Конь Рыжий - Полина Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Братья Перевалевы, Антон Мызников, Никита Ощепков и Зырян с ними – отдыхают в предбаннике. Тринадцать! Хоть так крути, хоть эдак. Ох, хо, хо!..
А вот и Егорша Вавилов с ведром воды и двумя ковригами ржаного хлеба. Прикрыл дверь и к Ною вполголоса: так и так, у Меланьи есаул Потылицын с каким-то казаком допрашивали Евдокию Юскову и в амбар будто замкнули. Меланья насмерть перепугана – казаки вот-вот должны подойти за арестованной.
– Корнеев и Гончаров! – позвал Ной. – Выведите всех из предбанника к хлеву, в засаде будете. Зыряна с Переваловым пошлите спрятаться возле дома, чтоб в случае чего схватить казаков без шума. Живо!
Гончаров и Корнеев ушли.
Головня сел рядом с Ноем. Поднялись женщины, сообщение Егорши встревожило всех.
– Дуню Юскову? – проговорил Ной, подумав. – Лучшего языка не сыскать. С чего бы ее есаул допрашивал? А ну, сходим за нею. Чтой-то не верится, штоб сидела она в амбаре.
В ограде тихо. Ной глянул на Егоршу: разве у хозяйки нету собаки?
– В самом деле, чтой-то не слыхал, – ответил Егорша вполголоса. – Как же без собаки! Помню, кобель у них был черный. Разве Филимон взял?
Два амбара – в котором? Ной постучал кулаком в дверь одного – ни звука, замок навешан с овечью голову. Пошли к другому – и тут такой же замок. На стук послышалось из амбара невнятное мычание. Егорша не удержался:
– Здесь!
– Тих-ха! – шепнул Ной и, взяв замок в обе руки, поднатужился, вырвал со скобою из двери, отслонил всех за косяк, с наганом в правой руке распахнул дверь, заскочил в амбар, споткнулся обо что-то мягкое в темноте, сказал: – Дверь закройте! Головня, серянку, живо.
На полу кто-то ворочался и трудно мычал. Свет спички спугнул тьму. Дуня! Глаза большущие, круглые. Кляп во рту. По ногам и рукам скручена веревками, да еще к столбику возле сусека подтянута спиною. Ной видел только ее взгляд, полный ужаса, она ничего не понимала, кто пришел за нею? На миг увидела в руке бородатого казака сверкнувший нож. Вся скрючилась, зажмурившись: сейчас ей смертушка!.. И тут потухла спичка и вскоре снова плеснуло светом: бородатый резал ножом веревки, развязал полотенце и вынул кляп. Она не понимала: кто он и что он? Еще двое! Куда ее несут? И все молча, молча!..
Ной занес Дуню в баню. Она тяжело постанывала, но говорить не могла – скулы отерпли от кляпа.
Ной усадил Дуню возле полка.
Дуня смотрела, смотрела расширенными глазами на рыжебородого, не веря собственным глазам. Это же Конь Рыжий. Конь Рыжий! В той же бекеше и белой папахе! Боженька! Конь Рыжий!
Ной поднес воды в ковшике:
– Выпей, Дуня, да скажи, што тут произошло? Чем не потрафила есаулу? Ты же с поручиком Ухоздвиговым, кажись, или нету его в отряде? Много тут у есаула казаков и унтер-офицеров?
Диковатый взгляд Дуниных глаз был страшным. Она всех боялась, не понимая, откуда взялись эти люди? Конь Рыжий, Головня, Ольга и… Селестина Грива!
Вскинув глаза на Ноя, Дуня взмолилась:
– Ной Васильевич! Не виновата я. Ни в чем не виновата! – И по вспухшим щекам покатились слезы. – Все есаул проклятый!.. Зверь, зверь! Убейте его!
Ной ничего не понял.
– За што тебя пытали? – спросил.
– За золото! Боженька! Они хотели подослать меня с вашим отцом к вам в отряд. Я не пошла. Не пошла!
– Разе здесь отец? – дрогнул Ной. – Видела его?
– Отец ваш у Мамалыгина. Здесь, должно. – Вспомнив, Дуня сказала: – Есаул послал Коростылева с отрядом в Курагино… дружину поднять… Из Ачинского уезда идет Щетинкин… Минусинскую дружину погонят туда. На Енисей белые стягивают крупные силы, чтобы разбить Щетинкина. Слышала – он бывший штабс-капитан, при Советах служил в Ачинске, в уголовном розыске. А теперь у него целая Красная Армия! А больше ничего не знаю. К Перевалову идут, а Перевалова отряд разбили, в газете писали…
– Стал быть, отец с Мамалыгиным?
– Я не пошла с ними, не пошла!
– А кто его посылал ко мне? Есаул? Али он сам умыслил?
– Нет, нет! Приказано Тарелкиным взять вас живым. Обязательно живым! В газете про вас печатали. А ваш отец… очень уж он свирепый! В Уджее при мне драл плетью женщин, которые помогали красным. Выспрашивал меня про Гатчину, и… и про комиссаршу. Доктор тоже напечатал статью в газете… Отрекся от дочери и так-то поносил ее всячески за УЧК и комиссарство. Как мой папаша!.. Боженька!.. Они все с ума сошли! Я даже не знала, что комиссарша с вами, Ной Васильевич. Ничего такого не знала! Еще Санька, ваш ординарец, теперь ординарцем у подхорунжего Мамалыгина. Убейте, убейте есаула, Ной Васильевич! Христом богом прошу – убейте, убейте!.. Боженька!.. В карманах у меня была бомба и кольт! – вспомнила Дуня. – Враз выбили из памяти!..
У Мамонта Петровича нечаянно вырвалось:
– Эх, кабы нам парочку бомб, едрит-твою в кандибобер!
– Бомб?! – переспросила Дуня. – Есть, есть бомбы! Три ящика бомб и гранат! Цинки с пулеметными лентами, «льюисы» и два «максима». Зарыты в подполье дома Ухоздвигова.
– Што-о-о? – вытаращил глаза Ной, выпрямился, стукнувшись головою о потолок. – Где этот дом?
Мамонт подхватил:
– Ты это всурьез, Евдокия Елизаровна?!
– Боженька! Что же мне врать? Еще когда пришли казаки из Красноярска и. в Белой Елани начали расходиться по станицам… Старший Ухоздвигов, Иннокентий Иннокентьевич, спрятал тогда в своем доме много оружия и пагронов… так и лежит. Гавриил Иннокентьевич не тронул: если старший брат припрятал, пусть, говорит, останется.
Все разом возбужденно заговорили, перебивая друг друга. Оружие! Если бы у них было оружие – разве бы они отсиживались месяц на Клоповой заимке?
Но ведь это же Дуня – Евдокия Елизаровна Юскова! Можно ли ей верить? Не заведет ли в ловушку?
Селестина обулась в разбухшие пимы, прихрамывая подошла к Дуне и молча, испытующе уставилась в лицо бывшей батальонщицы.
– Правду говорю! Есть тайник… Селестина Ивановна, – с запинкою проговорила Дуня. – С чего врать-то мне? Боженька! Если есаул останется в живых – не жить ни мне, ни Гавре… И бомба, которая была у меня в кармане, из того тайника.
– Я тебе верю, Дуня, – успокоила Селестина и, оглянувшись на мужчин, задержала взгляд на Ное: – Она не врет.
– Далеко дом Ухоздвиговых? – спросил Ной Мамонта Головню.
Тот ответил:
– В центре, наискосок от дома Юскова. Низом поймы пройти можно без особого труда. Но и здесь кто-то должен остаться, Ной Васильевич. Если мы все уйдем, а вдруг придут за Евдокией Елизаровной?
– Придут! Обязательно придут! – отозвалась Дуня. – Я же так и не сказала, где спрятаны слитки.
– Какие слитки? – обернулся Ной.
– Два слитка золота, – бормотнула Дуня. – Мамонт Петрович помнит, как взяли тогда слитки у моего отца. Вот, они самые! Мать уговорила есаула, чтоб он выбил из меня это проклятое золото.
– Эвон ка-ак! – кивнул Ной, окончательно уверившись, что Дуня говорит правду. – Побудешь здесь, Селестина Ивановна. На обмороженных ногах далеко не уйдешь, а мы там управимся. Но только оборони бог вступать в бой с казаками! Если один или двое явятся – бей из засады без промаха. Кольт у тебя будет и карабин.
Мужики вышли посоветоваться, и Селестина с ними.
Телок подошел к Дуне и лизнул ее руку. Маремьяна отпихнула его от лавочки.
– Не троньте его, по-ожа-алуйста, – жалостливо попросила Дуня и опять заплакала. – А я теперь одна осталась. Как есть одна! Живу ли я, умру ли я, кто по мне слезу прольет, боженька! Как мне страшно, страшно! Пусть не радуются маменька с горбуньей! Не видать им золота, как своих ушей!
– Не плачь, Дунюшка. Живая, слава богу, – утешала Маремьяна-казачка. – Давай оденемся; мужики ждут. Токо бы оружие добыть.
– Есть! Есть оружие! – еще раз уверила Дуня. – На той половине дома живет казначей прииска Ложечников со своей бабой.
– Ложечников?! – переспросила Ольга. – Вот уж кому я горло перерву! С Настасьей он?
– С Настасьей, – сказала Дуня.
Дуня попробовала снять полушубок, но шерсть присохла к иссеченному телу, вызывая страшную боль.
– Сядь-ка, сядь, – усадила Маремьяна Дуню. Развязав мешок, вытащила узел, достала из него солдатскую флягу, бинты, йод в бутылочке, ножницы, а тогда уже попросила Ольгу поддержать Дуню, пока она будет снимать с неё полушубок. Дуня постанывала сквозь стиснутые зубы, Маремьяна ножницами обстригла присохшую к ранам шерсть. Ужаснулась: вся спина Дуни была в кровоточащих рубцах. Маремьяна перебинтовала спину Дуни по опавшим маленьким грудям до пояса и тогда уже натянула на нее разорванное шерстяное платье с вязаной кофтой.
– У вас есть спирт? – промолвила Дуня. – Мне бы чуть-чуть, чтоб не трясло меня.
Маремьяна налила ей в кружку из фляги, дала выпить.
VII
Аркадий Зырян стоял на карауле возле калитки, чтоб врасплох не подошли к дому казаки. Большаком кто-то бежал в белом. Ближе, ближе. Зырян отпрянул в ограду и спрятался за столбом ворот. В калитку проскочила босоногая девка с растрепанными длинными волосами, в исподней рубахе, кинулась к окошку и постучала кулаком в раму: