Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Это было на первом этаже дома. В кабинете было светло — свет падал из широкого окна, выходившего в парк. Напротив окна был камин, по обе стороны от него располагались тянувшиеся до самого потолка книжные полки, заполненные книгами, рукописями и газетами; посреди комнаты стоял небольшой стол (три на два фута), возле него деревянное кресло {70}.

За этим маленьким столом Маркс писал. В кабинете еще стоял кожаный диван, на котором Маркс отдыхал в полдень, а каминная полка была завалена книгами, сигарами, спичечными коробками и коробками с табаком, пресс-папье — а также фотографиями Женни, Энгельса, дочерей и Люпуса.

Лафарг чувствовал себя «ослепленным» первой встречей с Марксом {71}. Однако и его визит, и визит Лонге в 1865 году были очень короткими. Лонге вернулся во Францию и продолжил работу в «Рив Гош», а Лафарг все плотнее занимался политикой.

В феврале девочки устроили праздник в честь своей матери. Ее 51 день рождения прошел шумно и весело — по сравнению с мрачным и одиноким юбилеем в прошлом году, когда Женни осталась наедине с мрачными мыслями о прожитой половине века, в то время, как Маркс развлекался с Нанетт в Голландии. 10-летняя Тусси 13 февраля написала «дорогому Фредерику», не будет ли он любезен прислать несколько бутылок рейнвейна и кларета: «Мы собираемся устроить праздник своими силами, без всякого участия Мамы, и хотим, чтобы все было торжественно». {72} Энгельс ответил на следующий же день, отправив посылку {73}.

Однако если женщины Маркса чувствовали себя вполне беззаботными, то сам хозяин дома описывал себя «адски измученным» плохим здоровьем и проблемами Интернационала, которые требовали его внимания каждый вечер и занимали все утренние часы {74}.

Формально Маркс был всего лишь членом Центрального комитета Интернационала, однако де факто являлся главой этой организации, которая разрасталась буквально на глазах, по мере того, как в нее вливались целые профсоюзы {75}. К апрелю, как Маркс писал одному из своих знакомых, только в Англии насчитывалось 12 тысяч членов организации {76}.

К несчастью для Маркса, его обязательства перед Интернационалом расширились одновременно с тем, как он подписал контракт на издание двух томов книги «Капитал. Критика политической экономии». В январе Маркс уполномочил своего друга провести переговоры с Отто Мейснером, издателем в Гамбурге {77}. Сама книга еще не была готова, но с 1861 года Маркс настолько отшлифовал свою теорию, что полагал, будто теперь останется только поправить кое-что в тексте — и работа, которую он писал с 1851 (если не с 1844) наконец-то будет закончена {78}. Энгельс был в восторге. Он писал Марксу: «Расправься с ней побыстрее. Время этой книги настало, и наши имена вновь имеют вес в глазах общества… Не упусти момент — это имеет огромное значение для того воздействия, которое книга должна произвести». {79}

Мейснер хотел получить рукопись в конце мая и обещал опубликовать ее в октябре {80}. Однако Маркс был перегружен работой. Он привлек Женнихен в качестве секретаря для работы в Интернационале, поскольку из всех его дочерей она знала больше всего иностранных языков {81}. Лаура помогала ему в научных исследованиях, Женни и Ленхен занимались домашним хозяйством. И все же никакая помощь не могла быть достаточной, чтобы Маркс работал по графику. В мае, когда книга уже должна была оказаться у издателя, он писал Энгельсу: «Я надеюсь, что заключительные штрихи к книге будут готовы к 1 сентября (несмотря на то, что мне приходится часто прерываться)» {82}.

Эти перерывы были вызваны разными причинами и происходили достаточно часто. 27 апреля Маркса буквально парализовала новость в лондонской «Таймс» — о том, что Авраам Линкольн был застрелен. Репортаж был напечатан через 12 дней после смерти американского президента {83}. Маркс назвал это убийство «самым глупым деянием, которое только мог совершить американский Юг». {84} Как и в случае с поздравлением Линкольна, Маркс отложил все свои дела и написал от имени Интернационала письмо преемнику Линкольна, президенту Эндрю Джонсону. Это была красивая, страстная и трогательная дань памяти человеку, которым Карл Маркс восхищался. Он писал:

«Не наша задача бросать слова горя и гнева, когда сердца в Старом и Новом свете охвачены волнением. Даже наемные клеветники, которые из года в год, изо дня в день упорно вели сизифову работу по моральному убийству Авраама Линкольна и возглавляемой им великой республики, стоят теперь, пораженные ужасом, перед этим всеобщим взрывом народного негодования и соперничают друг с другом, осыпая цветами красноречия его открытую могилу. Они теперь поняли, наконец, что это был человек, которого не могли сломить невзгоды и опьянить успехи, который непреклонно стремился к своей великой цели». {85} [54]

В то время, как Маркс заканчивал свое письмо Джонсону (которого вскоре сам же будет поносить, называя «инструментом в грязных руках рабовладельцев» {86}), в семье шла подготовка к дню рождения Женнихен — ей исполнялся 21 год. Маркс использовал свое политическое положение и пригласил пятерых членов Интернационала на ужин, сказав Энгельсу, что это будет «политический день рождения» {87}.

Вполне вероятно, что это была не совсем та компания, которую Женнихен хотела бы собрать на такой важный для нее праздник. Маркс прекрасно знал о ее стремлении к независимости, но, казалось, не спешил помочь дочери разорвать слишком тесную связь с ним самим, его работой и семьей. Лаура, напротив, преуспела в этом гораздо больше. В день рождения Женнихен молодой человек по имени Чарльз Мэннинг сделал Лауре предложение. Маркс так описывал происходящее Энгельсу: «Он богат и, в общем-то, прекрасный парень, но Лаура не обращает на него ни малейшего внимания». Сам Маркс явно выражал к молодому человеку симпатию, сказав, что дело вышло крайне неприятным, потому что Лаура была дружна с семьей Мэннингов, а Чарльз «ужасно влюблен в нее» {88}.

Затем, совершенно неожиданно, Энгельс телеграфировал Марксу в середине мая, сообщая, что в Манчестере объявился Эдгар фон Вестфален, и что на следующий день он собирается ехать в Лондон {89}. Младшему брату Женни было теперь 46, а не виделись они с тех пор, как ему исполнилось 30 — тогда, в 1849-м, он разорвал помолвку с одной из подруг Женни, отказался от юридической карьеры, практически порвал с семьей и отправился искать удачи в Америке.

В Америку уезжал красивый, энергичный, переполненный здоровыми амбициями человек. Когда же, в мае 1865 года, он постучал в двери виллы Модена, радость от встречи с ним, по словам Женни, быстро обернулась ужасом. Она попросту не узнала брата. Перед ней стоял старый, седой, сломленный человек с потухшим взглядом. Прошло немало времени прежде, чем она смогла отыскать в этом лице черты прежнего Эдгара {90}.