Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Матушка сидит на скамье, сложив руки на коленях и закрыв глаза, будто спит. Ни ветерка, а цветы с софоры вдруг начинают осыпаться. Будто их держал на ветвях электромагнит и вдруг отключили ток. Мириады белых цветков кружатся, как снежинки, и падают матушке на волосы, на шею, осыпают ей руки, плечи, бурую землю перед ней. Аминь!

Из церкви, шаркая ногами, выходит закончивший проповедь старый пастор. Опершись на дверной косяк, он заворожённо лицезреет это совершающееся на его глазах чудо. Всклокоченные рыжие волосы, голубые глаза, большой красный нос, редкая светлая бородка, стальные коронки во рту, похожие на зубья грабель. Я в ужасе вскакиваю — передо мной будто мой легендарный отец.

Ковыляя на бинтованных ногах, к нам спешит старая тётушка Ли:

— Это пастор Ма, старший сын нашего старого пастора Ма. Специально из Ланьчжоу[265] приехал, чтобы служить здесь. А это Шангуань Цзиньтун, сын нашей, давнишней прихожанки Шангуань Лу…

На самом-то деле её старания излишни, потому что не успела она ещё назвать наши имена, а Господь уже ниспослал озарение, нам стало ясно: мы одной крови. Внебрачный сын пастора Мюррея и мусульманки, мой сводный брат обнял меня своими красными волосатыми ручищами и крепко прижал к себе. Голубые глаза его наполнились слезами, и он произнёс:

— Я так долго ждал тебя, брат!

КНИГА СЕДЬМАЯ

Глава 55

Двадцать шестым годом правления императора Гуансюя великой династии Цин был тысяча девятисотый год.

Утром седьмого дня восьмого месяца германские солдаты, которых привёл уездный начальник Цзи Гуйбинь, под прикрытием густого тумана окружили деревушку Шавоцунь на крайнем юго-западе Дунбэя.

Матушке тогда было полгодика и звали её Сюаньэр. Её отец и мой дед Лу Улуань был известным мастером боевых искусств, он ходил, почти не оставляя следов. Поднявшись на рассвете и выйдя в окутанный туманом двор, он размялся, выполнив несколько форм ушу, потом взял пару иностранных стальных вёдер — они в ту пору очень ценились — и отправился к колодцу на южной окраине деревни. Ещё едва светало, а в каждом дворе люди уже были заняты делом. На току семьи Ду Цзеюаня кто-то упражнялся в боевых искусствах. У цзюйжэнь[266] Ду Цзеюань высокий, светлолицый, красивая развевающаяся борода, талантов хоть отбавляй, а в жёны взял дурнушку, темнокожую да рябую. Судачили, что после сдачи экзаменов он помышлял о безбрачии, но во сне ему явилась большая птица с ярким оперением и осенила своим крылом. Пробудившись, он обнаружил на груди руку рябой смуглянки, понял, что это вещий знак, и отказался от своих помыслов. Ещё говорили, будто он настолько преуспел в боевых искусствах, что мог, стоя на коне с двумя полными вёдрами воды на плечах, промчаться во весь дух и не пролить ни капли.

Подойдя к колодцу, дед ощутил источаемую водой свежесть. Считалось, что этот колодец напрямую сообщается с Восточным морем. Он не пересыхал даже в самые засушливые годы, и нередко из него вытаскивали крупных золотистых рыбин. Вкусную воду из него пила вся деревня, этот колодец любили и берегли как зеницу ока. Заглянув в него, дед увидел, что там распустился прекрасный, будто выточенный из агата, белый лотос. Изумлённый, он поспешно отступил, испугавшись, что потревожил этот удивительный по красоте цветок. Подхватив пустые вёдра, он отправился восвояси, но у ворот Ду Цзеюаня столкнулся с батраком Ду Ли, который тоже шёл по воду.

— Раненько поднялся, Улуань! — протяжно зевнув, обратился тот к деду.

— Не ходи туда, — остановил его дед.

— Чего это вдруг?

— Там, в колодце, белый лотос.

— Подумаешь, белый лотос! Да по мне хоть красный, всё равно воды набрать надо, иначе хозяин по головке не погладит. — Покачивая тяжёлыми деревянными вёдрами, он вразвалочку двинулся к колодцу.

— Там правда белый лотос, — догнал его дед.

— Улуань, что это на тебя нашло с утра пораньше?

— Своими глазами видел, побольше чашки будет.

— Да пусть больше крышки от котла, воды-то мне всё равно набрать надо!

Он подошёл к колодцу, заглянул в него и, обернувшись к деду, начал было материться:

— Мать твою за ногу…

Но тут раздался глухой выстрел, Ду Ли умолк и криво осел на край колодца; на груди у него выступила кровь. Со стороны подвесного моста надвигалось множество рослых, длинноногих германских солдат в шапках с квадратным верхом. Впереди вышагивал китаец с болтавшейся на шее косичкой и с пистолетом в руке.

Германские дьяволы!

Они проложили железную дорогу из Цзяочжоу в Цзинань, нарушив тем самым дунбэйский фэн-шуй. В отместку за это Шангуань Доу и Сыма Да Я устроили им битву с дерьмом и мочой. Завершилась битва сокрушительным поражением селян. Дед и другие дунбэйцы никогда не забудут жалостных воплей Шангуань Доу, ступавшего голыми ногами по раскалённым сковородкам, не забудут и тошнотворный запах палёного мяса. Исход битвы убедил: ноги у германцев очень даже сгибаются, это не куклы без коленок и не чистюли, которых тошнит до колик, если их облить дерьмом и мочой. У жителей Шавоцунь был свой счёт к германцам. На деревенском базаре один инженер, работавший на строительстве железной дороги, полапал за грудь старшую сестру Юй Бао, и возмущённая толпа забила его насмерть. Деревенские понимали, что германцы просто так этого не оставят. В битве с дерьмом и мочой участвовали и члены местного общества «Хунцян» — «Красное копьё». К нему примкнул и дед. Боевым отрядом общества командовал Ду Цзеюань. Они упражнялись в боевых искусствах, овладевали навыками боя, готовили ружья и отливали пушки, возводили земляные валы и копали рвы, находясь в полной боевой готовности. Затишье длилось несколько месяцев, и люди немного расслабились. И вот теперь случилось то, чего они опасались. Германские солдаты забрались на вал, открыли ворота, опустили навесной мост и двинулись на деревню. Ду Ли, не поверивший, что в колодце появился белый лотос, стал первым из погибших в тот день трёхсот девяноста четырёх жителей Шавоцунь.

Лу Улуань видел, что отряд германцев приближается быстро, как стая коршунов. Оставляя язычки пламени, из винтовочных стволов со свистом вылетали пули. Фигуры солдат то появлялись, то исчезали в густом тумане, и сколько их наступает на деревню, было не разобрать. Громким криком дед известил односельчан об опасности и понёсся прочь. Вёдра из сверкающей, как снег, жести, которые он выменял на четыре доу[267] зерна, поскрипывая, раскачивались во все стороны, и одна из германских пуль пробила заднее. Люди в суматохе выбегали на улицу. Слепой Чэнь с громким криком: «Где дьяволы, где они?» — выскочил прямо на германцев. Ему к затылку приставили дуло винтовки, и слепец упал на землю вместе со своим посохом.

Народ спешно запирал ворота, собирал пожитки.

Командир «Хунцян» Ду Цзеюань весь отряд созвать не успел, удалось собрать вместе лишь дюжину слуг и батраков и закрыть ворота на запоры из жужуба. Его рябая жёнушка бегала за ним в расстёгнутой кофте, под которой волновались крупные, как дыньки, груди, и с железной дубинкой в руке.

Дед бегом вернулся домой и запер ворота. На кане тряслась от страха его жена, урождённая Яо, с Сюаньэр на руках. В деревне её считали первой красавицей: ножки маленькие, с острыми, как ростки бамбука, носками. Ду Цзеюань как-то сказал Лу Улуаню: «Я — благородный военный цзюйжэнь, а жену взял уродину с большими ногами. А ты, человек простой, незатейливый, ночи проводишь с обворожительной красоткой, у которой «золотые лотосы» в три цуня». Из-за крохотных ножек урождённая Яо передвигалась с трудом и целыми днями торчала дома, не видя солнечного света, поэтому лицо у неё было белое и без пудры.

— Отец Сюань…[268] — лепетала она, смертельно бледная от страха. — Как нам быть, что делать?

Набрав сажи с котла, Лу Улуань измазал ей лицо. Крестьянские дома устроены просто, нигде особо не спрячешься. Затянув широкий пояс, как настоящий мужчина, он осушил бутылочку вина и, воспрянув духом, извлёк из-за двери навоскованное добела копьё с красной кисточкой. Потом выскочил во двор и притаился за воротами.

Ду Цзеюань забрался по деревянной приставной лестнице на плоскую крышу своего амбара. Двое батраков, кряхтя, затащили туда тяжеленную самодельную пушку. Над улицей ещё висел туман, там, подобно обезумевшим от страха овцам, в панике разбегались люди. Германцы упорядоченно стреляли с колена, и сельчане один за другим падали на землю. Кто умер мгновенно, кто кричал, обливаясь кровью. На земляных валах среди рослых германских солдат крутились ещё и маньчжуры из знамённых войск.[269] На белых квадратах, нашитых на груди и на спине, был начертан иероглиф «юн» — «храбрец». На южной околице германские дьяволы облепили две упряжки чёрных мулов, тащивших по подвесному мосту большие, сверкающие на солнце орудия. Деревня была окружена.