Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи

– Ли… – произносит она, ни на секунду не отрываясь от серой круговерти воды перед носом лодки, – я не могу поехать с тобой.

– Почему? – не удержавшись, спрашиваю я. – Почему ты не можешь?

– Просто не могу, Ли. Больше тут нечего сказать. И мы плывем дальше, поскольку, кроме уже

сказанного, больше сказать нечего.

Мы причаливаем к мосткам, и я помогаю ей привязать лодку и укрыть мотор. Бок о бок мы поднимаемся по скользкому склону, пересекаем двор и подходим к дверям. Перед тем как она открывает дверь, я прикасаюсь к ее руке, собираясь сказать что-то еще, но она поворачивается и, не дожидаясь слов, отрицательно качает головой.

Вздохнув, я отказываюсь от речи, но продолжаю держать ее за руку.

– Вив!..

Это – конец, мне нужен лишь последний прощальный взгляд. Я хотел сохранить этот финальный взгляд, который по традиции дается в награду двум соприкоснувшимся душам, который заслуженно получают двое, осмелившихся бесстрашно соразделить то редкое и полное надежды мгновение, которое мы называем любовью… Я прикасаюсь пальцем к ее опущенному подбородку и поднимаю ее лицо, твердо решив получить хоть этот последний взгляд.

– Вив, я…

Но в ее глазах нет надежды, лишь осторожность и страх. И за смежающимися веками я различаю еще кое-что – какую-то темную и тяжелую тень, но я не успеваю ее рассмотреть.

– Пойдем, – шепчет она и распахивает дверь.

(Я все думал, что мне сказать Ли, когда они войдут. Я был рад его отъезду, тому, что все кончено и нам не надо ни о чем разговаривать; я не думал, что он вернется; я вообще не хотел о нем думать. Но вот ни с того ни с сего он был здесь, и надо было что-то говорить, а я даже не имел ни малейшего представления что.

Я продолжаю смотреть телевизор. Дверь открывается, и он входит вслед за Вив. Я все еще сижу в кресле. Он подходит ко мне, но в этот момент на поле снова появляются команды, и на некоторое время моя проблема отодвигается: может, и надо что-то говорить, но это не настолько важно, как праздничная встреча по футболу между Миссури и Оклахомой, играющими со счетом 0:0 к началу второго тайма…)

Мы застаем Хэнка в гостиной, сидящим перед телевизором. Транслируют встречу по футболу. Шея у него обмотана шарфом, рядом с креслом стоит стакан со зловещей жидкостью, из угла рта торчит огромный термометр для животных, – у Хэнка настолько классический вид инвалида, что меня это даже забавляет, хотя и вызывает чувство стыда за него.

– Как дела, Малыш? – Он наблюдает за мельтешением, предшествующим введению мяча в игру.

– Неожиданно удачно для организма, не привыкшего к подводному существованию.

– Как дела в городе?

– Ужасно. Я заходил к отцу. – Да?

– Он вроде как в коме. Доктор Лейтон считает, что он умирает.

– Да. Вив говорила с ним вчера по телефону, и он сказал ей то же самое. Хотя не знаю, не знаю.

– Похоже, добрый доктор абсолютно уверен в своих диагностических способностях.

– Да, но, знаешь, в таких делах никогда нельзя быть уверенным. Он крутой старый енот.

– А как Джэн? Я не смог быть на похоронах…

– Нормально. Они его всего заштукатурили. Как будто Джоби решил сыграть свою последнюю шутку. А Джэн? На время уехала с детьми во Флоренс, к родителям.

– Наверное, так лучше.

– Наверное. Постой-постой, сейчас будет удар…

За все это время, если не считать взгляда, брошенного на стакан с сомнительной жидкостью, он ни разу не оторвал глаз от экрана. Он, как и Вив, делает все возможное, чтобы не смотреть на меня, испытывая такую же боль, как и я, несмотря на нашу пустую болтовню, призванную скрыть истинные чувства. Я тоже не ищу его взгляда. Мне по-настоящему страшно: за облаком слов нетерпеливыми молниями проблескивают наши чувства, так заряжая атмосферу старого дома, что единственным способом избежать взрыва представляется полная изоляция контактов. Стоит нашим глазам встретиться, и, возможно, мы не выдержим напряжения.

Я подхожу к столу и расстегиваю куртку.

– Я только что говорил Вив, что собираюсь возвращаться к цивилизации. – Я беру из вазы золотистое яблоко и впиваюсь в него зубами. – В школу.

– Да? Намерен покинуть нас?

– Через несколько недель начинается зимний семестр. А поскольку в городе говорят, что контракт с «Ваконда Пасифик» разорван…

– Да. – Он потягивается, зевает и почесывает грудь через ворот своего шерстяного свитера. – Песня спета. Сегодня срок. Все, так или иначе, вышли из строя… а я, черт побери, не могу валить лес в одиночку, даже если бы был здоров.

– Жаль, после стольких трудов.

– Ничего не поделаешь. Не умрем. Убытки будут возмещены. Ивенрайт говорит, что этот Дрэгер собирается добиться торговых соглашений с лесопилками – вроде как льготное условие в новом контракте.

– А что «Ваконда Пасифик»? Они не могут оказать тебе помощь?

– Могут, но не станут. Я выяснял несколько дней назад. Они в таком же положении, как и мы: при таком подъеме воды они предпочитают остаться без леса. Если так пойдет дальше, вода поднимется еще выше, чем на прошлой неделе.

– А ты не потеряешь весь лес – все наши труды в наводнение?

Он отпивает из стакана и ставит его рядом с креслом.

– Ну что ж, какого черта… похоже, он все равно никому не нужен.

– За исключением, – я чуть было не произнес «Джо Бена», – старого Генри.

Я не хотел его обидеть, но увидел, как он вздрогнул, – точно так же, как Вив при моем упоминании о плавании. Он помолчал немного, а когда заговорил снова, в его голосе звучал странный надрыв.

– Вот пусть старый Генри тогда и поднимает свою задницу и сплавляет их, – произносит он, балансируя прямо на лезвии бритвы.

– Я приехал для того…

– Интересно, для чего же…

– …чтобы узнать о страховом полисе, о существовании которого мне сообщил доктор.

– Честное слово, есть такой. Что-то я припоминаю об этом полисе… Вив, цыпка! – кричит он, хотя она стоит в двух шагах за его спиной и вытирает волосы. – Тебе что-нибудь известно об этих страховых бумагах? Они наверху, в столе?

– Нет. Я вынула из стола все бумаги, не относящиеся к делам, помнишь? Ты еще сказал, что никогда не можешь ничего найти.

– И куда ты их дела?

– Отнесла на чердак.

– О Господи! – Он делает какое-то движение, словно собираясь встать. – Чертов чердак!

– Да нет, я принесу. – Она закидывает волосы назад, завернув их в полотенце в виде тюрба-

на. – Ты ни за что не найдешь. К тому же там сквозняк.

– Лады-лады, – откликается Хэнк и снова откидывается на спинку кресла. Я вижу, как Вив направляется к лестнице – ее тенниски издают легкий шуршащий звук, и мне хватает соображения, чтобы понять, что этот звук извещает меня о последней ускользающей возможности остаться с ней наедине.

– Подожди… – я бросаю огрызок в пепельницу Хэнка, сделанную из раковины морского ушка, – …я пойду с тобой.

До конца коридора, мимо ванной, комнаты, использующейся как офис, кладовки, вверх по деревянным ступенькам, через закрепленный петлями люк на остроконечную макушку дома. Сумрачное, пыльное, затхлое помещение, занимающее всю площадь дома и пронизанное льющимися сверху диагональными и пересекающимися лучами. С бесшумностью вора Вив проскальзывает в люк вслед за мной. Я помогаю ей вылезти. Она вытирает руки о джинсы. С глухим стуком люк закрывается. Мы одни.

– Последний раз я тут был лет в пять-шесть, – замечаю я, оглядываясь. – Здесь все так же восхитительно. Немножко подремонтировать, и получился бы прекрасный уголок – пить чай и почитывать Лавлейса в дождливые воскресенья.

– Или По, – откликается она. Мы оба говорим шепотом – некоторые места располагают к этому. Носком тенниски Вив указывает на валяющегося грязного мишку. – О, Пух.

Мы тихо смеемся и начинаем осторожно пробираться вперед сквозь смутно виднеющиеся завалы. Крохотные оконца с обеих сторон чердака являют собой строительные площадки пауков и кладбища мух; остатки света, пробивающиеся сквозь покоробленные стекла, падают, словно сажа из трубы, на угрожающее нагромождение ящиков, полок, чемоданов, грубо отесанных упаковочных клетей, резных конторок. В дальнем конце возвышается около дюжины ящиков из-под апельсинов, замерших в напряженном внимании, словно геометрические привидения. Поверх строя массивных предметов, как младшие и более непоседливые духи, разбросаны мелкие вещи, вроде мишки, которого заметила Вив… рухлядь пятидесятилетней давности, от трехколесных велосипедов до тамбуринов, от портняжных манекенов до квадратных кадок, куклы, сапоги, книги, елочные игрушки… ты теряешь время… и все покрыто пылью и мышиным пометом.

– Да уж, – шепчу я, – чашкой чаю и книгой здесь, пожалуй, не обойтись: я бы предпочел нож и винтовку, а может, и рацию для вызова подкрепления на случай бунта.

– Рацию – наверняка.

– Наверняка.

«Когда все будет позади, – говорю я себе, – ты проклянешь себя за то, что впустую потратил столько времени…»