Кронос. Дилогия (СИ) - Николай Шмелёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сутулый упал. Оба ствола, с глухим звуком, лязгнули об землю. Сталкеры опешили и за пару секунд, построили в уме столько предположений, что их с лихвой хватило бы на крупный медицинский центр, который принимал пострадавших из района катастрофы. Доцент нагнулся на лежащим и проверив пульс, мрачно сказал:
— Да у него горячка.
— Белая? — растерялся Кащей.
— Если бы! — с сожалением возразил Доцент. — Он весь горит — доктора надо. У нас есть, какие-нибудь таблетки?
— Как ты ему таблетку дашь? — возмутился Бармалей. — Разве что…
— На этот случай свечи выпускают, — спокойно пояснил новоявленный врач. — Я имел ввиду укол антибиотика, но ход твоих мыслей — мне нравится. Всё равно — в одно место…
— Давайте быстрее соображайте! — поторопил их Комбат.
Поиск в рюкзаках ничего не дал и Макинтош вызвался сгонять в одно место, где по его словам, можно найти всё, что угодно. Доктор в комплекте. Надеюсь, тропа не заросла и док на месте.
Он скрылся в кустах, а Сутулого уложили поудобнее, сделав на лоб холодный компресс.
— Ну и аптечки! — сокрушался Бульдозер. — Антибиотика широкого спектра действия нет, а от противобактериального препарата, вдруг ему ещё хуже станет? Он может больше не встать…
— Всё может быть, — подтвердил Бармалей. — Макинтош обещал быстро обернуться. Лучше подождать настоящего доктора.
Наина подошла к Сутулому и прищурившись, загадочно посмотрела на больного. Она о чём-то задумалась, а сталкеры напряглись.
— Найн! — воскликнул Крон.
— Чего? — отозвалась Наина.
— Ничего! Я сказал по — немецки — нет. Давай обойдёмся без психотропных препаратов.
— А с чего ты взял, что я собралась их применить?
— Ну, у тебя такой вид, — нерешительно ответил Крон.
— Если ты и дальше решил выражаться на иностранном языке, тогда тебе придётся переодеться в соответствующую форму, — намекнул Комбат.
— Зачем мне натовские портки? — поморщился Крон. — Телу ближе родная казахстанская шерсть и узбекский хлопок.
— Почему родные? — не понял Дед.
— Пока родные, а потом не знаю…
Вернулся Макинтош с доктором, который осмотрел больного и констатировал сильный жар, который и без него могли констатировать. Единственное, что не могли сделать без него, так это вколоть антибиотик. Оставив, на всякий случай, ещё пару ампул, доктор растворился в местной поросли, как и появился, с бодрым напутствием — ждать.
Сталкеры находились здесь, на поляне, а Сутулый пребывал за гранью. У него начался бред и кое-кому показалось, что он находится между жизнью и смертью. Невиданные города и веси, сверкающие огнями, поднялись над землёй и он слабым голосом произнёс:
— Мы чего пили? Журавлиный крик… Откуда они здесь и как сюда попали?
Он поворочался, беззвучно шевеля губами, и новые видения нахлынули с новой силой, сменяясь в калейдоскопе событий, но так же неожиданно пропали и Сутулый затих. Доцент пощупал пульс и успокоил товарищей:
— Живой…
— Тихо! — возбуждённо прошептал Сутулый. — Шахтёры на смену идут, а у каждого, железно — горилка и шмат вонючего сала.
— Горилка тоже вонючая? — осведомился Кащей, непроизвольно морщась, от возможного удовольствия.
— Хуже…
— Сжиженный иприт я ещё не пивал, — задумчиво произнёс Кащей, старательно ставя ударение на последней согласной.
— Правильно, поиграй по его правилам, пока антибиотик не подействует, в полную силу, — одобрил Доцент.
Видения Сутулого привели его в странное помещение, заставленное по последнему слову техники. Через подсознание, он понимал, что это цех, но не понимал — какой. В голове пронёсся разговор, но говоривших не было видно:
— Иннокентий Аполлонович, голубчик, никак не могу взять в толк, как нам запустить этот станок. Нам нужно шерстяное полотно на бильярдные столы, а он производит хлопчатобумажную ткань. Нижайше прошу Вашего соизволения проверить иноплеменную технику. Не сочтите за труд!
— Порфирий Венедиктович, любезнейший, не примяну-с! Окромя вашей мануфактуры, никто не смог выпустить сукно такого качества. Работать с Вами — одно удовольствие…
— С Вами, многоуважаемый Иннокентий Аполлонович, мы горы свернём, если захотим!
— Да пошёл ты…!
— Фу-ты! — раздался, откуда-то сверху, голос Доцента, полный вздоха облегчения. — Кажется, в себя приходит…
Антибиотик вёл свою разрушительную работу, среди бактериофагов, активизировавшихся в Сутулом, а этил проводил аналогичную деятельность, среди головных клеток мозга здоровых сталкеров. Когда все темы, для разговора, оказались исчерпанными, взор Кащея обратился к засохшей полыни:
— Да, Крон, и цветочков, для дамы, собрать негде…
— Тебе-то что?
— Смотри — достану букет и сам подарю!
— А ты не боишься? — удивился Крон.
— А что ты мне сделаешь, — спросил Кащей, — неужели побьёшь?
— Да не меня — её!
— Ну, цветочки, в случае чего, на могилу положить можно…
— Типун тебе на язык! — зашикал на него Бульдозер.
Комбат тяжко вздохнул и сказал:
— То вы, с Сутулым, поздравлять с Восьмым марта резиновых кукол помышляете, то к манекенам пристаёте. Что-то, вы мне не нравитесь, последнее время…
— А ты нам очень…
— Да, пошли вы…
— Сначала Новый год впереди, а вы про Восьмое марта. — Лениво заметил Почтальон.
— Не напоминай, — поморщился Дед. — Ничего хорошего, от него, уже никто не ждёт. Причём давно.
— Постарели мы уже! — констатировал факт Пифагор и пригладил рукой волосы, начинающие покидать родную поляну.
— Если бы! — возразил Дед. — Я тут нечаянно подслушал разговор старшей дочери, так в её компании, ни у кого нет ощущения праздника. Так что, перемены слишком зачастили, а планету лихорадит, похлеще Сутулого.
— Не нравится мне этот ионосферный пробой на романтику! — вмешался Бармалей. — Вам что — разговаривать больше не о чем? Цветочки, праздники, куклы…
— Ты цветы не даришь? — удивился Доцент.
— С чего бы это? Они тебе яблочко услужливо протягивают, типа: «Кусни!», а я… Да болт им ржавый.
— Нема болтов и гаек — все по окрестностям разлетелись, — не согласился с доводами Доцент. — Теперь, даже рану перебинтовать нечем будет…
— В морге перебинтуют! — отрезал Комбат.
— У нас таких услуг не предоставляется, как мумификация, — усмехнулся Доцент, нащупав новую жилку в сфере похоронного бизнеса. — Упущение.
— Я, так полагаю, это по законодательной базе не прокатит, — возразил Почтальон. — Впрочем — не знаю.
Пока Сутулый не пришёл в себя, сталкерам пришлось обосноваться основательно. Для больного возвели палатку и утеплили газовой горелкой. Химические грелки Сутулому насовали во все щели его одежды и сделали второй укол, следуя инструкциям доктора.
— Ну что, Кащей, сломался у тебя напарник! — подколол Комбат оставшегося, в одиночестве, бойца невидимого фронта.
В ответ на подобные замечания, Кащей долго мычал и фыркал, пока приколист не пресёк его жалкие потуги:
— Вяло — не убедительно, хоть ты и сам знаешь, как это делается: встал посередине зала и сказал, кому-куда идти.
К утру Сутулого отпустило, в результате чего он сильно пропотел. Пришлось ещё целый час просушивать одежду над костром, прежде чем можно было тронуться в путь. Все понимали, что время безнадёжно упущено, но оставаться жить на поляне — не собирались. С каждыми календарными сутками, воздух по ночам становился всё холоднее и холоднее. Утром послабление не ощущалось и пришлось товарищам скидываться по шмотке на обогрев, пока основное обмундирование Сутулого не просохнет. В результате, он стоял посередине поляны, как чучело на огороде, пугая пролетавших ворон. Наина категорически наблюдала за процедурой переодевания и только усмехалась, на что Крон не выдержал:
— Ну, и что тебя так рассмешило?
— Вспомнила старую поговорку: «С миру по нитке — нищему рубаха».
Гонит ветер листья вслед, Вдаль зовёт дорога, Я ушёл — жене привет, Пусть не судит строго…
— Сутулый, ты это про кого, — поперхнулся завтраком Почтальон, — про себя или про улетевшую ворону?
— Да, что болезнь с людьми делает, — поддакнул Пифагор.
Наконец-то сборы закончились, вместе со спорами и препирательствами. Холодное осеннее солнце поднялось уже высоко и сталкеры покинули временный лагерь. Жёлтые листья под ногами хрустели, а в ложбинах, до сих пор стоял густой туман.
— Аномалия «Туман», — неожиданно заявил Бармалей. — Распространена далеко за пределами зоны отчуждения и в поле, без компаса, заблудиться — делать нечего.
— Ты на льду его, наверное, не видел, — заметил Крон. — Дальше вытянутой руки ничего не видно.
