вопросом». Прошел месяц, и 265 миль железнодорожного полотна стали непригодными для транспорта.

Бригадные командиры имели право наряжать отряды для фуражировки, примерно по 50 человек в каждом, под командой одного или двух офицеров. Отряды уходили на рассвете, точно зная, где им предстоит в течение дня соединиться с продвигающейся вперед армией. Уклоняясь на 5–6 миль в сторону от маршрута бригады, отряды посещали все плантации и фермы в районе их действий. Они захватывали фургон или семейную карету, нагружали ее беконом, кукурузной мукой, индюками, утками, цыплятами, «всем, что могло служить в качестве продовольствия или фуража», как говорил Шерман. Они возвращались на большую дорогу, обычно раньше подхода обоза, и отдавали бригадному интенданту все собранное за день.

Шерман откровенно признавал, что «эти отряды фуражиров, несомненно, совершали грабежи, мародерствовали, совершали насилия». Ему сообщали, что солдаты отбирали драгоценности у женщин, откапывали тайники с фамильным серебром, отбирали ценные вещи, которые никогда не передавали интендантам. «Но эти грабежи носили случайный характер и были исключением из правила. Я ни разу не слышал о случаях убийства или изнасилования».

Кавалерия Килпатрика больше какой-либо другой части старательно добывала недобрую славу для армии Шермана. Кавалеристы хватали стариков и душили их до тех пор, пока они не раскрывали свои тайники с золотыми монетами, серебром или драгоценностями. Солдаты ложились в грязных сапогах на белоснежные простыни, они танцевали на отполированных до блеска полах, выли под аккомпанемент пианино и затем разбивали пианино прикладами. Они вытаскивали перины из спален и устраивали снежные вьюги из перьев. Они стращали белых женщин, но обычно дело не заканчивалось изнасилованием; исключением были один-два случая. Зато кавалеристы свободно вели себя с негритянками, особенно ценя хорошо сложенных мулаток. Это были «проделки» ветеранов войны, отменных вояк, и Шерман их не наказывал частично потому, что считал, что лучших, чем они, солдат в мире нет; это были крепкие, верные, энергичные служаки; а частично еще и потому, что заводить военную полицию для поддержания порядка и дисциплины среди солдат его же армии означало задержку в движении в момент, когда такая задержка могла бы дорого обойтись.

В своих официальных отчетах конфедераты не могли дать точной цифры дезертиров из армии южан, отставших и уклонившихся от воинской обязанности. В Джорджии, как и во всех южных и пограничных штатах, рыскали шайки отчаянных, необузданных бандитов, партизан, грабивших население. Бесконечные слухи о том, что конфедерация напрягает последние силы, увеличивали дезертирство. К тому же офицеры северян распространяли прокламации Линкольна, обещавшие амнистию. Используя патрульные пикеты, печатные циркуляры в открытую и тайно, северяне распространили слухи о том, что дезертиры, которые проберутся к ним через линию фронта, будут хорошо приняты.

Одновременно с походом Шермана от Атланты к морскому берегу возникли слухи, что президенту Дэвису придется предстать перед судом по обвинению в государственной измене.

Шерман опустошил Джорджию и без того раздираемую противоречиями. Ежедневно во время марша армии Шермана с тротуаров, с обочин дорог раздавались возгласы протеста, и наиболее типичными, по словам генерала Хэйзена, были: «Почему бы вам не отправиться в Южную Каролину и не устроить им такой же кавардак? Ведь это они затеяли войну».

Один из штабных офицеров Шермана видел негритянку с ребенком-мулатом на руках; она указала на Шермана и крикнула: «Вот человек, который правит миром!» На перекрестках дорог негры встречали колонну северян песнями и танцами, полные веры в то, что теперь их хозяева побеждены и что уже пришло давно обещанное равноправие. Однако Шерман по-прежнему продолжал свою политику и убеждал их, что они в должное время получат свободу и будут работать для себя, а не на своих хозяев, но до этого момента они не должны причинять хозяевам зла.