Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До него слабо донесся голос деда:
– Вэл, попробуй-ка этой мадеры с мороженым. У вас в колледже такой не бывает.
Вэл смотрел, как густая жидкость медленно наполняла рюмку, как летучее масло старого вина отливало на поверхности; он вдохнул его аромат и подумал: «Ну, теперь самый момент!» Он отпил глоток, и приятное тепло разлилось по его уже разгоряченным венам. Быстро окинув всех взглядом, он сказал:
– Я записался сегодня добровольцем в имперскую кавалерию, бабушка, – и залпом осушил рюмку, точно это был тост за совершенный им поступок.
– Что такое? – этот горестный возглас вырвался у его матери.
– Джолли Форсайт и я, мы ходили туда вместе.
– Но вас еще не записали? – спросил Сомс.
– Нет, как же! Мы в понедельник отправляемся в лагерь.
– Нет, вы только послушайте! – вскричала Имоджин.
Все повернулись к Джемсу. Он наклонился вперед, поднеся ладонь к уху.
– Что такое? – сказал он. – Что он говорит? Я не слышу.
Эмили нагнулась и похлопала Вэла по руке.
– Вэл записался в кавалерию – вот и все, Джемс, это очень мило. Ему очень пойдет мундир.
– Записался… какая глупость! – громко, дрожащим голосом воскликнул Джемс. – Вы все дальше своего носа ничего не видите. Ведь его… его отправят на фронт. Ведь он не успеет опомниться, как ему придется воевать.
Вэл видел восхищенные глаза Имоджин, устремленные на него, и мать, которая сидела молча, сохраняя светский вид, прикладывая платочек к губам.
Неожиданно дядя сказал:
– Ты несовершеннолетний.
– Я подумал об этом, – улыбнувшись, сказал Вэл. – Я сказал, что мне двадцать один год.
Он слышал восторженный возглас бабушки: «Ну, Вэл, ты прямо молодчина», видел, как Уормсон почтительно наливал шампанское в его бокал, и смутно уловил жалобное причитание деда:
– Я не знаю, что из тебя только выйдет, если ты будешь так продолжать.
Имоджин хлопала его по плечу, дядя смотрел искоса, только мать сидела неподвижно, и, встревоженный ее молчанием, Вэл сказал:
– Все будет хорошо; мы их живо обратим в бегство. Я только надеюсь, что и на мою долю что-нибудь останется.
Он испытывал чувство гордости, жалости и необычайной важности – все сразу. Он покажет дяде Сомсу и всем Форсайтам, что значит настоящий спортсмен! Конечно, это геройский и совершенно необычайный поступок – сказать, что ему двадцать один год!
Голос Эмили вернул его с высот на землю.
– Тебе не следует пить второго бокала, Джемс. Уормсон!
– Вот удивятся у Тимоти! – воскликнула Имоджин. – Чего бы я не дала, чтобы посмотреть на их физиономии. У тебя есть сабля, Вэл, или только пугач?
– А почему это ты вдруг надумал?
Голос дяди вызвал у Вэла неприятное ощущение холодка в животе. Почему? Как ему ответить на это? Он обрадовался, услышав спокойный голос бабушки:
– Я считаю, что Вэл поступил очень мужественно. И уверена, что из него выйдет превосходный солдат: у него такая замечательная фигура. Мы все будем гордиться им.
– И при чем тут Джолли Форсайт? Почему вы ходили вместе? – безжалостно допытывался Сомс. – Мне казалось, вы не очень-то дружны.
– Нет, – пробормотал Вэл, – но я не хочу, чтобы он надо мной верх взял.
Он увидел, что дядя смотрит на него как-то совсем иначе, словно одобряя его. И дедушка тоже закивал, и бабушка тряхнула головой. Они все одобряли, что он не дал этому кузену взять над ним верх. Тут, верно, есть какая-нибудь причина! Вэл смутно ощущал какую-то неуловимую тень вне поля своего зрения – своего рода центр циклона, неизвестно где находящийся. И, глядя в лицо дяди, он внезапно, с какой-то непостижимой отчетливостью увидел женщину с темными глазами, золотые волосы и белую шею, и от этой женщины всегда так хорошо пахло, и у нее были всегда такие красивые шелковые платья, которые он любил трогать, когда был еще совсем маленький. Ну да, конечно! Тетя Ирэн! Она всегда целовала его, а он один раз, разыгравшись, укусил ее за руку, потому что это было очень приятно: такая мягкая! До него донесся голос деда:
– Что делает его отец?
– Он в Париже, – ответил Вэл, удивленно следя за странным выражением дядиного лица – как… как у собаки, которая вот-вот бросится!
– Художники! – сказал Джемс.
Этим словом, которое, казалось, вырвалось из самой глубины его души, закончился обед.
Сидя в кебе напротив матери, когда они возвращались домой, Вэл вкушал плоды своего героизма, напоминавшие переспелую мушмулу.
Она, правда, сказала только, что ему немедленно надо отправиться к портному и заказать приличный мундир, чтобы не пришлось надевать то, что ему там дадут. Но он чувствовал, что она очень расстроена. У него чуть было не сорвалось в качестве утешения, что ведь он теперь избавится от этого проклятого развода, и удержало только присутствие Имоджин и мысль о том, что ведь мать от него не избавится. Его огорчало, что она, по-видимому, не испытывает надлежащего чувства гордости за своего сына. Когда Имоджин отправилась спать, он попробовал пустить в ход чувства:
– Мне ужасно жаль, мама, оставлять тебя сейчас одну.
– Ну что же, как-нибудь потерплю. Нам нужно постараться, чтобы тебя как можно скорей произвели в офицеры, тогда ты все-таки будешь в лучших условиях. Ты проходил хоть немножко военное обучение, Вэл?
– Никакого.
– Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить. Мы должны поехать с тобой завтра купить все необходимое. Спокойной ночи. Поцелуй меня.
Ощущая на лбу ее поцелуй, горячий и нежный, и все еще слыша ее слова: «Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить», – он сел перед догорающим камином, закурил папиросу. Возбуждение его улеглось, и огонь, который воодушевлял его, когда он пускал им всем пыль в глаза, угас. Все это так отвратительно, скучно и неприятно. «Я еще расквитаюсь с этим молодчиком Джолли», – думал он, медленно поднимаясь по лестнице мимо двери, за которой его мать лежала, кусая подушку, стараясь подавить отчаяние и не дать себе разрыдаться.
И скоро только один из обедавших у Джемса бодрствовал: Сомс в своей комнате наверху, над спальней отца.
Так, значит, этот субъект, этот Джолион, в Париже – что он там делает? Увивается около Ирэн? Последнее донесение Полтида намекало на то, что там что-то наклевывается. Неужели это? Этот тип с его бородкой, с его дурацким шутливым тоном – сын старика, который дал ему прозвище «собственник» и купил у него этот роковой дом. У Сомса навсегда осталось чувство обиды, что ему пришлось продать дом в Робин-Хилле; он не простил ни дяде, что тот купил его, ни своему кузену, что
