Паломничество жонглера - Владимир Аренев

— Но об этой смерти…

— …узнают скоро, не сомневайтесь, господин Туллэк. Чародей, обладающий способностью убивать на расстоянии, сможет передать в Трюньил весть о том, что выполнил приказ. И вряд ли это был приказ самого герцога, скорее — тех, кто хочет во что бы то ни стало начать войну с Иншгуррой.

— Но такая война — чистой воды самоубийство для Трюньила!

— Может быть, да, — покачал головой Шкиратль. — А может, нет. Так или иначе нападения с юга долго ожидать не придется. И заметьте, нападения на абсолютно законных основаниях, но при этом внезапного. Теперь, — сказал он, повернувшись к Гвоздю, — надеюсь, вы немного успокоитесь и поймете, почему я позволил вам быть здесь и слышать то, что было сказано. Я трезво смотрю на жизнь, господин жонглер. Наш монастырь в осаде, и неизвестно, чем всё закончится. Возможно, уцелеет лишь кто-то из нас, один или два человека. А я хотел бы, чтобы о случившемся узнал король.

— Благодарю за оказанное доверие, господин Шкиратль, — поклонился Рыжий. — Однако в последнее время мы редко видимся с его величеством — дела, бытовуха, понимаете, заела донельзя…

— Бросьте кривляться, — кажется, новоявленный наследник маркиза даже обиделся. — Я знаю, вы найдете способ сообщить об услышанном кому следует. И вы сделаете это, если возникнет такая необходимость, верно?

— Верно, — без обиняков признал Гвоздь. — Однако напомню, господа, что мы по-прежнему сидим в осаде в этом проклятом — да-да, проклятом! — монастыре, под стенами у нас целая армия перепуганных по самое не могу и вооруженных до зубов паломников, а на берегу Ллусима до сих пор свирепствует низошедшая «наконец-то» Стрекоза. Правда, в несколько неожиданной ипостаси, но это уже детали, согласитесь. Главное — как нам быть. И кстати, господин Туллэк, давно хотел у вас спросить, а что со Смутным и вообще целью нашего паломничества? Собор, как я понимаю, с сегодняшнего вечера можно считать закончившимся. С упомянутой особой вы так и не повстречались. Выходит, по сути, я свободен от всяких обязательств и могу хоть сейчас распрощаться с вашей милой компанией. Или вы до сих пор не теряете надежды, что Смутный…

— Смутный мертв, — отрезал господин Туллэк. — Смутный давно уже мертв. Но надежды, как вы правильно предположили, я не теряю.

На исходе весны года 699-го от Первого Нисхождения Фриний, чародей пятой ступени, направлялся к Тхалемскому монастырю Лягушки Пестроспинной. Чем и был вполне доволен, ибо стоило ему оставить Хребет, как мучительные сны, сопровождавшиеся подчас головными болями, прекратились.

И в этом заключался единственный положительный итог трех месяцев, проведенных Фринием в горах.

Разумеется, никаких входов он не нашел — зато досыта наслушался местных легенд, сказок и анекдотов о Лабиринте и туда входивших. Легенды и сказки, как правило, заканчивались для героев печально, а анекдоты являлись образчиками великолепного юмора, но исключительно «черного».

Северный Ургуньский тракт, как отметил Фриний, за последние годы почти не изменился. Разве что путешествующие чаще сбивались в отряды по десять и более человек да оружие всегда носили при себе. Поговаривали о каких-то разбойниках-трюньильцах, шуровавших вдоль берега и пользовавшихся границей как заслоном. По ту сюрону потока всё-таки чужая власть, чужие порядки; местным тааригам оставалось усиливать патрули из добровольцев да молить Сатьякал, чтобы удалось поймать мерзавцев на этом берегу.

Предполагаемые трюньильцы нападали только будучи вполне уверенными в своей победе: на одиноких путешественников или на беззащитные деревушки. Тем не менее Фриний лишь вначале держался попутного каравана, а потом решил, что слишком уж медленно тот движется, и дальше поехал один.

К легкому удивлению, даже разочарованию чародея, никто на него не напал, за исключением пары блохастых собак на въезде в одну из деревушек. А примерно в часе езды до монастыря тракт вообще будто вымер.

Равно как и сам монастырь.

Ладно, почему безлюдно на тракте, Фриний еще мог понять. Всё-таки раннее утро на то и раннее, что не всякий путник в такое время захочет отправиться в дорогу. Другое дело обитель, в которой жизнь не прекращается ни на миг, немного замедляясь разве что к ночи.

И как бы ни укрывал высокий, в два человеческих роста, забор признаки этой жизни, но утренние песнопения, стук деревянных подошв по камням, перешептывание Непосвященных ему не удержать.

Если, конечно, есть что удерживать.

Сейчас же из-за забора рвалась наружу, панически распарывая свое брюхо об острия частокола, тишина. Ее, эту тишину, дырявила монотонным «ку-ку» растерявшаяся кукушка — да еще скрипела где-то вдалеке дверь на несмазанных петлях: сквозняк, а закрыть некому.

Калитка в воротах тоже была не заперта, и Фриний вошел во внешний двор монастыря, ведя за собой упирающуюся и фыркающую лошадь.

Конечно же, он догадывался, что увидит. И всё равно в первый момент опешил, выпуская из рук поводья и перехватывая поудобнее посох. Хотя понимал: те, кто устроил это, уже далеко.

Первый из трупов лежал рядом с воротами, в небольшой беседке, предназначенной для дежурного привратника. Фриний не узнал его — кто-то из молодых, попавших в обитель уже после того, как он ушел отсюда.

Еще несколько человек замерли в нелепых, неудобных позах рядом с дровяным сараем и у колодца; один — у входа в гостиницу для путников. Дальше — больше: в церкви (служившие всенощную), у колокольни, рядом с крытой галереей, в круговом клуатре…

Кукушка на дереве по-прежнему куковала, изумленно отсчитывая годы, недожитые покойными. Куковала, куковала — и никак не могла остановиться…

В кельях люди выглядели так, будто спали. Фриний даже поверил на мгновение, что кто-то из них мог остаться в живых, и у двух-трех пощупал пульс, точнее, его отсутствие. А потом, уразумев, что неведомые душегубы убивали всех подряд, просто шел по коридорам и вел счет убитым. И искал…

…и боялся найти.

Они были в покоях отца-настоятеля. И, видимо, не дали умертвить себя без боя.

Жорэм Одноногий лежал у самого входа, и на его забрызганных кровью (чужой кровью!) устах змеилась счастливая улыбка. Возможно, в последние минуты своей жизни он вспоминал другие сражения и видел вместо лиц убийц — тех, других, с которыми он бился в раскаленных пустынях Захребетья.

Арьед Ог'Тарнек умер так, как и подобает отцу-настоятелю: безоружным, заслоняя своим телом воспитанника. Видимо, в надежде, что его, воспитанника, не заметят или не тронут, сочтя убитым.

Не вышло: умертвив отца Ог'Тарнека, душегубы сбросили его тело с Птича, потерявшего сознание то ли от ран, то ли от удара головой о стену, и перерезали молодому монаху горло. Чтобы наверняка.