Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

— Очень хорошо, — он удерживал её. — Слишком хорошо! Но я не хочу этим и ограничиться.

Мила отпустила его. Он встал на колени и начал разворачивать невесту из персикового одеяла и выкладывать на простыню. Фигура белела на постели. Получилась бы отличная картина, если бы он мог её запечатлеть. Она казалась ему драгоценным подарком, который он только что развернул. Девушка вся напряглась, ожидая самого болезненного.

— Да-а, — протянул он, — в таком состоянии у нас ничего хорошего не выйдет. Мила, — позвал нежно и потрепал по щеке. — Это я, Женя, с которым тебе хорошо и спокойно. Я! Да я позволю разорвать себя на куски, только бы не обидеть тебя. Не для того так долго ждал, чтобы всё испортить. — И тут его осенила мысль: — Ты можешь написать мне автопортрет, на котором ты была бы обнажённой на фоне персикового одеяла, как сейчас? Твоя белая кожа так выгодно смотрится на персиковом. Такое нежное сочетание…

— Зубы мне заговариваешь, да?

— Нет. Правда очень хочу любоваться такой картиной.

Она посмотрела на его многочисленные шрамы, на запёкшуюся каплю крови возле шрама, который он называл её шрамом. Но они скрылись из виду, потому что он лёг на неё. Он перевернулся с нею так, чтобы она оказалась сверху. Её волосы упали ему на плечи. Он наслаждался теплом и запахом её кожи и волос. Она пахла какими-то цветами, вид которых не мог определить, и пачули, и сыром. Евгений погладил невесту по голове.

— Посмотри на меня, разве я могу?..

Она покрыла его губы своими, но он не спешил раскрываться ей навстречу, желая испытать, как далеко она готова зайти. Мила была очень настойчива и соблазнительна. Она трепала его губы губами, расталкивала языком, даже покусывала. Он прижал её бёдра к себе, чувствуя между ними источник блаженных удовольствий. Снова перекатился на неё и, теряя голову, отдался на волю чувств. Как же упоительно хорошо это было! Он легко завоёвывал, порабощал и мучил наслажденьем то один, то другой уголок её тела. Она забылась и была податлива, как разогретый воск.

— Не стесняйся, — шептал он ей в шею, — кричи, плачь, смейся, кусайся, если хочется.

Но она уже запрокинула назад голову и громко дышала, иногда издавая нетерпеливый стон. Заметалась, как в агонии, пылая в любимых руках. Разве могла подумать, что это будет так?

Он ещё никогда не ласкал женскую грудь, полную грудного молока, и она поразила его воображение. Грудь эта была невероятно красива, горяча и чувственна. Мила вздрагивала даже от дыхания рядом со ставшей невероятно чувствительной частью тела. «Как она кормит Ванюшку? — подумал Евгений. — Что же при этом чувствует?» Руку его оттуда она прогнала сразу. Он позволил себе только слегка прикоснуться языком.

А когда он добрался до места, где сходятся ноги, Мила вскрикнула и начала снова метаться по подушке. «Вот это да!» — удивлялся достаточно опытный мужчина. Про себя он понимал, что занимается с ней любовью не для того, чтобы получить удовольствие или хотя бы облегчение, и даже не для того, чтобы доставить наслаждение ей или побороть её страхи. Его толкал могучий звериный инстинкт, сидевший почти целый год в клетке благопристойности и вырвавшийся, наконец, на свободу, почуяв нужную самку. Задача мужчины была сейчас укротить этот инстинкт, влекущий его именно к Миле, очеловечить его, заставить служить ей. Никакая другая женщина не смогла бы заменить Милу. Ни одна прежде не вызывала таких глубоких ярких чувств, такой незаменимой потребности. Он определённо помешался на этой девчонке.

— А-а!.. А-а!.. — вскрикивала она, стараясь как можно тише, но тихо не выходило. — Женя, я сейчас умру!.. А-а!..

Она полностью потеряла контроль над собой и сначала чуть не задушила его, прижимая всё сильнее, а потом отдёрнула его за волосы изо всех сил, на какие была способна. Он перенёс покрасневшее на скулах лицо с пьяными глазами к её губам и тихо с трудом произнёс:

— Я тебе этого не позволю.

С этими словами он легко скользнул в неё, покрывая телом и поцелуем. В этот миг она больно укусила его за нижнюю губу и напряжённо замерла. Он тоже замер, подняв голову и глядя ей в лицо. Внутри неё было как-то необычно. Она молчала, но в глазах засела тревога. Он потёрся щекой о её щёку и шевельнулся внутри неё назад и вперёд, пристально наблюдая за реакцией. Гримаса боли исказила ей лицо. Он замер.

— Говори! Или кричи! — приказал он ей и пошевелился ещё раз.

Она застонала, закрыла глаза и быстро залепетала:

— Твой член меня распирает. И этот шрам… Он очень чувствительный.

Она говорила о шраме внутри неё. Тот образовался на месте разрыва, который произошёл во время родов и который тогда же зашил врач. Если следовать логике Палашова, то это был Ванечкин шрам. Он был призван напоминать до поры ему и его невесте обоих Ванечек. И вот тут главное не сбиться на губительные мысли. Он лизнул её губы и освободил её. Она выдохнула, но почему-то не с облегчением, а с разочарованием. Но разочаровываться было не в чем, потому что он и не думал отступать. Он просто начал все ласки сначала, а когда подобрался к заветному месту, Мила не стонала больше, а почему-то всхлипывала.

— Тебе больно? — огорчённо спросил он, прервавшись.

— Нет… — ответила она, обливаясь слезами.

— А в чём же дело?

— Не знаю… Это так на меня действует.

— Можно продолжать?

— Да…

Она плакала и плакала. Он вернулся к её лицу, слизнул слёзы и, на секунду прикрыв глаза, наполнил её собой. Движения были медленные и осторожные, но Мила продолжала плакать.

— Графинечка, ты совершенно удивительная, — зашептал Евгений, — ты необыкновенная, ты моё чудо. Таких девочек больше нет на свете.

Он хотел было отделиться от неё, но она сомкнула ноги на его ягодицах и не выпустила.

— Останься! Мне хорошо. Правда.

— Мне придётся… Я обязан предохраняться. Ванечка ещё совсем крошечный. Да и ты сама совсем ещё малютка.

Он нежно чмокнул её в нос.

— Но вряд ли я сейчас забеременею.

— А если забеременеешь, что тогда?