Том 10. Письма. Дневники - Михаил Афанасьевич Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Указывая на свои «великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми», Булгаков не скрывает, что в пьесах «Дни Турбиных», «Бег» и в романе «Белая гвардия» присутствует «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране». При этом он полагает, что такое изображение вполне естественно для писателя, «кровно связанного с интеллигенцией».
Булгаков предстает перед нами писателем, бесстрастно стоящим над классами, не одобряющим революционные потрясения, уповающим на постепенный, «естественный» путь развития страны, где интеллигенция должна играть первостепенную роль во всех областях жизни, в том числе и в перевоспитании народа.
Вместе с тем он с негодованием отвергает все клеветнические выпады, в которых содержались попытки представить писателя противником социалистического строя. В частности, это относилось к пьесе «Багровый остров», в которой писатель высмеял Главрепертком.
Письмо Булгакова было с пониманием воспринято Советским правительством. Вскоре состоялся разговор по телефону между Сталиным и Булгаковым.
Учитывая принципиальное значение этого разговора, мы считаем целесообразным привести ниже соответствующие отрывки из воспоминаний Л. Е. Белозерской и Е. С. Булгаковой.
Вот как описывает это событие Л. Е. Белозерская: «Сначала о разговоре по телефону со Сталиным. На звонок подошла я. Из Центрального комитета партии звонил секретарь Сталина Товстуха. Я позвала М[ихаила] А[фанасьевича], а сама занялась домашними делами. М[ихаил] А[фанасьевич] взял трубку и вскоре так громко и нервно крикнул: «Любаша!», что я опрометью бросилась к телефону (у нас были отводные от телефона наушники). Я пока одна-единственная, кто слушал эту беседу. На проводе был Сталин. Он говорил глуховатым голосом, с явно грузинским акцентом и называл себя в третьем лице. Он предложил Булгакову — может быть, Вы хотите уехать за границу?»
Более подробно изложен этот разговор в воспоминаниях Е. С. Булгаковой: «Когда я с ними [с Булгаковыми. — Сост.] познакомилась... у них было трудное материальное положение. Не говорю уже об ужасном душевном состоянии М[ихаила] А[фанасьевича] [...] Тогда он написал письмо Правительству [...] 3 апреля, когда я как раз была у М. А. на Пироговской, туда пришли Ф. Кнорре и П. Соколов (первый, кажется, завлит ТРАМа [Театр рабочей молодежи. — Сост.], а второй — директор) с уговорами, чтобы М. А. поступил режиссером в ТРАМ... А 18 апреля часов в 6–7 вечера он прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Большом Ржевском и рассказал следующее.
Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба [Белозерская. — Сост.] его подозвала, сказав, что из ЦК спрашивают.
М. А. не поверил, решил, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:
— Михаил Афанасьевич Булгаков?
— Да, да.
— Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.
— Что? Сталин? Сталин?
И тут же услышал голос с явным грузинским акцентом:
— Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или — Михаил Афанасьевич — не помню точно).
— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
— Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь... А может быть, правда — вас пустить за границу? Что — мы вам очень надоели?
М. А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса (да он и звонка вообще не ожидал) — что растерялся и не сразу ответил:
— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном Театре?
— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами.
— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.
— Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего».
Разговор по телефону со Сталиным безусловно сыграл положительную роль в дальнейшей жизни писателя.
Е. С. Булгакова в связи с этим вспоминает: «На следующий день после разговора М. А. пошел в МХАТ, и там встретили с распростертыми объятиями. Он что-то пробормотал, что подаст заявление...
— Да боже ты мой!.. Да вот хоть на этом (и тут же схватили какой-то лоскуток бумаги, на котором М. А. написал заявление).
И его зачислили ассисентом-режиссером в МХАТ».
177
Булгаков выбрал рискованнейший вариант для своего спасения. Но он был уверен, что в ОГПУ не отнесутся к его письму с равнодушием. И не ошибся. Генрих Ягода читал и перечитывал письмо Булгакова, адресованное Правительству СССР, с таким вниманием, что испещрил его жирным карандашом, подчеркивая наиболее важные, с его точки зрения, места. Можно представить себе, с каким наслаждением потирал он свои ручки, предвкушая встречу с писателем-арестантом. И ошибся. Через несколько дней, 12 апреля, ему пришлось написать на письме следующую резолюцию: «Надо дать возможность работать, где он хочет. Г. Я. 12 апреля».
Совершенно очевидно, что резолюция эта была продиктована Генриху Ягоде Сталиным.
Самое примечательное в резолюции — это ее дата: «12 апреля»! А сие означает, что Сталин принял это принципиальное решение до убийства Маяковского (если, конечно, Сталин не знал, что Маяковский будет убит). Смерть Маяковского подтолкнула Сталина к другому невероятному шагу — он сам позвонил Булгакову и побеседовал с ним. Но это было уже деталью, правда, важной, но не более того. Решение о сохранении жизни Булгакову он принял раньше! Решение это, надо сказать, оказалось гениальным во всех отношениях. Неожиданное, яркое и подтвержденное телефонным разговором!
Потрясенный писатель возликовал. Кабала, оглушенная неожиданным ударом, сникла (на время, конечно). Публика пустилась в сочинительство: в столице появилось множество легенд, мифов, небылиц... А в ОГПУ стали поступать такие свидетельства, что их не грех было бы переправить на самый верх. Вот одно из таких свидетельств:
Сов.секретно
НачСООГПУ тов. Агранову
Агентурно-осведомительная сводка 5-го Отд. СООГПУ
от 24 мая 1930 года № 61
Письмо М. А. Булгакова.
В литературных и интеллигентских кругах очень много разговоров по поводу письма Булгакова.
Как говорят, дело обстояло следующим образом:
Когда положение Булгакова стало нестерпимым (почему стало нестерпимым, об этом будет сказано ниже), Булгаков в порыве
