Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начальник штаба удивился:
– Но вы ж их видели, Дмитрий Сергеич.
– А – не через этих. Именно, раз они такие, и Раззянко их такой же, – не через них.
В своей трогательной кофте Савицкий сидел, как хозяйка за столом, а решительность движения проявлялась и из-под этой вязи.
– Я думаю вот… Может быть, тот же наш командующий армией… Или даже выше… Просто не хотят взять на себя первой ответственности? сказать первое отчётливое слово против потока? А если я – возьмусь всё первый назвать? Подам им чёткий рапорт, моя подпись, моя ответственность за каждое резкое выражение, – а им только двигать бумагу по команде до самого верха. Может и Ставке надо – на что-то опереться. Там, смотришь, и от кого другого поступит.
Встал, с отверделой спиной, распрямлённой шеей, уже не домашний старичок, только что чувяками не печатая, прошёл к письменному столу, выдвинул ящик, достал хрустящие два белых листа:
– Соизвольте посмотреть, – отчеканил, подавая.
Начальник штаба, принимая лист – встал, звякнули шпоры, поклонился, и начал читать стоя, а сел не прежде чем сел и генерал.
Рапорт был написан чёрными чернилами, крупно, и почерк бы хорош, да чуть повреждён. (Ещё под Уздау прочеркнула Савицкому пуля три пальца понаружи.)
«Командующему армией генералу-от-инфантерии…
Командующему армейским корпусом генерал-лейтенанту…
«… Новый военный министр не знает ни уклада армии, ни её моральных потребностей, разве только материальное снабжение…» – сразу брал за рога. И правда, простой хрусткий бумажный лист, а что только можно в него вписать, если без увилистого красноречия:
«Без проведения через законодательный орган появился в спешном виде и сообщён телеграфно от имени военмина приказ об отмене ограничений в правах нижних чинов – под давлением партии социалистов, поставившей себе целью уничтожить Армию путём разложения нравственных устоев её. Под видом отмены ограничений в Армию вносится возбуждение солдат против офицеров. А совет министров и Комитет Государственной Думы продолжают взывать о единстве, как будто не знают или не понимают приказа министра…»
Вот так! Всем Сенькам выдавал по шапкам. Потягивал генерал остывший чай – и с волнением не спускал ревнивых глаз с полковника, угадывая, какое место он сейчас читает.
В таком же духе шло и дальше, всё энергично:
«Нельзя допускать в армию политику, агитацию партий… Армия разваливается сокрушительно. Никакие военные действия этой весной становятся не возможны. Для натур малодушных и подлых надо установить законом физическое наказание, – это есть даже в западных армиях, с культурными солдатами. И – оставить смертную казнь по приговору полевого суда, хотя бы для изменников-перебежчиков.»
И даже на Учредительное Собрание замахивался:
«Невозможно без главной части мужчин обсуждать образ правления, земельный вопрос, состояние сословий.»
– Ну, как?
Начальник штаба отложил листы на чистое место.
И правда, что мог иное сделать беспомощный начальник дивизии? Смело, чётко, и лепить им в лоб. Снизу вверх.
А это никогда не легко, снизу вверх.
– Ваше превосходительство. Боюсь, реальный результат будет один: через считанные дни – вам отставка. В порядке омоложения командного состава.
– Да пусть отставка! – махнул Савицкий, в гневе. – Я и жизнью не дорожу.
Да начальник штаба его знал.
И не знал.
Закинул голову:
– А если ещё и в газетах напечатать?…
Ого! Живо перенимал он образ действий эпохи! Против Гучкова – и гучковский же приём!?
Начальник штаба любовался своим командиром. И ужасался их общему бессилию:
– Газета, ваше превосходительство, в лучшем случае ответит: некоторые воинские начальники по своему политическому невежеству по сей день не уяснили подлинного смысла событий. Не через Гучкова, так через газету отставка ваша совершится тотчас.
– Но командующему армией это может дать опору формальную для протеста? для движения рапорта? Начальник дивизии – тоже не мелочь. И кому-то в Ставке пригодится такой рапорт? Во всяком случае, голос прозвучит?
– Честно говоря, ваше превосходительство, не думаю. Честно говоря: просто некому сейчас в России ничего дельного написать.
Савицкий твёрдо смотрел. Думал.
– Нет, всё равно пошлю. Завтра же.
602
И вот наступил великий день – день оглашения Манифеста «К народам всего мира». Пленум Совета намечался в самом большом зале Петрограда, какой только обнаружили: в Морском кадетском корпусе на Васильевском острове, думали вместить туда тысячи, может быть, четыре.
Гиммер не ожидал, что будет так волноваться. Представить себя сразу перед столькими тысячами, а слова бросать сразу ко всей Европе – это чем ближе, тем казалось грандиознее, и даже в груди пересыхало. Хватит ли голоса? Ну, в закрытом помещении легче, чем на улице. Да ведь не просто же прочесть готовый Манифест – он должен будет сделать распространённый доклад, найти ещё новые аргументы и построения и при этом не слишком рассердить оборонцев и не потеснить интернационалистов. Гиммер думал, доклад такой у него в голове готов, – нет, не готов, с утра понял. Но и удалиться готовить его – он тоже уже не мог, какая-то взволнованная потерянность рассеивала.
Итак, он пошёл на обычное заседание Исполнительного Комитета и полуприсутствовал тут, полуслышал, хотя ни в чём не участвовал, а заглядывал в свои хаотические листки и ещё дописывал сбоку. Переписать начисто и потом заучить или запомнить – уже и времени не оставалось, и усидчивости.
Заседание ИК началось с заявления какого-то шофёра, что ему известно, будто Горемыкин освобождён из Петропавловки. С подобными донесениями теперь многие пробивались в Исполком, они вызывали волнение, но большей частью оказывались ложными. Однако сопоставляя с рапортом георгиевских кавалеров из Могилёва, что вся Ставка – контрреволюционное гнездо? В «Известиях» уже появилась сегодня предупреждающая статья самого Стеклова – сильные статьи «Известий» выдвигались как вооружённые полки. А теперь ещё и освобождение Горемыкина? Да не готовят ли реставраторы этого старца в премьер-министры? Запросить Керенского.
В который раз возмутились Керенским: обязанный отчётом Совету, он никогда не отчитывался, не сказывался, не появлялся, совершенно обуржуазился. Даже на сегодняшнем пленуме, где он обязан быть, он конечно не будет.
Затем энергично докладывал Богданов, что Совет Рабочих и Солдатских Депутатов стал уже чрезмерен, неуправляем, нигде не помещается и работать не способен: там уже скоро две тысячи солдат, тысяча рабочих, это становится абсурд, а не законодательный орган. И нестерпимо такое соотношение: перевес мужицкого большинства, деревенской солдатчины, поглотившей революционный пролетариат. Надо изменить норму представительства, уменьшить общее число хотя бы тысяч до двух, и хотя бы уравнять рабочих с солдатами.
Но – как же это сделать? Изменённую норму – как же провести через сам Совет? Как заставить депутатов самих отказываться от своих мандатов? Навыдавали мандатов без оглядки, навыпускали джинов из бутылки – а как теперь их заткнуть назад? Задача!…
Сметливый Богданов предлагал так: нынешний непомерно-громоздкий Совет оставить как он есть, но только для торжественно-исторических заседаний, как сегодня. А для сколько-нибудь деловой работы выделить из Совета или избрать отдельно – «малый Совет», человек на 500, а лучше на 200.
Но что ж толковать о Совете, когда нерабочим и громоздким стал сам Исполнительный Комитет? Уже и здесь набралось чуть не 40 человек, да сколько-то с совещательными голосами. Раньше Совета надо преобразовать сам Исполком. Уменьшить его нельзя, – но не избрать ли из него бюро, которое и будет решать все текущие вопросы?
Приходилось согласиться. Человек семь?
Тут же стали выбирать бюро. Соколов – опять опоздал, опять его не было, – будет жалеть, что не попал. А Гиммер – не стал уже ввязываться в бой, добиваться туда попасть, – да и зачем ему эти текущие дела. Он был – теоретик, он был – мозг. Незаметный, но вдохновенный, – он был истинный направитель всей российской революции. Достаточно было, что он состоял в Контактной комиссии и мог всегда проверять Временное правительство, это – главное.
Выбрали в бюро – Чхеидзе, Стеклова, Гвоздева, Богданова, Красикова, Капелинского и – не Шляпникова, а Муранова: появился теперь Муранов, он был как бы равен Чхеидзе по своему прежнему думскому положению, и все охотно приняли его.
Но ещё бы – кандидатов в бюро? Троих? Выбрали двух инициативников – Шехтера и Соколовского, да большевика Стучку.
Ещё поступило заявление от каких-то правоэсеровских интеллигентов, что пришла пора выбирать по волостям Советы крестьянских депутатов, а по одному депутату от пяти волостей присылать в Петроград для Всероссийского Крестьянского Совета. Только ещё этого не хватало, как конкурента или как бревно на дороге? Традиционное увлечение российских интеллигентов мужитчиной уже просто било в нос. Но одно виднелось утешение: что такой громоздкой организации да в нынешних условиях – они и за три месяца не прокрутят.
