Госпожа Бовари. Воспитание чувств - Гюстав Флобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фабрика приходила в упадок; дела были в плачевном положении, так что, стараясь из него выпутаться, он сперва намеревался открыть кафешантан, где исполнялись бы только патриотические песни; благодаря субсидии, на которую министр дал бы согласие, это заведение явилось бы и очагом пропаганды, и источником его благоденствия. После изменения правительственного курса это стало уже невозможно. Теперь он мечтал о большом магазине военных головных уборов. Не было денег, чтобы начать.
Не более счастлив был он и в домашней жизни. Г-жа Арну проявляла к нему меньше снисходительности, порою бывала и несколько сурова. Марта всегда становилась на сторону отца. Это усиливало рознь, и домашняя жизнь сделалась невыносима. Он часто с самого утра уходил из дому, совершал большие прогулки, чтобы рассеяться, потом обедал в кабачке где-нибудь за городом и предавался размышлениям.
Долгое отсутствие Фредерика нарушало его привычки. И вот как-то днем он появился, умоляя Фредерика навещать его, как прежде; и тот обещал.
Фредерик не решался вернуться к г-же Арну. Ему казалось, что он ей изменил. Но ведь такое поведение было трусостью. Оправдываться же было нечем. Надо было положить конец! И вот однажды вечером он отправился к ним.
Укрываясь от дождя, он едва только успел свернуть в пассаж Жуффруа, как вдруг к нему подошел толстячок в фуражке. При свете, падавшем из витрин, Фредерик без труда узнал Компена, оратора, чье предложение вызвало в клубе такой смех. Он опирался на руку некоего субъекта с выпяченной верхней губой, с лицом желтым, как апельсин, и бородкой; щеголял он в красной шапке зуава и глядел на своего спутника большими восхищенными глазами.
По-видимому, Компен гордился им, так как сказал:
— Познакомьтесь с этим молодцом! Это мой приятель, сапожник и патриот! Выпьем чего-нибудь?
Фредерик поблагодарил и отказался, а тот немедленно стал метать громы против предложения Рато[227] — подвоха, придуманного аристократами. Чтобы покончить с этим, следовало вернуться к девяносто третьему году! Затем он осведомился о Режембаре и еще кой о ком, столь же знаменитом, как-то: о Маслене, Сансоне, Лекорню, Марешале и некоем Делорье, замешанном в деле о карабинах, которые были перехвачены в Труа.
Для Фредерика все это было ново. Но Компену ничего больше не известно. Прощаясь с Фредериком, он сказал:
— До скорого свидания, не правда ли? Ведь вы тоже принимаете участие?
— В чем это?
— В телячьей голове?
— Какой телячьей голове?
— Ах, проказник! — ответил Компен, хлопнув его по животу.
И оба террориста удалились в кафе.
Десять минут спустя Фредерик уже не думал о Делорье. Он стоял на тротуаре улицы Паради и смотрел на окна третьего этажа, где за занавесками был виден свет.
Наконец он поднялся по лестнице.
— Дома Арну?
Горничная ответила:
— Нет. Но вы все-таки пожалуйте.
И быстро распахнула одну из дверей:
— Сударыня, это господин Моро!
Она поднялась, бледнее своего воротничка. Она дрожала.
— Чему я обязана чести… столь неожиданного посещения?
— Ничему! Просто желанию повидать старых друзей! — И, садясь, он спросил: — Как поживает милейший Арну?
— Прекрасно! Но его нет дома.
— А, понимаю! Все те же привычки — вечером надо развлечься!
— Почему бы и нет? После целого дня вычислений надо же дать голове отдых!
Она даже стала хвалить мужа как труженика. Фредерика эти похвалы раздражали. На коленях у нее лежал кусок черного сукна с синей тесьмой, и он спросил:
— Что это у вас?
— Переделываю кофточку для дочери.
— А кстати, я что-то не вижу ее, где же она?
— В пансионе, — ответила г-жа Арну.
На глазах у нее появились слезы, она делала усилия, чтобы не расплакаться, и быстро работала иглой. Он взял номер «Иллюстрации», лежавший на столе около нее.
— Карикатуры Хама[228] очень забавны, правда?
— Да.
И они снова погрузились в молчание.
Вдруг от порыва ветра задребезжали стекла.
— Что за погода! — сказал Фредерик.
— Право же, это очень любезно с вашей стороны, что вы пришли в такой ужасный дождь!
— О, я на это не смотрю! Я не из тех, кому дождь мешает прийти на свидание!
— На какое свидание? — наивно спросила она.
— А вы не помните?
Она вздрогнула, опустила голову.
Он мягко коснулся рукой ее плеча.
— Уверяю вас, что вы меня немало заставили страдать!
Она ответила как-то жалобно:
— Но мне было так страшно за ребенка!
И она рассказала ему о болезни маленького Эжена и всех тревогах того дня.
— Благодарю, благодарю вас! Я больше не сомневаюсь! Я люблю вас, как всегда любил!
— Да нет! Это же неправда!
— Почему?
Она холодно посмотрела на него.
— Вы забыли про другую. Про ту, которую вы возите на скачки. Про женщину, чей портрет хранится у вас. Про вашу любовницу!
— Ну что же, это так! — воскликнул Фредерик. — Я ничего не буду отрицать! Я негодяй! Но выслушайте меня!
Если он жил с Розанеттой, то виной тому отчаяние; это то же самое, что самоубийство. Впрочем, он причинил ей много огорчений, мстя за свой собственный позор.
— Какая пытка! Поймете ли вы это?
Госпожа Арну обратила к нему свое прекрасное лицо, протянула руку, и они закрыли глаза, охваченные опьянением, которое словно убаюкивало их, полное бесконечной нежности. Потом, сидя лицом к лицу, совсем близко, они долго смотрели друг на друга.
— Неужели вы могли поверить, что я вас разлюбил?
Она ответила тихим, ласкающим голосом:
— Нет! Несмотря ни на что, я в глубине души чувствовала, что это невозможно и что когда-нибудь преграда, разделяющая нас, падет!
— И я тоже! И мне так хотелось увидеть вас, что легче было умереть!
— А ведь однажды, — продолжала она, — я прошла мимо вас в Пале-Рояле.
— Правда?
А он рассказал ей, как был счастлив, встретившись с нею у Дамбрёзов.
— Но как я ненавидел вас в тот вечер, когда мы уходили от них!
— Бедный!
— Мне живется так грустно!
— А мне!.. Если бы одни только печали, тревоги, унижения — все то, что я должна терпеть как мать и как жена, — я бы еще не жаловалась: ведь мы все умрем. Что ужасно — так это мое одиночество. Я совсем одна…
— Но ведь я здесь! Я здесь!
— Да, да!
Уже не удерживаясь от слез, она в порыве нежности встала. Она протянула к нему руки, и они стоя обнялись, прильнув друг к другу в долгом поцелуе.
Скрипнул паркет. Рядом с ним стояла женщина — Розанетта. Г-жа Арну ее узнала; широко раскрыв глаза, полные изумления и негодования, она разглядывала ее. Наконец Розанетта проговорила:
— Я пришла к господину Арну по делу.
— Его здесь нет, вы же видите.
— Да, верно! — ответила Капитанша. — Ваша служанка была права! Прошу прощения! И ты тут? — обратилась она к Фредерику.
Это «ты», сказанное в ее присутствии, заставило г-жу Арну покраснеть, словно пощечина со всего размаху.
— Его здесь нет, повторяю вам!
Капитанша, оглядываясь по сторонам, спокойно спросила:
— Что же, домой поедем? У меня фиакр.
Он притворился, что не слышит.
— Ну, идем!
— Что ж! Случай удобный! Ступайте же, ступайте! — сказала г-жа Арну.
Они вышли. Она перегнулась через перила, чтобы посмотреть им вслед, и на них обрушился пронзительный, раздирающий смех, Фредерик втолкнул Розанетту в экипаж, уселся против нее и за всю дорогу не произнес ни слова.
Оскорбление, обесчестившее его, постигло его по собственной вине. Он чувствовал и гнетущий позор унижения, и тоску об утраченном блаженстве; когда он уже мог наконец овладеть им, оно безвозвратно исчезло, — и причиной была она, эта девка, эта шлюха! Ему хотелось задушить ее, он задыхался. Когда вошли в квартиру, он швырнул шляпу на стул, сорвал с себя галстук.
— Ну и устроила же ты скандал! Нечего сказать!
Она встала перед ним в вызывающей позе.
— Так что же? Что я плохого сделала?
— Как! Ты же шпионишь за мной.
— Моя ль вина? Ты-то чего ходишь развлекаться к порядочным женщинам?
— Не твое дело! Я не желаю, чтобы ты их оскорбляла.
— Чем же я ее оскорбила?
Он ничего не мог ответить и с еще большей злобой продолжал:
— Но тогда еще, на Марсовом поле…
— Ах, и надоел же ты со своими прежними!
— Мерзавка!
Он занес кулак.
— Не убивай меня! Я беременна!
Фредерик отступил назад.
— Лжешь!
— Да посмотри на меня!
Она взяла подсвечник и поднесла к своему лицу.
— Знаешь, что это такое?
Кожа, как-то странно припухшая, была усеяна желтыми пятнышками. Фредерик не стал отрицать того, что было очевидно. Он растворил окно, прошелся несколько раз, опустился в кресло.
