Шелест Да не судимы будете - Неизвестно

Я уже писал, например, о книге Дзюбы. А получилось, что некоторые писатели, такие, как Гончар Олесь, отказались уча­ствовать в кампании протий этой книги. Но это же дело каждого! Пртотив Гончара выступили мои товарищи по ЦК, хотели его вывести из состава ЦК и т. п. Я поехм тогда в ЦК КПУ посоветоваться с Подгорным. Рассказал ему. Он говорит: «Петро, держись линии такой, какой ты держался. Украина и Россия, если они разделяться, то нет и Союза. Нет Союза! На кого же, как не друг на друга нам равняться?»

В свое время говорили, что, когда я был в Киеве, там проводилась «украинизация». Например, мол, все преподавате­ли обязаны были говорить только на украин<:ком языке. А как было дело. Рекомендация была такая только тем преподавате­лям, которые знают украинский язык, и в аудитории, которая понимает украинский язык. В целом же пользоваться украин­ским и русским языком равноправно.

А сам украинский народ, трудящиеся — рабочие, крестьяне, интеллигенция — в большинстве интернациональный народ.

Национализм — это страшно. Против него государство должно уметь и власть употребить. О массовом национализме в наше время и речи не было. Фактов таких просто не было. Я не мог не знать, потому что разведка работала, КГБ работал. Были свои люди, были завербованные люди. Что ж тут скры­вать? Нечего тут скрывать. Были специальные люди, завербо­ванные КГБ как осведомители. Это вполне закономерно. Ника­кая страна без разведки и контрразведки не может жить. Не может жить! Это — глаза и уши государства.

* * *

Есть у меня такая дурь, «паршивая» привычка: все что происходило за день, записывал в дневник. Эти дневники веду с 1953 года — много их накопилось. На основании их и писал свои записки.

Мои «Дневниковые записки» тоже имеют свою историю. При Брежневе, когда слежка за мной пошла, я их на даче в огороде закопал. Завернул аккуратно в целофан и закопал. Там и хранил до смерти Брежнева...

Да. А совсем недавно, когда перестройка разворачивалась, позвонил мне Соломенцев — он тогда возглавлял Комитет пар­тийного контроля — и говорит: «Хочется встретиться с вами». Я ему: «Михаил Сергеевич, я не провинился». — «Да нет, нет, ничего»,— отвечает. Я поехал к нему. Он мне говорит: «Я с вами веду речь по поручению Михаила Сергеевича», Я гово­рю: «Михаил Сергеевич по поручению Михаила Сергеевича? Много у вас Михаилов Сергеевичей, оказьюается». Ну, так пошутили, поговорили... Он: «Я вот по какому вопросу; вы пишете воспоминания?» Отвечаю: «Да, пишу». — «Так вот, Михаил Сергеевич просит вас передать ему. У нас нет нигде написанного о том времени, что вы работали с Брежневым». И потом; «На нас и так цепляют вопросов много, а тут и вы еще поддадите в топку «жару».

А я уже человек наученный. «Да,— говорю,— есть у меня кое-что, но незаконченное (а сам уже думаю, ну как оттянуть, чтоб отпечатать и себе оставить). Срочно вам надо?» — «Да, как можно быстрее». — «Хорошо, я посмотрю».

Посмотрел, выбрал, у себя отпечатал и ему сдал. С запиской Горбачеву Михаилу Сергеевичу; «Уважаемый Михаил Сергее­вич! По Вашей просьбе передаю Вам то-то и то-то. Прочтите. Вам будет тоже полезно. П. Шелест».

Через какое-то время Соломенцев позвонил и говорит; «Ми­хаилу Сергеевичу я передал». — «И что он?» — «Он при мне положил ее в сейф».

Больше к этому вопросу «верхи» не возвращались. Видимо, не нашли ничего тревожного для себя. А я и не будировал.

История должна говорить сама

Книга дневниковых записей и воспоминаний Петра Ефимо­вича Шелеста интерес, на наш взгляд, представляет особый. Еще совсем недавно, до перестройки, до разрушения Советско­го Союза, системы социализма свидетельство одного из высших руководителей правящей партии и, стало быть (как это тогда было), страны имело бы свое значение. И профессиональные историки, и просто читатели прежде всего пытались бы полу­чить новые сведения о святая святых советской политики. Ведь не только личная жизнь «верхов», но и то, как формировалась политика, были «за семью печатями».

Да, нам, живущим на пространствах бывшего СССР, по сей день интересны и тайны кремлевских коридоров, и Старой площади, и тайны политической деятельности на следующем, республиканском уровне. Тем более речь здесь идет о такой республике, как Украина. Но для нас ныне важно многое под углом зрения не любознательности, а с позиций, отмеченных крушением привычного мира, крушением иллюзий и распро­странением или утверждением новых ориентиров развития. На наших глазах переплетались в судьбах миллионов, в наших судьбах трагедии и надежды, озарения и разочарования.

Мы пытаемся понять, почему и как теряла конкурентно­способность страна, система, сумевшая ко второй половине XX века выйти в мире на убедительные уровни и рубежи. За страной стояли Великая Победа над фашизмом, устойчивое промышленное развитие, впечатляющие достижения науки и культуры, военно-стратегическое равновесие между «нами и ими». А пик деятельности автора книги пришелся именно на переломные годы.

Мы все, называвшие себя советские Люди, по-разному отнр- сясь к системе, социализму, имея различный жизненный опыт, занимая разное положение в обществе, наследовали то, что было начато революцией, приобрело свои черты в годы стали­низма, что менялось при Хрущеве и Брежневе... А теперь мы уже прошли через перестройку. Вошли в постперестроечный период. Нам многое о прошлом стало известно такого, что было скрыто. Мы многое оцениваем иначе. Мы по-новому смотрим сегодня и на нашу писанную и переписанную историю. Но чтобы не поддаться очередной раз соблазну перекрашивания прожитого и пережитого дедами и отцами, надо лучше, много лучше знать о событиях из первых уст.

Данная книга — это в значительной мере не воспоминания, а дневники, реконструированные дневниковые записи. Эта кни­га — своеобразный исторический документ. Тем она и интерес­на. Безусловно, суъективен любой автор. Но одно дело оценоч­ный, исследовательский субъективизм, другое — личностный взгляд человека, который активно влиял на большую политику и именно так, как он понимал свое время, потребности страны, счастье народа. Без знания «субъективизма» такого рода эпоху не понять. Хотя при реконструкции дневниковых записей автор не избежал вторжений в историю из нового времени. И чита­тель увидит и21менение оценок в зависимости от положения автора, его места в политике.

Когда издательство предложило нам выступить научными консультантами этого издания, мы согласились, во-первых, по­тому, что понимали ценность свидетельств П. Е. Шелеста, исхо­дя именно из отмеченного выше отношения к историческим документам. Во-вторых, мы с самого начала договорились и с автором, и с издательством, что в самой книге не будет наших оценок. Мы взялись только помочь автору Отобрать из тысяч и тысяч написанных им страниц то, что нам представля­ется наиболее значительным. Никаких конъюнктурных сокра­щений. Только вынужденный, диктуемый объемом книги отбор материала. В-третьих, мы старались, чтобы в книге не только при разговоре об этапных событиях, но и в деталях (наблюде­ния, характеристики, сам ритм, стиль жизни руководства, круг обязанностей и увлечений) жило время, действовал сам автор. И, наконец, мы понимали и понимаем, что для историка могут представлять интерес и факты, оценки, оставшиеся в рукописи и не вошедшие в книгу. С ними можно познакомиться в Россий­ском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), куда П. Е. Шелест сдает все свои записи и где они будут со временем включены в научный оборот.

В конце книги — подготовленные нами комментарии. Мы сознательно комментировали не все и упоминаем здесь не всех людей. Подход наш основывался на желании сказать лишь о тех деятелях эпохи, о тех явлениях, без которых время теряет свое лицо, а автор — конкретный, в том числе субъективный кон­текст, без чего не всегда понятна логика развития. Безусловно, в комментариях заложен наш взгляд на описываемые годы, политические действия. Нам это представляется естественным, так как прятаться за безликую, но распространенную редактор­скую формулу, что не со всеми оценками и выводами автора мы согласны, в данном случае не хотелось и по научным, и по этическим соображениям, по принципам нашего отношения к дневникам. Более того, мы изначально не брали на себя редакторские функции. Но у нас тоже есть свое понимание описываемого в книге времени. А осмысливая годы, десятиле­тия советской эпохи во время работы над книгой, мы не могли не сверять переживания, оценки автора с тем, что выстрадано нашей собственной жизнью.

Научные консультанты:

В. К. Егоров, доктор философских наук, профессор;

Г. А. Юдинкова, научный сотрудник РЦХИДНИ

Комментарии

1. Орден Святого Георгия бьш учрежден в 1769 году, имел четыре степени и предназначался вначале лишь для офицеров и генералов, проявивших особую храбрость в боях. В 1807 году он был введен для солдат и унтер-офицеров, а с 1913 года стал назьшаться Георгиевским крестом. Полный Георгиевский кава­лер, имеющий награды всех четырех степеней, был особо почитаем.